– Папа, тебе видней. За четыре года люди успевают смертельно надоесть друг другу и разругаться, и развестись. Бывает, и избивают. А потом пришла мода и на заказные убийства. Не хочу гадать. Расскажи сам. И на этом закончим многолетнюю тянучку.
– Вон ты как.
– Да, так. А ты не вынуждай.
– Мы не ругались. И не дрались. Мы замечательно жили. И ничего такого, как ты говоришь, «нехорошего» между нами не было. Мы были счастливы. Мы ходили на концерты, мы… всюду были вместе. Никогда больше в жизни я не чувствовал себя таким счастливым…
– Да ну, папа, ты опять начал рассказывать о себе! – тяжело прервала Александра.
Это его взбесило.
– Вы ничего не понимаете, глупые!
Александра, поймав умоляющий взгляд младшей сестрёнки, пошла на попятную.
– Извини, продолжай.
– Каждый, открывший хотя бы мгновение свой рот, рассказывает прежде всего себя. Это и дураку понятно. И лишь через себя обо всём остальном. По-другому не бывает! Вы хотите, чтоб я заткнулся?
Татьяна положила свою руку на его дрожащие пальцы.
– Нет-нет, папочка! Продолжай! Какая она была?
– Мне трудно рассказать о ней. Она была для меня… всем. Она была очень красивая. И очень музыкальная. У неё был такой голос… с чем бы сравнить… журчащий, как ручей. Он успокаивал. У неё была стройная фигура, длинные рыжеватые волосы, слегка вьющиеся у висков. Когда она читала, у неё была такая манера держать кончик пряди во рту…
– Постой! – вступила Александра. – До этого ты говорил, волосы у неё были русые.
– Да, русые. Но иногда она их подкрашивала. Типично женское увлечение. Она была чрезвычайно артистична и любила менять свой облик. Она была всякая. Высокая и не очень. Весёлая и грустная. Русая и рыжая. Она была безумно талантливая. И несмотря на разнообразие качеств, всегда была для меня одна, моя Аня. Есть женщины, как вселенная. И разве можно рассказать об угасшей вселенной. Немеет язык…
– Несмотря на пафосность твоей речи, нам, как женщинам, приятно это слышать, – Александра усмехнулась. – Но всё-таки хотелось бы услышать о нашей матери. Теперь я всё поняла про тебя – ты ей изменял. А ей это не нравилось. Так?
Он привстал с кресла побледневший, и тут же рухнул обратно.
– Если быть до конца откровенным, девочки… Во-первых, вы рано остались без матери. А я без жены.
– Это нам известно.
– Я взял вас из роддома крошечными малютками…
– И это ни для кого не секрет: из роддома обычно берут малютками, а не когда в школу пора.
– Тогда скажу так… Мужчина всегда любит одну и ту же женщину. Хотя в это же самое время может жить с разными.
– Ух, ты, как сложно! Почему же он не живёт с той, которую любит?
– А может, она с ним не хочет жить! Да, папа? – поддержала отца Татьяна.
– Помолчи, Танюха. Пусть он сам ответит. Значит, я права?
– Дело не в этом…
– А в чём? Договаривай, раз начал.
– Её может… не существовать вовсе.
– То есть, она воображаемая? Тогда он, этот мужчина, садист.
– Почему садист?
– Потому что живёт с одной женщиной, а думает о другой.
– Ты же сама сказала, что она воображаемая. Здесь нет ничего зазорного. Ни предательства, ни измены. А лишь игра воображения.
– Не имеет значения. Живёшь с бабой, так и люби её, пока не свезут на кладбище.
– Какая ты… прямолинейная, Александра.
– Сам такой воспитал. Сегодня же спрошу у мужа, кого он любит. Меня, свою жену, или кого-то на стороне. И если так, то моментально – развод. Однозначно. Не потерплю.
– А если она, как говорит папа, воображаемая?
– Тем более! Вот она я, живая и вполне ощутимая. Можно потрогать, – Александра пошлёпала себя по выдающимся местам. – Выбрал меня, люби, и не смей отвлекаться! Буду только счастлива.
Он рассмеялся.
– Ничего смешного в этом не вижу!
– Ты хорошая женщина, Александра. Но без воображения. А человек без воображения часто обкрадывает себя и несправедлив к другим, – он помолчал и продолжил. – Твой муж, полагаю, тоже любит воображаемую женщину в тебе. И чем больше ты ей соответствуешь, тем сильнее его любовь. Такова психология. Я думаю, и с женщинами происходит нечто подобное. А человек никогда не может стать таким, каким его хочет видеть кто-то другой. Конечно, можно подыграть, притвориться, но это будут поддавки. И когда-нибудь ему надоест валять ваньку, и он покажет себя. Но уже с агрессией, оглядываясь на то время, когда его вынуждали лгать. Он таков, каков он есть. И это надо принимать без обид. В ссорах между супругами, если они, конечно, изначально любили друг друга, присутствует усталость, привычка. Люди остались теми же, но им кажется, что они изменились в худшую сторону. И они, чтобы отвести вину от себя, начинают попрекать друг друга былыми промахами. А это обижает человека. Ведь он осознал и сам мучается… Ладно, хватит об этом.
Тут Александра вытянула шею.
– Нет-нет, не хватит! Кажется мы приближаемся к тайне умал-чивания. С этого места подробней.
Он сделал круг на коляске.
– Кому ты сдала своих оболтусов?
– Не отвлекайся.
– Я соскучился.
– Отправила с отцом к его родителям.
– А почему сама не поехала?
– Ты хочешь, чтобы я ушла? Теперь, когда ты начал раскручивать интересующий нас змеиный клубок? Никогда! Не дождёшься. Сегодня стоим насмерть. Да, Танюха? А понадобится, заночуем в машине. Выкладывай всё начистоту. Что-то в твоём рассказе не стыкуется. Воображение у тебя есть, а врать не умеешь.
Он опустил голову.
– То она такая, видишь ли, то сякая. И как это может совмещаться в одном человеке? Что ты у нас любвеобильный, известно. Но мы хотим знать о своей матери. Скажи, наконец, правду! Признайся нам, в чём ты перед ней провинился. Может, мы и простим. Признание облегчает вину. Хватит фантазировать, блин!
– Ну что ж… имеете право… – он, наконец, решился. – Ваша мать никогда не была моей женой.
Сёстры в недоумении переглянулись.
– Моя жена и две моих девочки, которым было тогда по три года, погибли в том самом пожаре, о котором я вам рассказывал. Дом наш сгорел, ночью сгорел, когда все спали. А я в это время был в командировке в дальнем селе, в фольклорной экспедиции… Мы прожили вместе четыре года, родили двух замечательных дочерей… и чтобы удовлетворить твою тягу к точности в цифрах, Александра, скажу… когда погибла моя семья, моей жене, той самой, которую я впервые встретил в пятнадцатилетнем возрасте на школьном дворе, было двадцать два года, а мне, соответственно, тридцать два… Да, судьба потом сводила меня с разными женщинами. Кого-то вы видели. И ни об одной из них я не думаю без благодарности. Но любил я их только за то, если находил в них хоть какую-то крупицу моей Ани, погибшей в том ужасном пожаре. А вашей матери, дорогие мои, я, к сожалению, не знал. Так что и рассказывать нечего. И вам я вовсе не отец, а… чужой человек.
Дочери разом медленно поднялись со скамеек.
– Как?!
– Даже по прошествии двух лет я не мог оправиться от случившегося. Я не хотел жить… И о вас, только что родившихся и сразу потерявших свою мать, мне сообщила моя родная сестра, работавшая там в приёмном покое. Она хотела меня поддержать таким образом. И я вас… удочерил. Я дал вам имена своих погибших в пожаре девочек. И любил, как родных. Я вас воспитал – худо ли бедно, не мне судить – и таким образом, как мне казалось, реанимировал крупицу утраченного.
Все пациенты лечебницы, собравшиеся к этому времени вокруг беседки, зааплодировали. Но не по приказу, а по зову сердца – это было написано на их лицах. Радист, сидящий в радиорубке то ли специально, то по случайности включил «Нежность» Рахманинова. И звуки фортепиано в паре со скрипкой поплыли над больничным двором, над белыми корпусами, над верхушками елей и далее в небеса.
Зазвонил колокол к ужину. Стоявшие вокруг беседки пациенты пансионата нехотя потянулись к столовой. И только одна женщина продолжала стоять в ожидании у цветущего куста чубушника или жасмина, как у нас его называют.
– И это всё? – недоумевала Александра. – Почему же ты раньше молчал?!
– Я… я… – он не знал, что сказать.
Татьяна бросилась обнимать отца.
– Папочка, женись на мне! Я тебя так любить буду! Так любить!
– Прости, папа, – добавила Александра виновато. – Я о тебе плохо подумала. Ты наш самый родной. Ты думал, мы тебя бросим, да? И всю жизнь молчал! Какой же ты дурак! Любимый дурак!
Александра всхлипнула, полезла в сумку за платком.
– И я вас люблю, – сказал он нарочито хмуро. – И ещё девочки… я хотел вас сегодня познакомить…
Он взглянул на Диану. Она стояла поодаль, белая, как снег…
И он вдруг всё понял.
Тогда он, развернул коляску, поднялся с кресла, одёрнул пиджак и уверенно шагнул на дорожку.
– Папа, ты можешь ходить?! – вскрикнула Татьяна. – Как здорово! Тебя вылечили?
