Леннокс подозрительно уставился на нее. Его красивое лицо, наконец, приобрело выражение задумчивости.
– Сотня, и открываемся. Естественно, он хотел увидеть ее карты.
– Сворачиваюсь, – объявил Бристоу со вздохом. Розалинда спокойно ответила на ставку Леннокса и перевернула свои карты.
– Прямой флэш, джентльмены. Десять.
Леннокс чуть не проглотил язык, когда увидел, как крупье забрал фишку и передал Розалинде, но из игры не вышел, а значит, у нее по-прежнему оставался шанс опустошить его карманы и лишить бухгалтерской книги. С этой надеждой она оделила Гамильтона большей суммой, чем полагается.
Хэл торопливо шел по дощатому тротуару. Теплый дождик прекратился, уступив место туману, окутывавшему здания и улицы влажной серой ватой. Расставшись с Морганом в салуне, он мог видеть в ярком свете окон на расстоянии пятнадцати шагов. Цицерон тихо семенил рядом.
Издалека доносился шум железнодорожной станции и прилегающих к ней салунов, где делались быстрые деньги для «Юнион Пасифик» и собирались азартные мужчины и проститутки, но здесь Хэл был один как перст, в этом мире клубящегося тумана и жалких деревянных строений.
И все же у Хэла имелась с собой прогулочная трость, ножи и пистолет – этого было достаточно, чтобы обескуражить любого наемного убийцу. Хотя у него болело сердце и разрывалась душа от тоски по прошедшим дням, он высоко нес голову и не терял бдительности.
Впервые в жизни Хэл столкнулся с неизбежностью потери. С раннего детства он мечтал стать штурманом на речном судне, повелителем всего, что видит на реке глаз, и теперь достиг и этого и многого другого. Он владел «Красоткой чероки», «Звездой чероки», во многих речных городах у него были солидные участки земли, даже в Чикаго.
Но речное судоходство приходило в упадок, как заметила его мать. Через десять лет на Миссури не останется иной работы, кроме как толкать баржи, ибо железные дороги перетянут на себя все остальные перевозки. Только глупец стал бы отрицать, что речной пассажирский транспорт исчезает быстрее, чем летнее половодье.
И что тогда? У других мужчин есть жены и семьи, ожидающие их возвращения, которые будут рады им независимо от заработка, а у него нет никого и даже Розалинду он потерял.
Никогда он больше не увидит ее блестящие серые глаза, то сияющие умом, то горящие страстью.
Хэл подошел к последнему повороту перед пристанью, отмеченному большим белым бочонком посреди перекрестка. «Нет дна», – провозглашал он точно и коротко. Дорогу покрывала тонкая корочка льда, делая ее обманчиво прочной. Хэл довольно много повидал за свою жизнь заносчивых дуралеев, которые пытались пересечь ее, увязая по самую грудь в жидкой грязи. Мокрая и изменчивая весенняя погода лишь усугубила опасность.
Из небольшой таверны впереди доносилось громкое пьяное пение, в окне наверху блеснул огонек масляной лампы и тут же погас.
Хэл поднял воротник пальто и продолжил путь. Как придет на «Красотку», он обязательно выпьет чашку кофе или, может, виски, чтобы заглушить мысли о Розалинде.
Заслышав в тумане шаги, Цицерон зарычал, и Хэл замер.
Внезапно из тумана вылетел ящик, запущенный ему в голову бегущим человеком. Хэл согнулся, отклоняясь в сторону, и ящик пролетел в нескольких дюймах от него.
Когда нападающий поравнялся с ним, Хэл огрел его по колену тростью, и тот слетел с тротуара на дорогу. Лед треснул, забулькала грязь. Человек взвыл отболи и отвращения, пытаясь выбраться из трясины.
Цицерон снова залился лаем.
В тумане раздался странный шорох, и Хэл, обернувшись, вскинул трость. Перед ним стоял крепыш с пастушьим посохом в руках; выставив вперед тупой конец посоха, бандит бросился в атаку.
Хэл парировал удар, и Цицерон тут же прыгнул на разбойника, но смог вцепиться зубами только в одежду. Мужчина с легкостью стряхнул его, отделавшись разорванной штаниной, и снова ударил Хэла, стараясь держать дистанцию.
Защищаясь, Хэл взмахнул тростью и тут же пошел в атаку. Перехватив трость двумя руками, он нанес противнику удар по ребрам. Бандит зарычал, и в его глазах блеснуло невольное уважение, отчетливо заметное в падающем из салуна свете. Цицерон зашелся в лае, словно от произведенного им шума зависела его жизнь, а потом закружился у ног разбойника.
Пока Хэл сокращал расстояние, нанося хлесткие удары то слева, то справа, бандит отбивал их и делал выпады, используя классический захват оружия одной рукой. Со стороны оба дуэлянта напоминали ветряные мельницы, сошедшиеся в поединке, однако отдельные удары достигали цели, поражая, и в какой-то момент Хэл рассек противнику голову. Хлынула кровь. Бандит бросился в яростную контратаку, словно надеялся одержать быструю победу, и тут Хэл, отступая в сторону, зацепился сапогом за торчащий гвоздь и пошатнулся.
В руке головореза мелькнул длинный узкий нож; выставив перед собой сверкающее оружие, он рванулся вперед, целясь противнику в лицо, и Хэл отчаянно завращал тростью, стремясь остановить смертоносное лезвие… Однако в этот момент бандит вдруг оступился – это в его ногу, чуть выше колена, впились зубы Цицерона.
– Проклятая шавка! – выругался он, не опуская руки с ножом. Тем не менее атака Цицерона дала Хэлу время блокировать удар, а затем он дважды ударил головореза ногой в пах.
Из горла разбойника вырвался булькающий звук, и он уронил посох, но сдаваться все же не желал. Смертоносный нож стремительно приближался к лицу Хэла.
Хэл проворно увернулся, и острое лезвие лишь чиркнуло его по уху. И тут же он саданул бандита тростью по незащищенным ребрам, а в тот момент, когда нападающий проносился мимо, Хэл развернул трость и ударил его по голове набалдашником.
Негодяй со стоном повалился на землю; его голова и плечи свесились с тротуара в каком-нибудь дюйме от замерзшей грязи.
Цицерон зарычал, затем осторожно обнюхал поверженного противника. Тот слегка пошевелился и снова сник.
Тем временем первый из напавших, наконец, выбрался из грязи и встал на противоположной стороне улицы, но Хэл откинул назад полы плаща, демонстрируя револьвер, и человек, быстро отвернувшись, поспешил удалиться. При этом он двигался с таким проворством, словно удирал от погони.
Цицерон торжествующе залаял, усердно виляя обрубком хвоста, как адмиральским флагом, а Хэл вынул платок и прижал к уху, чтобы остановить кровотечение. Ребра, похоже, были целы, и он подумал о том, что десять лет назад упивался бы этой победой и рассказывал о ней каждому встречному и поперечному. Однако теперь он мечтал лишь о стакане бренди, горячей ванне и Розалинде.
– Идем, Цицерон, – позвал он. – Идем домой. Взглянув на хозяина, пес еще раз тявкнул и, подняв уши, гордо пошел по тротуару.
