Королева слышала, что происходит, и подумала, что если она пойдет в театр, на сей раз никто не сможет проигнорировать ее.
Поэтому она вырядилась в странные вульгарные одежды – со слишком короткой юбкой, слишком низким вырезом на груди, головным убором с бриллиантами и перьями, развевающимися над ее париком, – и появилась в королевской ложе.
Какое-то время она была больна, отказываясь от помощи врачей и успешно скрывая свою болезнь, поглощая большие дозы настойки опия, которая давала ей утешение в виде сна. Но постепенно она обнаружила, что ей нужны все большие и большие дозы, и это вызывало тревогу у некоторых из ее дам. Им не удалось отговорить ее. Ей приходилось спасаться от боли и в то же время необходимо было чувствовать, что она живет – и опять способна вредить, – ей нужно было красить лицо румянами в более яркие тона и штукатурить свинцовыми белилами, чтобы добиваться ошеломляющего контраста.
Она делала это смеясь и говоря своей ближайшей придворной даме:
– Любовь моя, что подумают люди, увидев меня без моей боевой раскраски, а? Они подумают, что я вышла из могилы, а не из Бранденбург-хауса. Мы же не хотим шокировать добрых людей или доставлять такое большое удовольствие его высокому и могучему королевскому величеству, не так ли?
Те, кто знал, насколько она больна, беспокоились за нее. По-своему она была хорошей хозяйкой. Добрая, дружелюбная, даже слишком фамильярная, так как называла их «моя любовь» и «моя дорогая» в присутствии слуг более низкого уровня. Но если они попадали в беду, она первая приходила на помощь, и, несмотря на ее эксцентричные выходки, которые временами, казалось, граничат с безумием, они любили ее.
Накрашенная и сверкающая бриллиантами, с развевающимися перьями в волосах, королева отправилась в «Друри-Лейн».
Она собиралась вернуть популярность, которую потеряла. Король выиграл битву за коронацию; в общем-то, это была его коронация, хотя жена должна была участвовать в ней вместе с ним; но он был их король, а она – всего лишь супруга правящего короля. С этим нельзя не согласиться. Именно поэтому люди отнеслись к ней прохладно. Именно потому, что он король, они и не проложили силой дорогу для нее в аббатство.
Неважно. Коронация прошла. Теперь им станет жаль ее. Первая схватка состоится в «Друри-Лейн», где люди станут аплодировать ей и почувствуют стыд от того, что королеве приходится наблюдать за имитацией коронации из театральной ложи, в то время как в аббатстве ее лишили законных прав.
Когда она появилась в театре, люди встали и зааплодировали ей. Она ответила на приветствия, широко улыбаясь и кланяясь так энергично, что перья едва не слетели с головы. Представление началось. Не прошло и половины спектакля, как действие небольшой дозы опиумной настойки, которую она приняла, чтобы побывать в театре, начало слабеть, и ее придворная дама с некоторой тревогой посмотрела на нее.
– Я думаю… мне надо… на минутку выйти из ложи, – сказала Каролина еле слышно.
Она послала сказать управляющему, чтобы тот не прерывал представление только потому, что ей захотелось выйти из ложи на несколько минут.
И королева покинула ложу, в то время как коронация на сцене продолжалась, и после нескольких глотков настойки смогла вернуться. Но вся искусственная краска на ее лице не смогла скрыть тот факт, что она больна.
Когда зрители запели национальный гимн, глядя на ее ложу, она поклонилась, но при этом ей пришлось схватиться за переднюю стенку ложи.
Люди бурно, неистово приветствовали ее, и она пыталась ответить им, но смогла лишь прошептать:
– Отведите меня в карету.
– Королева больна, – шептали люди. – Волнение оказалось слишком сильным для нее.
Ее вывели к карете и быстро доставили домой. Дамы сняли с нее одежду, которая всегда было слишком узкой для ее массивного тела; они сняли парик, стерли румяна и белила, и обнажилось лицо усталой старой женщины с ясно различимыми признаками терзавшей ее болезни.
Лежа в кровати, она почти беспечно сказала:
– Что-то подсказывает мне, что я уже никогда не встану с постели.
* * *
Король находился на пути в Ирландию в ходе первого официального визита своего царствования на борту королевской яхты в порту Холихэд, когда ему сообщили эту новость.
Королева умерла меньше чем через две недели после посещения театра.
«Свободен! – подумал он. – Наконец-то». На протяжении двадцати шести лет он был прикован к этому отвратительному существу, а теперь свободен! Больше никогда не сможет она досаждать ему. Больше никогда ему не придется гадать, что она выкинет в следующий раз.
Георг стоял на борту «Ройял Соверен» и наслаждался ветром с моря.
Многие годы он находился в рабстве у отца и почти столько же был привязан к этой женщине. Теперь только впервые по-настоящему ощутил вкус свободы. Он – король, правитель своей страны, но что самое главное – свободный человек. Больше никогда его не будет мучить самая вульгарная женщина в мире, на которой, по иронии судьбы, был женат он, самый изысканный джентльмен.
Свободен… в пятьдесят девять лет. Скоро наступит его шестидесятый год рождения.
«Слишком поздно, – с грустью подумал король. – Ах, слишком поздно».
Но так ли это? Он преодолел свое меланхолическое настроение. «Я свободен, – продолжал твердить самому себе. – Она больше не может мне досаждать. Больше нет нужды искать доказательства для развода. Вмешалась судьба со своим самым последним разъединением, самым окончательным разводом».
– Ваше Величество желает установить какой-то период траура? – спросили его.
Король не собирался притворяться. Возможно, что кое-кто хотел бы, чтобы он сыграл роль скорбящего мужа, но для этого он слишком хороший актер. Это была бы роль, в искренность исполнения которой никто бы не поверил. Поэтому, коль скоро было бы нелепо играть роль скорбящего вдовца, он будет вдовцом, который слишком честен, чтобы притворяться, будто смерть Каролины принесла ему что-либо, кроме облегчения.
Двор может соблюдать траур на протяжении шести недель. Этого ожидают; но было бы глупо устанавливать более длительный траур. Что до него, то он наносит официальный визит. Король намерен посетить своих ирландских подданных. Он хочет понравиться им. А им не нужен несчастный человек.
Георг подумал о том, что всегда любил ирландцев. Он надеялся, что сейчас они это вспомнят. Его самым большим другом был Ричард Бринсли Шеридан, остроумный ирландец, умерший четыре или пять лет назад. И даже его нынешние лучшие друзья Конингхэмы тоже ирландцы. Он предвкушал счастливое время.
И разве может быть иначе? Если пустить в ход все свое громадное обаяние, они не смогут устоять. Он уже репетировал то, что скажет им. «Я чувствую, что нахожусь среди близких мне людей», – бормотал он.
