Пора мне стать серьезным; в наши дниНе следует смеяться над пороком:Ведь шутка снисхождению сродниИ может стать греховной ненароком!Лишь скорбь нам помогает искониДостойно петь о строгом и высоком;И величаво стих мой воспарят,Как древняя колонна знаменит.

Итак, приступим: леди АделинаАмондевилл была весьма знатна,Ее норманнский гордый род старинныйБольшие украшали имена;Пленительно-прекрасной, как картина,Считалась даже в Англии она(А в Англии, как пишут патриоты,Красавицы рождаются без счета!).

И я не собираюсь возражать,Я принимаю доводы любые;Согласен я, что можно обожатьИ черные глаза и голубые.Все вкусы я способен уважать,Притом любовь — могучая стихия,И некрасивых женщин вовсе нетДля всех мужчин моложе средних лет.

Лишь миновав сей возраст беззаботныйИ перейдя заветную черту,Мы на ущербе радостей охотноКритиковать беремся Красоту.И лень и равнодушье безотчетноВ нас усыпляют страстную мечту,И зеркала советуют нам тожеОставить место тем, кто помоложе.

Иной еще пытается продлитьЦветенья ограниченную эруНо после равноденствия не скрыть,Что счастье превращается в химеру;Слабеющие силы оживитьСпособны только добрая мадера,Дискуссии, собранья, вечера,Парламент и долги, et cetera.

Религия, налоги и реформы,Война и мир, большое слово «Нация»,Попытка управлять во время штормаИ фокусы земельной спекуляции,Вражды взаимной твердая платформаСменяют все любви галлюцинации;Мы часто любим наспех, но враждаСпособна длиться многие года.

Угрюмый Джонсон, моралист суровый,Сказал: «Люблю я честную вражду!»лучше этой истины не новойЯ ничего, пожалуй, не найду.Я просто зритель, ко всему готовый,С людьми и с миром, кажется, в ладу;Ни хижин, ни дворцов не порицая,Как Мефистофель, только созерцаю.

Я прежде ненавидел и любил,Теперь умею только издеваться,И то, когда молчать не станет силИ складно рифмы звонкие ложатся.Я рад бы, как не раз уж говорил,С неправдою и злобою сражаться,Но эти все попытки — ерунда;Читайте «Дон-Кихота», господа!

Всего грустнее в грустной сей истории,Что мы смеемся, — а герой ведь прав,Провозглашая славные теорииБорьбы с насильем и защиты прав.Но мир его относит к категорииБезумцев, ничего не разобрав;Весьма печальный вывод получилсяДля тех, кто размышлять не разучился.

Святая месть, преследованье зла,Защита слабых, сирых, оскорбленных,Неукротимой доблести дела,Туземцев избавленье угнетенныхУжель насмешка дерзкая моглаКоснуться этих истин просветленных?Где идеала нравственный оплот?Тогда Сократ ведь тоже Дон-Кихот!

Насмешкою Сервантес погубилДух рыцарства в Испании; не сталоНи подвигов, ни фей, ни тайных сил,Которыми романтика блистала;Исчез геройский дух, геройский пылТак страшно эта книга повлиялаНа весь народ. Столь дорогой ценойДостался «Дон-Кихот» стране родной!

Но заболтался я о сем предметеИ леди Аделине изменил.Жуан мой не встречал еще на светеСтоль роковой красавицы и былВзволнован. Рок и страсть нам ставят сети,Мы валим все на них. Не разрешилЯ эту тайну, хоть и бьюсь упорно.Я — не Эдип, а жизнь-то — Сфинкс, бесспорно.

Но «Davus sum»[71] — о ближних не сужуИ на Эдипа роль не претендую;Я просто по порядку расскажуВсе в точности про пару молодую.Миледи в свете я изображу,Как роя пчел царицу золотую,Мужчин восторги и молчанье дамЯ, как умею, точно передам.

Она была чиста, назло злословью,И замужем за мужем именитымИ государственным. По хладнокровьюАмондевилл был настоящим бриттом;Гордился он жены своей любовью,Да и самим собой — надменным, сытым;И потому он был уверен в ней,Она же — в добродетели своей.

В кругах дипломатических встречалсяС Жуаном часто лорд Амондевилл;Он холодно и чопорно держался,Но и его герой мой поразил:Талантами от всех он отличалсяИ гордо голову свою носил;А это уваженье вызывалоА с уваженьем дружба возникала.

Лорд Генри был немного суховатОт гордости и сдержанного нрава;Судить о том, кто прав, кто виноват,Он приобрел неписаное правое;Самоуверен, знатен и богат,Он в обществе держался величавоИ благосклонно жаловал друзейПрезрением а милостью своей.

Однако эта милость и презреньеИмели незначительный изъянОни не подлежали измененью,Как все законы персов и мидян.Но эти предрассудки, бед сомненья,Имели некий смысл и даже планИ не являлись прихотью припадка,Ведущего все чувства к беспорядку.

Не в силах мы судьбой повелевать,Но есть одна закон, который вечен:Умей следить, рассчитывать и ждатьИ твой успех на веки обеспечен!Умей давленью силы уступатьИ в жизни ты не будешь искалечен.Пусть совесть будет гибкое, как атлет,В рассчитанных движеньях — весь секрет.

Лорд Генри к превосходству был пристрастен,Но эта страсть в любом из нас живет:Ничтожному ничтожнейший подвластен,И в атом равновесия оплот.Надменный в одиночестве несчастен,Нас бремя праздной гордости гнетет,И мы спешим избавиться от груза,На ближних навалив свою обузу.

Милорду Дон-Жуан не уступалНи в гордости, ни в знатности, ни в сане.Конечно, втайне Генри полагал,Что выше всех народов англичане,Поскольку их правленье — идеалСвободы слова, веры и собраний…К дебатам долгим сам он склонен былИ целыми часами говорил.

Имел он слабость искренне считать,Что он к тому ж хитер необычайноИ обладает даром проникатьВо все дипломатические тайны,Любил он также младших поучатьИ мимоходом, будто бы случайно,Как экс-министр выпячивая грудь,Свое значенье в свете подчеркнуть.

Испанец молодой ему понравилсяНадменной, но изысканной учтивостью,С которой он сановникам представился,И тем, как он держался с ловкой льстивостью.Не всякий добродетелью прославился;Иной грешит горячностью и живостью.Но что такое в юности грешки?Лишь плодородной почвы сорняки.

Он говорил с Жуаном об Испании,О турках и о нравах прочих стран,Где каждый — раб чужого приказания,О скачках — давней страсти англичан,И жеребцов рысистых воспитании.Был истым андалузцем мой Жуан,И кони слушались его любые,Как венценосных деспотов — Россия.

Лорд Генри с ним встречался на балах,На раутах в посольствах, за бостоном(Жуан был принят в избранных кругах,Как в братство тот, что сделался масоном)Поскольку в лучших лондонских домахБлистал он благородством прирожденным,Гостеприимный лорд АмондевиллЕго в свой дом роскошный пригласил.

У сквера Икс имел он особняк…Я улиц никаких не называю,Чтоб не сказал какой-нибудь чудак,Как будто я открыто намекаюНа чью-нибудь интригу или брак;Заранее я громко заявляю:«У сквера Икс имел он особняк!»Уж тут намека не найти никак!

Я думаю, что есть у нас резоныНе вспоминать о точных адресах.Ведь, в самом деле, не было сезонаБез приключений в сих особняках;«Сердцетрясений» грозные законыИ бури сплетен нагоняют страхИ научают каждого старатьсяОт точности большой остерегаться.

Я знаю — pecadillos[72] вовсе нетНа улице почтенной Пикадилли,Но глупый или умный этикетМешает мне писать в шутливом стилеО чинной этой улице — запретЕе окутал дымкою идиллий;Притом, признаться, позабыл уж яПлан Лондона, любезные друзья.

Итак, в особняке Амондевилла,У сквера Икс, как я уже сказал,Мой Дон-Жуан был принят очень милоИ много лиц приятных повстречал.Кому богатство придавало силы,Кто саном, кто талантами блистал,А кто — искусством модно одеваться(Что поважнее прочих, может статься).

Сказал однажды мудрый Соломон:«Чем больше мнений, тем верней решенье!»Разумный сей совет или законНаходит ежедневно подтвержденье.В парламенте имеет силу он:Ведь коллективный Разум, без сомненья,Для Англии великой создаетРасцвета и могущества оплот.

Итак, мужской карьере помогаетОбширный круг друзей, а слабый полОбилием знакомств оберегаетСебя от искушений; я нашел,Что лиц мельканье выбор затрудняетИ сильно умеряет ореолПоклонников; мне совершенно ясноТолпа красивых франтов безопасна!

Но в хитростях подобных никогдаМиледи Аделина не нуждалась:Она была спокойна без труда,Со всеми очень вежливо держалась;Внимательна и ласково — горда,Миледи никогда не увлекаласьКокетством; хор восторженных похвалЕе и без кокетства окружал.

Ей с детских лет привило воспитаньеИскусство быть любезной и простойИ льстить друзьям оттенками вниманья,Не делая ошибки никакой;Ее прекрасной светскости сияньеВсех озаряло нежной теплотойИ тех, кто был, и тех. кто слыл достойным,Тщеславием терзаясь беспокойным.

А впрочем, посмотрите-ка на нихНа этих величавых, именитыхМарионеток почестей пустых;Всегда волнует что — то и томит их,Мечта удачи обольщает их,Опасность непризнания страшит их,Закатный нимб их лавровых венковНепрочен, как сиянье облаков.

Патрицианства лаком благороднымБыла покрыта внешность Аделины;Спокойно в этом зеркале холодномСменялись жизни пестрые картины.Так, верные обычаям народным,Не смеют восхищаться мандарины;Как видно, наш английский высший светЗаимствует в Китае этикет.

Гораций нас учил не удивляться:Nil admirari[73] — вот наука счастья,Которою пытались заниматьсяБезрезультатно многие. ОтчастиРазумно равнодушным оставаться;Приводят к бедам пламенные страсти.По мненью света, тот, кто обуянЭнтузиазмом, — тот морально пьян.

Но не была миледи безучастной;Так под снегами тающего лавоюКипит вулкан et cetera — ужасныМетафоры избитые и ржавые!Оставим же скорей вулкан злосчастный;Поэты беспощадною оравоюСумели так его разворошить,Что начал дым его нас всех душить.

Другое мне сравненье в ум приходит.Вот если заморожена бутылкаШампанского и в центре колобродитОстаток влаги пенистой и. пылкой,Все пламя жизни от него исходит,Играя в нем, как солнечная жилка,Вся страсть и сила жаркого винаВ сей капле золотой заключена;

Как эта квинтэссенция таитсяПод коркою искусственного льда,Так может скрытый нектар находитьсяВ характере холодном иногда.На этом я спешу остановиться;Мы утверждали с музою всегда,Что лучшие сокровища пороюПод ледяной скрываются корою.

Нередко моряки, пускаясь в путьК палящей Индии, стране мечтаний,Должны холодный полюс обогнутьИ вынести немало испытаний;Вослед за бравым Парри кто-нибудьДостигнет цели этих изысканий,А может быть — непроходимый ледЕго корабль у полюса затрет.

Пусть новички бросаются открытоВ пучину женской хитрости — но намПора искать у пристани защиту,Держась поближе к мирным берегам.Подагру и наследников сердитоКляня, мы помогаем старикамСпрягать, уже почти без интереса,«Fuimus»[74] — время прошлое от «esse»[75]

К воинственным забавам иногдаБывает небо склонно, к сожаленью,А все же этот мир приятен. Да,Я это говорю не в утешенье.Читал я Зороастра, господа,О двух началах Сущего ученьеНо и оно запутано. Увы!Все верованья мира таковы.

Зима к июлю в Англии кончается,А с августа уж снова тут как тут:Зато в июле все преображается,И лошадям покою не дают.В деревню на каникулы являютсяТе, кто зимою в городе живут,И их папаши проверяют строго:Мол, знаний мало, а долгов — то много!

Английская зима, как я сказал,Кончается в июле, а пороюНемного позже. Всякий испыталНаш климат отвратительный зимою.Но, как ни нападает радикалНа бедный каш парламент, я не скроюОн каш барометр, и в любой сезонПогоду нам показывает он.

Его усердье с наступленьем летаСпускается к нулю, легко, как ртуть;Коляски, кебы, фуры и каретыИз города стремятся улизнуть;А толпы кредиторов, видя это,Вздыхая, говорят' «Счастливый путь!»Что делать торгашам, хоть злись, хоть плачь они:Огромны их счета, но не оплачены.

Отложена оплата, говорят,«До сессии осенней», а точнееДо греческих календ Они молчат,Противиться судьбе своей не смей,Но все надежду смутную таятКогда-нибудь, немного попозднее,В награду за терпенье, может быть,Хоть долгосрочный вексель раздобыть.

Но это пустяки Скорей! Скорей!Милорды платят щедрые прогоны,Кареты их меняют лошадейБыстрей, чем сердца пыл молодожены,Крестьяне их встречают у дверей,Форейторов несутся легионы,И, как колеса дегтем, души ихПодмазаны обильем чаевых.

На козлах возвышается великийЛакей — дворян дворовый дворянин,И камеристка — цветик бледноликий,Чьей хитрости не видит ни одинПоэт. «Cosi viaggiano i ricchi!»[76](Я часто без достаточных причинЧужие языки употребляю,Чтоб доказать, что я их точно знаю!)

Досадно в потном городе терятьАнглийское коротенькое лето,Когда сама Природа, так сказать,К лицу и очень празднично одета.Как можно «заседать» и «обсуждать»,Когда лужайки зеленеют где — то?Когда чудесно соловей поет,Как может жить в столице патриот?

Итак, пока покинули столицуВсе сорок сотен избранных. ОниХотят в своих поместьях насладитьсяДо некоторой степени одни.(Штук тридцать слуг — почтенные все лицаИ столько же соседей и родни,Увеселенья, игры, угощеньяВот общий вид сего уединенья!)

Уединились в замок родовойАмондевилл и леди Аделина.(Наверное, лет тысячу с лихвойВидала эта гордая руна.Ее дубов отряд сторожевойИмел довольно веские причиныГордиться родословной тех могил,Которые он тенью осенил.)

Мы любим знать подробности о тех,До чьих страстей и дел нам дела нету;О жизни нашей знати без помехМы узнаем — ведь есть на то газеты,И «Морнинг пост», конечно, прежде всехПровозгласил, что «отбыли на летоВ такой — то час, такого — то числаЛорд Г. Амондевилл и леди А.

В свое великолепное именье,Как нам известно, лорд АмондевиллДля летнего времяпрепровожденьяБлестящий круг знакомых пригласил.Источник, не внушающий сомненья,Недавно нам любезно сообщил,Что будет в этой избранной компанииПосланник русский, родом из Испании».

Как видите, не скроешь ничегоОт каверзных статеек «Морнинг поста»,И русского испанца моегоОт них упрятать было бы не просто.Сам Поп давно прославил мастерствоОбедать, смело возглашая тостыВ последнюю войну я все читалО тех, кто ел, но не о тех, кто пал

В бою. Не раз бывали сообщенья,Что были на обед приглашеныЛорд А., лорд Б., затем — перечисленьяИх титулов и длинные чины;И тут же рядом вести о сраженьеСуровая статистика войны:«В бою погибли (вновь перечисленья)…Вакансии открыты к замещенью».

Но ближе к делу. Лорд АмондевиллОтправился в фамильное аббатство,В котором архитектор проявилГотической фантазии богатство:Старинный монастырь построен былТрудами католического братстваИ был, как все аббатства тех времен,Большим холмом от ветра защищен.

Пред ним цвела счастливая долина.Друидов дуб зеленый холм венчал,Как смелый Карактакус, он вершинуОт громовой стрелы оборонял.Порою эту скромную картинуОлень ветвисторогий оживлял,Когда он стадо вел испить водицыК потоку, щебетавшему как птицы.

Питаемое медленной рекой,Внизу лежало озеро большое,Как неба безмятежного покой,Прозрачное и чисто — голубое.К нему спускались шумною толпойГустые рощи, шелестя листвою,И в камышах, у мирных берегов,Гнездились утки, выводя птенцов.

А дальше — речка прыгала с обрыва,Густую пену кольцами крутя,Потом бежала тихо, но игриво,Как резвое, веселое дитя.Ее излучин светлые извивы,То прячась в тень, то весело блестя,Казались то прозрачно-голубыми,То синими, как небеса над ними.

Но монастырь был сильно поврежден:От гордого старинного строенья,Свидетеля готических времен,Остались только стены, к сожаленью.Густым плющом увит и оплетен,Сей мрачный свод, как темное виденье,Напоминал о бурях прошлых днейНепримиримой строгостью своей.

В глубокой нише были, по преданью,Двенадцать католических святых,Но в грозную эпоху состязаньяКромвеля с Карлом выломали их.Погибло в те года без покаяньяНемало кавалеров молодыхЗа короля, что, не умея править,Свой трон упорно не желал оставить.

Но, случая игрою спасена,Мария-дева с сыном в темной нишеСтояла, величава и скромна,Всех разрушений, всех раздоров выше,И вещего покоя тишинаКазалась гам таинственней и тише;Реликвии святыни каждый разРождают в нас — молитвенный экстаз.

Огромное разбитое окно,Как черная пробоина, зияло;Когда — то всеми красками оно,Как оперенье ангелов, сиялоОт разноцветных стекол. Но давноЕго былая слава миновала;Лишь ветер да сова крылами бьетЕго тяжелый темный переплет.

Но в голубом тумане ночи лунной,Когда глядит и дышит тишина,Какой — то стон, какой — то отзвук струнныйРождает эта хмурая стена;Как ропот отдаленного буруна,Как воздуха нездешнего волна,Как эхо величавого хорала,Она звучит печально и устало.

Иные говорят, что этот стон,Как некий дух, возник из разрушенья.Так на рассвете каменный МемнонЗвучит навстречу солнца появленьюВ Египте. Над стеной витает он,Печальный и прозрачный, как виденье.Мне довелось не раз его слыхать,Но я его не в силах разгадать.

Фонтан, из серых глыб сооруженный,Был масками украшен всех сортов.Какие-то святые и драконыВыбрасывали воду изо ртов,И струи пенились неугомонно,Дробясь на сотни мелких пузырьков,Которые бесследно исчезали,Как радости земные и печали.

Монастыря старинного следаХранило это древнее строеньеТам были келий строгий ряд,Часовня — всей округи украшенье;Но в годы фанатической враждыЗдесь были перестройки, измененьяПо прихоти баронов. Уж давноПодверглось реставрации: оно.

Роскошное: убранство анфилад,Картинных галерей, большого залаСмешеньем стилей ослепляло' взглядИ знатоков немного возмущало;Как прихотливый сказочный наряд,Оно сердца наивные прельщало.Когда величье поражает нас,Правдоподобья уж не ищет глаз.

Стальных баронов весело сменялиРяды вельмож атласно — золотых,И леди Мэри чопорно взиралиНа светлокудрых правнучек своих,А дальше томной грацией блисталиВ уборах прихотливо — дорогихКрасавицы, которых Питер ЛилиИзобразил в довольно легком стиле.

Там были судьи с пасмурным челом,В богатстве горностаевых уборов,Карающие словом, и жезлом,И холодом неумолимых взоров;Там хмурились в багете золотомСановники с осанкой прокуроров,Палаты Звездной сумрачный конклав,Не признающий вольностей и прав.

Там были генералы тех веков,Когда свинца железо не боялось;Там пышностью высоких париковМальбрука поколенье красовалось;Щиты, ключи, жезлы, ряды штыковСверкали там, и скакуны, казалось,Военной возбужденные трубой,Скребя копытом, порывались в бой.

Но не одни фамильные титаныСвоей красою утомляли взоры:Там были Карло Дольчи, Тицианы,И дикие виденья Сальваторе,Танцующие мальчики Альбано,Вернэ голубоватые просторы,Там пытки Спаньолетто, как во сне,Пестрели на кровавом полотне.

Там раскрывался сладостный ЛорренИ тьма Рембрандта спорила со светом,Там Караваджо мрак угрюмых стенКостлявым украшал анахоретом,Там Тенирс, краснощекий, как Силен,Веселым сердце радовал сюжетом,Любого приглашая пить до днаЖеланный кубок рейнского вина.

Читатель, если ты читать умеешь(Хотя бы и не только по складам),Ты называться все — таки не смеешьЧитателем, — ведь замечал я сам,Что склонность ты порочную имеешьЧитать с конца! Тебе совет я дам:Уж если ты с конца затеял чтенье,Начало прочитать имей терпенье.

Я мелочи такие описал,Читателя считая терпеливым,Чтоб Феб меня, пожалуй, посчиталОценщиком весьма красноречивым.(Гомер такой же слабостью страдал;Поэту подобает быть болтливым,Но я, щадя свой век по мере сил,Хоть мебель из поэмы исключил!)

Настала осень бледно — золотая,Обетованных радостей пора,Охотники, усталости не зная,В полях пустынных носятся с утра,Пернатой дичью сумки наполняя;Шумит охоты вольная игра!Беда тетеревам, беда фазанамИ браконьерством занятым крестьянам!

Отягощенных виноградных лозСовсем не знает осень Альбиона;Пусть блещут эти гроздья ярче розПод солнцем голубого небосклона,Зато у нас на вина лучший спрос;К мадере все британцы благосклонны,Ведь, в сущности, хороший винный складПолучше виноградника в сто крат.

Нам неизвестна прелесть увяданья,Которая на юге придаетОсенним дням весеннее сиянье,У нас зима сурово настает!Лишь камелька приятное пыланьеНам радости уюта создает.Но наша осень — все согласны с намиПрекрасна золотистыми тонами.

Прекрасен звук рогов и лай борзых,Отменно хороша villeggiatura,[77]Монах бы мог забыть своих святых,Немврод бы мог покинуть степи ДураДля первоклассных радостей таких.Люблю я дичь! Не оскорбив цензуры,Могу сказать, что «дичь» встречаю яВ любом высоком обществе, друзья!

Все львицы, все таланты, все светилаК Амондевиллу в гости собрались:Мисс Бом-Азей О'Шлейф и леди Рылло,Графиня Фиц-Фалк и княгиня Крысе,Мисс Мак-Корсет, мисс Блеск и мисс Унылла,Жена банкира миссис Мак-ХанжисИ миссис Сон, с улыбкою овечкиРонявшая ехидные словечки.

Графини N, конечно, были там,Блиставшие отменной чистотоюФильтрованной воды. Но их чертамНе повредило время прожитое.О прошлом не узнать по паспортам,И золотого свойство золотоеНе портится; терпим наш высший светК тому, кто соблюдает этикет.

Но это все до некоторой точки;Нас учит пунктуации закон,Что знаки препинанья — те же кочки,Что неприятен ведьмам вcех временЛишь окрик «стой!», а под покровом ночкиЕсть у любой Медеи свои Ясон.Гораций сообщает нам и Пульчи:«Omne tulit punctum, quae miseuit utile dulci».[78]

Невинность часто трудно доказать,Дурная слава вроде лотереи:Честнейших жен способно доконатьЗлословие насмешкою своею,Меж тем как дамы «с прошлым», так сказать,Являются, немало не робея,Как Сириус на светский небосвод,Едва-едва страдая от острот.

Но я вернусь к гостям Амондевилла.Их было тридцать три. Как я сказалВысокой касты лучшие светила,Брамины мод и вкусов идеал!Не по чинам их муза разместила,А по капризу рифмы. Я видалВ блестящем их кругу абсентеистов,Чей нрав ирландский пылок и неистов.

Там был и сэр Болл-Тун, большой смутьян,Прославленный драчливостью словесной,И юный бард столичный, граф Оман,В салонах блещущий звездой небесной;Там был веселых оргий капитанСэр Джон Пьювиски, пьяница известный;Там лорд Пиррон, философ-радикал,Возвышенные мысли изрекал.

Там граф Тира, большой аристократ,Показывал прекрасные манеры,Надменный щеголь с головы до пят;Там были благороднейшие пэры,Почти из средневековых баллад;Там прелести чувствительной примерыЯвляли шесть сестричек — мисс Баллетт,Мечтавшие о свадьбе с детских лет.

Там были благородные вельможиС не слишком благородным поведеньем,Маркиз де Рюз там оказался тоже,Чарующий парижским обхожденьем.Краса и гордость светской молодежи,В любой игре одним простым движеньемУмел он, тонко проявляя власть,К себе приворожить любую масть.

Там был и метафизик вдохновенный,Любивший и науку и банкеты,Там был и Пустослов достопочтенный,И завсегдатай скачек и балетаСэр Генри Приз — большой любитель сцены;Там были математики, поэты,Там был и Август, лорд ПлантагенетДержать пари любитель и эстет.

Там был гвардеец бравый Джек Жаргон,Там был, в боях награды заслуживший,Великий тактик генерал Мордон,Десятки янки на словах сгубивший;Там был судья и бравый солдафон,Сэр Джеффри Грубб, язвительно шутивший,Умевший прибаутки отпускатьИ приговор остротами смягчать.

Все общество на шахматы похоже:В нем есть и короли и королевы,Слоны и пешки, есть и кони тоже.Ведь жизнь всегда игра. Однако все выВольны в своих поступках. Ну так что же?.Тем больше здравых поводов для гнева…Но муза легкокрылая мояНе любит жалить, милые друзья!

Тут был оратор; на последней сессииОн с первой речью важно выступал:От робости теряя равновесие,Обширные проблемы освещал.Потом прочел во всей английской прессе яЕго дебюту множество похвал:Твердили все газеты в исступлении,Что гениально это выступление!

Оратор этот был ужасно гордИ лавры предвкушал самовлюбленно;Он был неглуп, в цитатах очень твердИ наслаждался славой Цицерона.К Амондевиллу в гости этот лордБыл приглашен к открытию сезона,И «гордостью отчизны» лести гласЕго провозглашал уже не раз.

Тут были два талантливых юриста,Ирландец и шотландец по рожденью,Весьма учены и весьма речисты.Сын Твида был Катон по обхожденью;Сын Эрина — с душой идеалиста:Как смелый конь, в порыве вдохновеньяВзвивался на дыбы и что-то «нес»,Когда вставал картофельный вопрос.

Шотландец рассуждал умно и чинно;Ирландец был мечтателен и дик:Возвышенно, причудливо, картинноЗвучал его восторженный язык.Шотландец был похож на клавесины;Ирландец, как порывистый родник,Звенел, всегда тревожный и прекрасный,Эоловою арфой сладкогласной.

К Амондевиллу съехались ониЭстеты, и политики, и пэрыКонечно, жизнь комедии сродниСмешны поступки, лица и манеры,Но шутка увядает в наши дни;Ни Конгриву, ни дерзкому МольеруНе оживить насмешкой прошлых летПрилизанный и чинный высший свет.

Смешные чудаки остепенилисьИ как-то отошли на задний план,Профессию теряя, изменилисьИ хитрый шут, и ловкий шарлатан.Ей-богу, все глупцы переродились,Какой-то появился в них изъян.Мы стали стадом, каждый это знает:Толпа скучна, а меньшинство скучает.

Как рожь, я прежде Истину растил,Теперь колосьев жалких мне довольно;Коль ты намек, читатель, уловил,Я буду — Руфь, ты — Вооз сердобольный.Но я напрасно Библию открыл,Мне детство вспоминается невольно;Я верю миссис Адаме больше всех:«Упоминать Писанье всуе грех!»

В наш жалкий век мякины, сколь возможно,Мы пожинать стремимся что-нибудь;Так остряки стремятся осторожноСвое словечко вовремя ввернуть.Один хитрец придумал способ сложный,Как вовремя находчиво блеснуть:Цитаты он уж с вечера готовилИ по программе ловко острословил.

Но остроумец должен подводитьК удобной точке тему разговора:Он должен слово хитрее пустить,Как ловкий псарь — обученную свору,Он должен случай вовремя схватить,Он должен смело, выгодно и скороСоперника смутить или убрать,Чтоб выгодных позиций не терять.

Хозяева — лорд Генри и миледиГостей своих умели угостить;И призраки для столь роскошной снедиМогли бы воды Стикса переплыть!Мечту о восхитительном обедеГолодным смертным трудно подавить;С тех пор как Ева яблоко вкусила,Владеет всеми нами эта сила.

100

Так злачный край медово-млечных рекСулил господь голодным иудеям;А ныне любит деньги человек;Мы устаем, слабеем и стареем.Но золото мы любим дольше всех:С любовницами, с другом и лакеемПроститься легче нам, чем потерятьТебя, платежной силы благодать!

101

Итак, охотой занялись мужчины.Охота в юном возрасте — экстаз,А позже — средство верное от сплина,Безделье облегчавшее не раз.Французское «ennui»[79] не без причиныТак привилось в Британии у нас;Во Франции нашло себе названьеЗевоты нашей скучное страданье.

102

А те, кому минуло шестьдесят,Газеты в библиотеке читали,Оранжереи, дом, старинный сад,Портреты, статуи критиковалиИ, устремив глаза на циферблат,Шести часов устало ожидали.В деревне, как известно, ровно в шестьДают обед тому, кто хочет есть.

103

Никто ни в чем не ощущал стесненья;Вставали каждый кто когда желал,И каждому, по мере пробужденья,Лакей горячий завтрак подавал.Иной предпочитал уединенье,Иной в приятном обществе гулял,И лишь веселый колокол обедаВсех собирал на общую беседу.

104

Иные леди красились чуть-чуть,Иные с бледным ликом появлялись;Способные изяществом блеснутьНа лошадях в окрестностях катались;В ненастный день читали что-нибудь,Иль сплетнями о ближних занимались,Иль сочиняли в пламенных мечтахПосланья на двенадцати листах.

105

И другу сердца и подругам детстваОхотно пишут женщины, — и яЛюблю их писем тонкое кокетство,Люблю их почерк, милые друзья!Как Одиссей, они любое средствоПускают в ход, коварство затая,Они хитрят изысканно и сложно,Им отвечать старайтесь осторожно!

106

Бильярд и карты заполняли дниДождливые. Игры азартной в костиПод кровом лорда Генри искониНе знали ни хозяева, ни гости!А то порой в безветрие ониУдили рыбу, сидя на помосте.(Ах, если б Уолтон, злобный старичок,Форелью сам был пойман на крючок!)

107

По вечерам с приятным разговоромСоединялись вина. Мисс БаллеттЧетыре старших — томно пели хором,А младшие, еще незрелых лет,С румянцем на щеках и с нежным взоромНа арфах элегический дуэтИграли, обольстительно вздыхаяИ ручками лебяжьими сверкая.

108

Порою танцы затевались там,Когда не уставали свыше мерыОхотники от скачки по лугам…Тогда изящной грации примерыЯвляли туалеты милых дамИ ловкостью блистали кавалеры.Но ровно в десять, должен вам сказать,Все гости чинно уходили спать.

109

Политики, собравшись в уголку,Проблемы обсуждали мировые,И остроумцы были начеку,Чтоб в нужный миг, как стрелы громовые,Свои bons mots вонзить на всем скакуВ чужую речь; но случаи такиеБывают, что теряет ароматBon mot, коль собеседник туповат.

110

Их жизни равномерное теченьеСверкало чистым блеском форм холодных,Как Фидия бессмертные творенья.Мы Уэстернов лишились благородных,И Фильдингова Софья, без сомненья,Была наивней леди наших модных,Том Джонс был груб — зато теперь у насВсе вышколены, словно напоказ.

111

К рассвету день кончается в столицах,А в деревнях привыкли много спать:И дамы, и прелестные девицыЧуть смерклось — забираются в кровать,Зато цветут их свеженькие лицаБутонам роз полуденных под стать.Красавицам ложиться нужно рано,Чтоб меньше денег тратить на румяна.

ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 83

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дон Жуан - Джордж Байрон бесплатно.

Похожие на Дон Жуан - Джордж Байрон книги

Дон-Жуан - Джордж Байрон - Поэзия
Волшебный дом - Уильям Вордсворт - Поэзия
Истинная сущность любви: Английская поэзия эпохи королевы Виктории - Уильям Блейк - Классическая проза / Поэзия
Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
Паломничество Чайльд-Гарольда - Джордж Байрон - Поэзия
Стихотворения (1803-1809) - Джордж Байрон - Поэзия
Мазепа - Джордж Байрон - Поэзия
Незнакомка (Лирическая драма) - Александр Блок - Поэзия
Злые песни Гийома дю Вентре - Юрий Вейнерт - Поэзия
Слово о полку Игореве. Переложение - Неустановленный автор - Поэзия

Оставить комментарий