Должен был ехать в Канаду, работать в посольстве на ответственной должности. А полез в шпионы. Засранец! Теперь и шлепнуть могут…
— Это просто ужасно! Ведь обыкновенный, наш советский парень. Как говорится — из хорошей семьи. Отец — член партии, на крупной работе, где-то в министерстве. И мать тоже, кажется, в партии. Сам был в школе отличником, активным комсомольцем. Приняли в дипломатическую школу, в армию не взяли. Там вступил в партию. Потом работал в МИДе. Ему доверяли. Ездил за границу. И вот теперь получил крупное назначение — второй советник посольства. Должен был ехать с семьей. Жена — комсомолка, тоже работала в МИДе, двое детей, плюс еще теща. И в тот же день, как получил билеты, стал звонить по автоматам в посольство. Узнал где-то случайно об этом Ковале и побежал. Продавал авансом. Рассчитывал, конечно, когда приедет, сразу перебежать, как этот гад Кравченко. Вы читали в газетах?.. Сведения, конечно, особо ценные, и он старался, чтобы поскорее. Теперь там, в Америке, пострадают наши люди… Я видел его, когда привели. Обыкновенное лицо. И фамилия обыкновенная — Иванов. Конечно, выглядит растерянным, подавленным. Вы же слышите, как отвечает. А следователь — майор, очень серьезный, интеллигентный. Говорят, опытнейший криминалист. Нет, это просто непостижимо, как наш человек может пойти на такое…»
Самое интересное, Копелев свидетельствует, что, как и в романе, дело об атомном шпионаже развертывалось в конце 1949 года (сами звонки были «поздней осенью»), т. е. уже после того, как об испытании советской атомной бомбы уже узнал весь мир. Так что, получается, Иванов-Володин уже не мог предотвратить передачу американских атомных секретов в руки Сталину. Конечно, можно допустить некоторую аберрацию памяти у Копелева, особенно под влиянием романа Солженицына, и предположить, что в действительности эпизод со шпионом был раньше, в 1948 году или в начале 1949 года. Однако, скорее всего, Копелев не ошибся. Ведь в его книге сказано, что вслед за делом шпиона Иванова фоноскопической лаборатории пришлось заниматься делом солдат-строителей, звонивших в американское посольство. А это дело действительно разворачивалось в первой половине 50-го года. Один из фигурантов этого дела, солдат 545-го отдельного строительного батальона МВО Ф.И. Коваленко, «в январе 50 г. установил связь с американским посольством в Москве», а в период с 24 по 30 августа 1950 г. его дело рассматривала военная Коллегия Верховного Суда СССР и, скорее всего, приговорила беднягу к смертной казни (Муранов А.И., Звягинцев В.Е. Досье на маршала. Из истории закрытых судебных процессов. М.: Андреевский флаг, 1996. С. 221–222). Значит, Солженицын умышленно сгустил краски в своем романе, чтобы обострить ситуации нравственного выбора. Его Володин находится в неведении, есть ли уже у Сталина атомная бомба или нет. Во время летнего визита к дядюшке Авениру Иннокентий говорит, что слышал, будто вскоре должны быть испытания советской атомной бомбы, но дядюшка убеждает его, что это может быть пропагандистским трюком: мол, объявят, а в действительности никаких испытаний и не было. Замечу, что никакие слухи о предстоящих испытаниях до чиновника уровня Володина никак не могли дойти — это был секрет особой важности, о нем даже не все члены Президиума ЦК знали. Первую советскую атомную бомбу взорвали 29 августа 1949 года. Это было зафиксировано американскими техническими средствами контроля, в воздухе были зафиксированы радиоактивные частицы. 23 сентября президент Трумэн выступил с заявлением о проведенном в СССР испытании атомной бомбы, а 25 сентября появилось подтверждающее это заявление ТАСС. Володин по роду своей деятельности имел доступ к иностранной прессе и наверняка должен был знать и о заявлении Трумэна, и о сообщениях иностранной печати, доказывающих, что информация о советских испытаниях — совсем не блеф.
Еще одна историческая неточность, скорее всего, сознательная — это будто бы обнаруженные Авениром в «Правде» 1940 года слова Сталина о том, что «германский народ любит своего фюрера, поэтому давайте выпьем за его здоровье». Этот тост Сталин действительно произнес, но не в 1940 году, а в ночь с 23 на 24 августа 1939 года, на банкете по случаю заключения пакта Молотов — Риббентроп. Но отчет об этом сугубо интимном мероприятии, разумеется, ни в каких газетах не публиковался, и слова эти приведены только в донесении и мемуарах Риббентропа. По случаю же заключения советско-германского пакта о ненападении «Правда», в частности, писала 24 августа 1939 года: «Вражде между Германией и СССР кладется конец. Различие в идеологии и в политической системе не должно и не может служить препятствием для установления добрососедских отношений между обеими странами. Дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов Германии и СССР, отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета» (Цит. по: Оглашению подлежит. СССР — Германия 1939–1941. Документы и материалы. М.: Московский рабочий, 1991. С. 72).
Вот еще один сомнительный момент. Абакумов, умоляя Сталина вернуть смертную казнь, утверждает, что приходится преодолевать массу бюрократических формальностей, чтобы оплачивать исполнителей тайных казней. Это мало похоже на правду. Нет сомнений, что в период 1947–1950 годов тайных казней не было. Если кого-то из арестованных или заключенных надо было уничтожить, им просто вводили яд и констатировали смерть от инфаркта или каких-либо естественных болезней. Так, судя по всему, были уничтожены некоторые германские и японские генералы и дипломаты. Весьма вероятно, что та же судьба постигла и Рауля Валленберга. Можно также вспомнить сравнительно недавние странные смерти в российских тюрьмах Салмана Радуева и некоторых других чеченских боевиков. Так что с ликвидацией неугодных проблем не могло быть и в отсутствие смертной казни. Последняя нужна была лишь как инструмент публичного устрашения, а также для удовлетворения общественного мнения.
Среди бросающихся в глаза бытовых неточностей фильма — модные джинсовые комбинезоны и куртки заключенных которых не могло быть в конце 40-х годов прошлого века. При всей либеральности режима, не верится, что заключенные могли открыто курить на шконках в камере. И уж слишком у них упитанные, холеные физиономии, а Рубин так просто толстый, с заметным брюшком. Конечно, доходяг в «шарашке» не было, заключенные не голодали, но и не роскошествовали по части еды, и кормили их отнюдь не на убой. Да и фотографии из книги Копелева свидетельствуют, что особой упитанностью обитатели «шарашки» не отличались (http://belolibrary.imwerden. de/wr_Kopelev_Sharashka.htm). Вот что вспоминает о марфинской кормежке Копелев: «Шарашечные харчи в первые послетюремные дни казались роскошными. За завтраком можно было даже иногда выпросить добавку пшенной каши. В обеденном супе — именно супе, а не баланде, — попадались кусочки настоящего мяса. 14 на второе каша была густая, с
