Спор зашел в тупик. Внезапно толпа затихла, как, говорят, затихает пение птиц перед землетрясением. Симон встал на край фонтана, чтобы посмотреть, что случилось.
В углу Форума стоял крытый паланкин.
Раб в имперской ливрее пробирался сквозь поспешно расступающуюся толпу. Он остановился напротив Симона.
— Цезарь шлет приветы своему почетному гостю, — объявил он.
— Верный подданный цезаря возвращает приветы цезаря с молитвой за здоровье цезаря.
— Цезарь сожалеет, — продолжал раб монотонным голосом, — что дела государственной важности не позволили ему присутствовать на магическом поединке, состоявшемся здесь сегодня. Поэтому он велит Симону Волхву и его сопернику прибыть в императорский дворец завтра в полдень, чтобы продемонстрировать свое искусство, а император определит победителя.
— В чем дело? — спросил Кефа.
Время тянулось медленно. Весь день Симон провел в постели, наблюдая за игрой света и тени на потолке.
Наконец пришел вечер. Вечер сменила ночь.
Симон встал, надел плащ и пошел к дому, где остановился Кефа.
Кефа сам открыл дверь.
— А, — сказал он, — ты пришел. Я так и думал. Входи, выпьем вина.
— Я уже приходил к тебе однажды, — сказал Симон, проходя вслед за Кефой в просто обставленную комнату, — с подарком, а ты прогнал меня, наслав проклятие.
— Это был не подарок, а взятка, — сказал Кефа. — За проклятие прости, у меня вспыльчивый характер.
— Надеюсь, ты не проклянешь меня на этот раз, потому что теперь я предлагаю обмен подарками.
— Я знаю, — сказал Кефа, разливая вино. — Ты пришел, чтобы признать поражение. Взамен ты хочешь, чтобы мы договорились насчет завтрашнего состязания.
Симон отхлебнул вина. Оно оказалось неожиданно хорошим.
— Ты ошибаешься, — сказал он.
Кефа резко выпрямился и расплескал вино на коврик.
— Ты ничего не понимаешь, — сказал Симон. — Прежде всего, мы никогда ни о чем не договоримся. Антагонизм между нами непримирим, он будет проявляться всегда и во всем. Завтра он проявится перед императором, и мы ничего не можем с этим поделать. Во-вторых, хотя я признаю поражение, я потерпел его не от тебя.
Кефа задумчиво сел напротив.
— Зачем ты тогда пришел? — спросил он.
— Поговорить, — сказал Симон. — Мне нужно поговорить. Это твой подарок мне. И ты должен выслушать то, о чем я хочу тебе сказать. Это мой подарок тебе.
Кефа изучал вино в своем кубке.
— Я не считаю себя гордецом, — сказал он, — но сомневаюсь, что ты можешь сказать мне что-то такое, что я должен выслушать.
— Я знаю, — сказал Симон. — Именно поэтому ты должен это выслушать.
Кефа промолчал.
— Мы оба были не правы, — сказал Симон. — Мы совершили одну и ту же ошибку, хотя мы совершенно разные люди и выбрали разные дороги. Дорога, которую выбрал я, показала мне, что я был не прав: такова ее природа. Но дорога, которую выбрал ты, никогда не покажет тебе, что ты не прав: такова ее природа. Поэтому на мою долю выпало сказать тебе об этом.
— Как великодушно, — сказал Кефа.
— Конечно, это не поможет, — продолжал Симон. — Это тоже в природе вещей.
— Может, — предложил Кефа, — скажешь, о чем идет речь.
— Это не так просто. Можно начать с разных мест. Можно начать с чего угодно. Вернее, с любых двух вещей. Например, с нас двоих, сидящих в этой комнате. Всегда есть пара.
— Я знаю, ты веришь, что существует два Бога, — сказал Кефа с некоторым раздражением. — Ты это хотел мне сказать?
— Если угодно. Но я также имею в виду день и ночь, мужчину и женщину, сладкое и кислое, правильное и неправильное.
— Ну и что? — сказал Кефа.
— Я говорю о материи и тени, — сказал Симон. — Я говорю о суше и море, о звуке и тишине, о холоде и жаре. Я говорю о жизни и смерти, о спасении и осуждении на вечные муки. Я говорю о том, что есть, и о том, чего нет.
— Или о парах, — сказал Кефа. — Я понимаю.
— Нет, не понимаешь, так как пар не существует. А есть лишь двойственность в природе. И из этой двойственности возникают все пары противоположностей как отражение друг друга. Помести источник света в комнату с металлическими предметами разной формы, и свет создаст на их поверхности различные рисунки; но на самом деле это всего лишь серия искажений — искажений одного источника света. Дуализм един. Это выражает материя, как только появляется на свет, — иначе не может быть. Это выражает наш ум в каждой рождаемой им мысли — иначе не может быть. Корень мироздания раздвоен.
Кефа медленно крутил в руках кубок с вином.
— Высокопарные разговоры, — сказал он. — Я никогда не понимал философии. Не вижу в ней смысла.
— Слова «добро» и «зло» ничего не значат, — сказал Симон. — Мы употребляем их, когда особым образом осознаем проявление дуализма. С тем же успехом можно было бы использовать другие слова — «сладкий» и «кислый» или «холодный» и «горячий», — и это было бы правильно. Игра света и тени на поверхности — это все, что стоит за добром и злом. Теперь понятно?
Кефа молчал.
— Я видел это давно, — продолжал Симон. — Я видел свет и тьму. Но не понимал, что это означает. Не прослеживал всех связей до конца. Теперь я должен это сделать. Из-за ума проститутки и искренности мальчика, из-за безумия императора и загадок твоего учителя, которые вы не можете разгадать.
Кефа с удивлением смотрел на него, и его лицо в свете лампы побледнело.
— Надо отдать мне должное, — продолжал Симон, — я многое понял. Я понял, что мир порочен, хотя не понимал почему. Он порочен, так как при сотворении был разделен, разобщен, что и проявляется во всех вещах, которые люди называют злом, хотя прежде все было так тщательно перемешано, что зла не существовало. Также я понял, что Бог, которому вы поклоняетесь, — это враг и что с ним необходимо бороться. Мне казалось, я понимал почему, но это было не так. И я также понял, что мир — ловушка, а ловушек надо избегать. Но я не понял, что бегство от ловушки — часть самой ловушки. Это я понял не сразу.
Он замолчал, погруженный в свои мысли. Когда Кефа наливал вино, у него слегка дрожали руки.
— Почему, — едва слышно спросил он, — Бог, которому я поклоняюсь, — это враг и с ним нужно бороться?
— Потому, — устало сказал Симон, — что он утверждает, будто он единственный Бог. Это основа вашей веры, так? В этом Он непреклонен. Только это ложь, Кефа. Ничего не бывает по одному. Всегда есть что-то второе. Не существует утверждения, в котором не содержалось бы его собственного отрицания. Но вы этого не поняли, и поколение за поколением молились вашему Богу как Единственному, пока он не стал жадным и не заявил, что Другого нет. И это заблуждение привело к катастрофической потере равновесия в мире, которую можно исправить, только поклоняясь Другому. Именно это я и принялся делать. Я полагал, что спасаю человечество, но я ошибался. Я спасал Бога.
Его слова прозвучали в полнейшей тишине. Был слышен только стук повозки на улице.
— Где, — наконец сказал Кефа, — во всем этом богохульстве и бреде обещанный подарок?
— Ты что, сам не видишь? — спросил Симон. — Мы с тобой шли разными дорогами, разными и противоположными, но мы оба совершили одну и ту же ошибку. Каждый из нас верил, что он прав, а другой нет. Правда в том, что никто из нас не прав, пока мы считаем, что совершенно правы. Ничего не бывает по одному. Не существует утверждения, в котором бы не содержалось его отрицания. Отрицание всего лишь его собственное отражение.
Кефа закрыл глаза. Казалось, он отчаянно борется с какой-то мыслью.
— Мне кажется, — медленно сказал он, — ты только что сказал, что если утверждение правильно, оно также неправильно.
Симон невесело засмеялся:
— Ты понимаешь меня лучше, чем я думал.
— Что?
— Когда правда произносится вслух, она становится неправдой, — сказал Симон. — Поэтому есть вещи, говорить о которых не следует.
Кефа покрылся смертельной бледностью. Симон удивленно посмотрел на него. Но Кефа ничего не сказал, и он продолжил:
— В чем ошибочен твой путь, и мой тоже? Мы настаивали на единственности. Каждая единичная вещь будет стремиться найти свою тень, свою вторую половину. А если этому помешать, — Симон остановился, понимая, что подошел к самой сути своих парадоксальных рассуждений, — если этому помешать, случится странное и ужасное. Она не просто создаст свою тень. Она станет ею.
Он не знал, слышит ли его Кефа. Тот смотрел на Симона, как смотрели бы на восставшего из гроба.
— Это случилось со мной, — сказал Симон. — Я пытался уничтожить закон — и обнаружил, что уничтожение закона стало законом, автором которого был я сам. Я учил людей, что они боги и не должны никому поклоняться, — и обнаружил, что мне стали поклоняться как богу. Я проповедовал стремление к свободе — и обнаружил человека, который стремился познать все виды свободы до конца и подчинил самого себя и весь город своим ночным кошмарам. Это случится и с тобой: ты окажешься на том самом месте, с которого полжизни бежал. И ты этого не вынесешь, поскольку веришь, что Бог Один.
