кто осмелился бы мне помешать!
– Конечно! Ведь ты сам его туда отправил, не так ли! – В голосе молодой женщины звенели с трудом сдерживаемые рыдания. Было очевидно, что она давно уже находится на грани истерики.
– Нет, но об этом очень сожалею! На редкость удачное стечение обстоятельств, я должен благодарить того, кто прервал жизнь этого ублюдка!
– Не надо, саоцзы, – тихо сказал Ючжэнь, придержав дрожащую Цинь Мисюин за плечо. – Я отвечу ему. – И, сделав шаг в сторону, поклонился со всей учтивостью: – Этот скромный даос приветствует молодого господина Цинь и готов назвать свое имя – Си Ючжэнь. Известный вам Си Шоуцзю – старший брат этого скромного даоса.
– О, все демоны Диюя, еще один из вашей семейки! – Лицо Беркута покраснело от гнева. – Никак от вас не избавиться! И что ты здесь вынюхиваешь, позволь спросить?
– Ничего он не вынюхивает! – взвилась Цю Сюхуа, до этого очевидно сдерживавшаяся из последних сил. – Ты сам убил жениха госпожи, а теперь и к брату его примериваешься?
– Да ты, надоеда, совсем страх потеряла?! – Беркут потащил из ножен меч. – Думаешь, раз младшая сестра тебе благоволит, так ты неуязвимой стала? Я тебя сейчас проучу!
– Давай, попробуй! – Цю Сюхуа тоже выхватила меч и приняла боевую стойку. Цинь Мисюин, бледнее своих одеяний, без сил откинулась на подушки.
– Стойте! – Ючжэнь встал между ними, раскинув руки. – Уберите мечи! Дева Цю, – он обратился к ней, не будучи уверен, что Беркут прислушается к незнакомцу, – оружие – недоброго знамения вестник. Поэтому все существа оружие и брань всем сердцем ненавидят[287]. Смертоубийством ничего не исправить, я уверен, мы в общей беседе найдем решение… – И тут Цю Сюхуа с силой оттолкнула молодого даоса прочь, и на то место, где он только что стоял, обрушился удар темного меча Снежного Беркута, который девушка приняла на свой клинок. Однако Ючжэнь, вытащив из-за пояса фучэнь, вновь вмешался и резким движением отвел клинок Цю Сюхуа прочь, оказавшись лицом к лицу с горящими глазами Беркута.
– Молодой господин Цинь, остановитесь! Оружие не пристало благородному мужу. И только если нет иного выбора, его возможно применить[288].
Беркут давил, руки Ючжэня начинали дрожать, но он взгляда не отводил и рук не опускал. Фучэнь выдержит, и он – тоже. Внезапно противник хмыкнул почти спокойно, направляя меч в пол:
– Меня вздумал поучать юнец, который молится глухим божкам? Воистину этот мир сошел с ума, и его необходимо исправить! Да ты знаешь ли, парень, как унизительно идущим по пути бессмертия скрываться в горных норах, подобно крысам и падальщикам? Каково жить тем, у кого отобрали все, и прежде всего – доброе имя, в то время как мерзавцы и предатели Чу Юн наслаждаются жизнью?!
– Ты чего к нему привязался, откуда ему об этом знать? Мы и не пытались ничего вернуть! – Цю Сюхуа все еще ощутимо злилась.
– Если бы вы все слушались меня, уже могли бы все вернуть, но вы же не хотите! – не остался в долгу Снежный Беркут. – Сидите тут и страдаете, как лягушки на дне колодца[289], даже не пытаетесь ничего изменить!
«Воистину, если ветер не стихает, дереву трудно найти покой, – с горечью подумал Ючжэнь, все еще держа наготове фучэнь. – Судя по рассказу саоцзы, им правда пришлось несладко, и ее брат во многом прав, но ведь зла злом не исправить, этот путь ведет лишь к саморазрушению и отчаянию. Он не услышит меня сейчас, никого не услышит, слишком много обиды носит в своем сердце…»
Он уже открыл было рот, чтобы все же попытаться уговорить противника умерить ярость, как в прихожей снова затопали, в оставленную открытой дверь вбежали несколько адептов Цинь Сяньян, тут же выстроившись полукругом.
– Глава клана приказал молодому господину и молодой госпоже немедленно явиться к нему вместе с чужаком, прибывшим извне, – доложил самый старший.
– О, неужели сам глава заинтересовался происходящим? – протянул Снежный Беркут, нехорошо сощурившись. – В таком случае зачем ему этот презренный сын? До этого он прекрасно справлялся и без меня.
– Прошу прощения, молодой господин, – адепт почтительно поклонился, но голос его был тверд, – в случае вашего отказа идти добровольно нам приказано привести вас силой.
– К чему так утруждаться? Я и сам пойду. – С громким стуком вбросив меч в ножны, сын главы первым вышел на улицу. Цинь Мисюин дрожащими руками попыталась прибрать растрепавшиеся волосы, но шпильки выскальзывали из пальцев, и с удрученным вздохом она сдалась. Набросила на голову белую вуаль и поднялась, опираясь на руку Цю Сюхуа.
Снаружи их сразу повели прочь от прибрежного поселка, по той самой дороге, где стоял камень с названием. Местность постепенно повышалась, несмотря на голые, почти лишенные растительности склоны, признаки жилья попадались все чаще: отмечавшие границы тропы ряды камней; ровные грядки, засеянные ямсом и разными овощами; вывешенные для просушки циновки и одеяла. Ючжэнь заметил и несколько тренировочных площадок: с мишенями для лучников, с соломенными и тряпичными чучелами для мечников; одна располагалась на плоском уступе, и с края совсем молодые адепты отрабатывали полеты на мечах. Под уступом были разложены охапки сена и старые подранные матрасы – смягчить падение, и несколько парней уже барахтались там под дружеские насмешки товарищей. Да, нынешний Цинь Сяньян очевидно небогат, зато прекрасно организован – и дисциплина заслуживает пристального внимания. Ючжэнь все еще был настроен на мирный разговор, но не мог не задуматься о том, что будет, если изгнанники все же решат вернуть утерянное силой и напасть на земли других кланов? А ведь основная мощь Цинь Сяньян наверняка скрыта от посторонних глаз, и не ему, простому даосу, трезво оценивать силы возможного противника. Его ведь не готовили к войне.
Да и никого из его братьев не готовили, кроме Шоуцзю; но Шоуцзю мертв, а сама война, кажется, вот-вот встанет с пожелтевших страниц старинных хроник и шагнет из-за гор, оставляя за собой только пожар и черный дым.
Занятый невеселыми мыслями Ючжэнь так ушел в себя, что вздрогнул от неожиданности, когда свет угасающего дня заслонила серая скальная стена. Несколько проходов, природных и проделанных человеческими руками, вели внутрь горы, почти все были закрыты деревянными щитами с натянутой мешковиной. Маскировка отличная: если не присматриваться, сразу и не заметишь, что склон не монолитный. Открытым оставался всего один вход, высотой около чжана, а шириной – как раз троим в ряд пройти. Возле него дежурили два рослых адепта с мечами наготове.
– Молодые господа и чужак из-за гор по приказу главы прибыли в зал собраний. – Старший из сопровождавших их адептов поклонился и отступил в сторону, стражники быстро обыскали Ючжэня и расступились, открывая проход в сумрачный коридор, где на стенах горели багровым пламенем грубо скрученные из тряпок и деревянных палок факелы.
Коридор привел в просторный пещерный зал. Здесь было значительно светлее: не только за счет двух прорубленных в камне наклонных шахт, но и благодаря нескольким бронзовым светильникам. Самый большой из них, с подставкой в виде шествующего тигра, стоял в дальнем конце у массивного деревянного кресла. В кресле сидел худой старик в темной мантии с богатой белой вышивкой на подоле и рукавах – судя по всему, глава клана Цинь Сяньян, Цинь Шаньин. Его имя Ючжэнь знал из истории, Цю Сюхуа по дороге тоже рассказала кое-что, а услышав от Цинь Мисюин, что ее отец все еще у власти, сделать выводы было нетрудно. Почтенный возраст главы не слишком удивил Ючжэня: для сильных совершенствующихся лишняя сотня лет – не в счет, даже если учесть, что Цинь Шаньин до Сошествия гор уже был зрелым мужчиной.
Однако глава выглядел не просто старым, а откровенно дряхлым; он не встал навстречу прибывшим, даже не пошевелился, только повернул голову, и из-под ресниц плеснула та же хищная желтизна, что в полной степени унаследовал сын и в чуть меньшей – дочь.
– Оставьте нас, – глава говорил негромко, с заметным усилием, но четко. Адепты низко поклонились и бесшумно исчезли в коридоре. Ючжэнь остался наедине с Цю Сюхуа и правящей семьей Цинь.
– Мне доложили о шуме, который ты, Чжи-эр[290], устроил
