Все сделал, за чем приехал, на все, что помнил, и тех, кого помнил, нагляделся, а дальше что? От здешних дел оторвался, все заняты, он один, как приехал из Тулы, слоняется ни при чем. Можно, понятно, вздеть братнюю рубаху да порты и встать молотить или еще что по хозяйству делать. Но много ль толку от него будет? Не лучше ли в Беловодск съездить?..
Однако холодно тут сидеть. Вышел в расстегнутом вицмундире, и теперь пробрала дрожь. Застегнулся, поднялся на ноги.
— Дядя Александра! — окликнул близко Михайло. — Застыли? — Он накинул на Иванова шинель, подал шляпу. — От шуму ушли?
— Да, брат, кричат больно громко. Да и пьяных не люблю. Сейчас целуются, а сейчас и раздерутся.
— Три ведра с дедом разлили, и всё вызукали. Четвертое прибрали, а то и вправду кто окочурится с перепою. Будем помалу отцу да дяде Сереге в праздники давать. Ну, побегу, а то эвон буднят, — сказал Михайло, прислушавшись к разноголосице у избы. — А вы тут походите, пока расползутся. Я прибегу, как постелю вам сготовят. Да в колдобину не оступитесь…
Выбрался через соседский огород на темную улицу и пошел к церкви. Постоял около могилы Ивана Евплыча. Вот кого никто добром не помянет… И неужто Кочет проклятый припеваючи где живет?..
Прошел бы на кладбище за околицу, да около отцовой избы пьяных не миновать. И в темени Дашину могилу не сыщешь.
Сел на лавочку около церкви, что для старых богомольцев издавна поставлена… Но вот шаги, тихие, лапотные, и стук палки оземь. Верно, ночной сторож Федор идет, старик бобыль.
— Эй, кто тут притулился? — окликнул, подойдя и всмотревшись. — Никак его благородие? Ясны пуговки тебя выказывут. Неужто сгрустнулся по барину любезному?.. А ведь и я за твое здоровье кусок съел и выпивши. Чего сам-то сюда укрылся?
— Больно в избе жарко стало.
— Оно правда, в избе — что в бане. Так тебя ж празднуют.
— И на здоровье. А про Кочета, дядя Федор, чего не слыхал?
— Помнишь ясного сокола? Чтоб ему, коли еще живой, без покаяния сдохнуть. Зла с барином натворили, будто татары лихие… Нет, куда делся, не знаю. Голоса не подаст. Верно, где купцом заделался. — Федор шагнул еще ближе, наклонился и спросил вполголоса: — А ты скажи, Александра Иванович, твое-то богатство откуль? Шутка ли денег набрал, что своих всех искупил. На войне так разжился аль жену богатую взял?
«Что ему про щетки толковать, которые меньше четверти капитала собрали?»— подумал Иванов и сказал:
— Жалованье нам большое положено, раз царя охраняем. От него половину не один год откладывал. Деньги не ворованные. И жену взял такую рукодельницу, что за месяц рублей двадцать в дом несет.
Дед помолчал и еще подвинулся к унтеру:
— А на что те надо своих выкупать?
— Чтоб им легче жилось, — ответил Иванов.
— И так куда полегшало при новом-то. Работай исправно барщину — и взятки гладки. А на оброк тебе своих переводить не след. Один дед Иван голова, а остатние только что хрестьяне прямые. Избалуются, как дед помрет. Разве Михайлу переведи, он сверх оброка принесет.
— Чем же заработает? — осведомился Иванов.
— Да чем хошь. Хоть офеней, хоть в прасолы — только слободу дай да деньжонок на разживу… А вот и он никак, легок на спомине, — повернулся дед к подходившему в белой рубахе Михайлу.
— Пожалуй, дядя Александра, постеля готова. Едва сыскал вас. Только что издаля заслышал, что с дедом Федором гутарите.
— Про тебя в самый раз речь зашла. Советовал его благородью тебе большой оброк назначить.
— Спасибо, дед Федя! А я-то, дурак, тебе давеча второй стаканчик поднес! — засмеялся Михайло.
Стало тихо, только в конце улицы вскрикивали двое.
— Братанов Пешкиных бабы домой тащут, — пояснил Михайло.
— А правда ль, что ты не прочь в торговлю пуститься? — спросил Иванов, когда шли к дому.
— Насчет торговли пустое, а свет поглядеть — вот чего охота. К примеру, од нова мне обмолвились, что к офицеру в Слободскую губернию съездить хотите, — вот и возьмите за кучера. Лошадей пару запрягем в вашу тележку да так-то славно покатим. Я б многое расспросил, и сам, может, что рассказал…
— А без тебя да без коней по хозяйству обойдутся?
— Чего не обойтись? Коней им пара здоровых останется, а я хоть свет малость повидаю.
— Тот свет не дальний. Ден в десять и доехали бы.
— А мне все внове. Сказывали, они на конном заводе начальники, а я таков до коней охотник! Хоть нагляделся бы на них, пока с офицером беседуете…
Ночь Иванов спал плохо — мешали коровы, петухи, собаки, а главное, не мог согреться, как ни увертывался в одеяло.
Назавтра уговорился с дедом о Михайле. Поворчал, но сдался, когда обещал деньги за прогоны отдать на хозяйство.
— Пущай три дня в молотьбе приналягет, — сказал дед, — а в четверг и поедете.
В этот день не готовили — ели лапшу с курятиной и жареного барана, — от гостей осталось столько, что снова позвали двух соседей. А на ночь унтер попросился на печку, которую нынче чуть подтопили, разогревая вчерашнее.
— Аль простыл в клети? — догадался Иван Ларионыч.
— Может, малость, да и охота спомянуть, каково там спится.
— Глотни водочки с редечным соком, сряду оздоровеешь.
Унтер с детства помнил любимое отцово лекарство от всех болезней, в которое сыпал иногда еще соль с перцем.
— Ну, поднеси, что ли, — сказал он.
И за ужином проглотил стакан зелья, от которого едва не задохся.
Может, от него на печи на тулупе спалось преотлично, а когда проснулся, в избе было пусто, двери в сени открыты, оттуда шел приятный свежий воздух, в печи потрескивали дрова, и тихий голос невидимой сыну Анны Тихоновны говорил знакомую с детства сказку про хитрую лисицу. Рассказывала она, как и сорок лет назад, на два голоса. Вот за лису, которая спасается от догоняющих ее собак и юркнула в чью-то нору.
— «…Ох вы мои глазыньки, что вы смотрели, когда я бежала?»— спрашивала матушка обычным голосом, разве больше нараспев. «Ах, лисанька, мы смотрели, чтобы ты не споткнулась», — отвечала она тоненьким голоском. «А вы, ушки, что делали?» — «Мы все слушали, далеко ли псы гонют». — «А ты, хвост, что делал, как я бежала?» — «А я все мотался под ногами, все старался, чтобы ты упала да собакам в зубы попала». — «Ах так! Пусть же тебя собаки и съедят! — Выставила из норы хвост да закричала: — Ешьте вы лисий хвост!» Собаки за хвост ухватили и лису закомшили… Так часто бывает, что от задиристого хвоста глупая голова пропадает, — нравоучительно заключила матушка уже своим обычным голосом.
— И тоды лиску съели? — спросил мальчик.
— Да уж от собак ей куда деться?..
— А может, хоть без хвоста, да пожила, — вздохнула девочка.
— Может, и так, Глашута, а может, спаслась, им зубы заговорила, — утешила правнучку Анна Тихоновна.
Иванов высунулся с печи и сказал:
— Вот Маши моей нету, чтобы сказок твоих, матушка, послушать. Она тоже, верно, лису б пожалела.
— Уж я б ей порассказывала. Чего не взял с собой?
— Будущий раз, как поеду, беспременно привезу.
— Ну, слезай, светик мой, лепешки есть да баранину… А вы, ребята, бегите на двор…
В этот бездельный день унтер попросился у отца помолотить.
— Чего вздумал! — сказал Иван Ларионыч. — Нас вся деревня засмеет. Отдыхай перед новой дорогой.
Отдыхать? Но что делать-то? Даже письма Анюте написать не может — с собой только карандаш да бумажка, на которой раскидывал цены семейству. Поручик в деревню не показывался, а то у него бы попросил письменные принадлежности. В Епифань идти не хотелось — больно там на него глаза пялят…
Сходил один на кладбище за околицу, нашел могилы Даши и Степаниды, постоял над ними. Вот не сдали бы в солдаты, женился бы на Даше и сам когда-то лег в эту землю, в которую отец и матушка, братья и племянники сойдут в свое время. А теперь куда повезут под грохот барабанов и свист флейт? На Чесменское? Недалече от Варламова положат под салют холостыми патронами, и Павлухин, обратно идучи, будет вирши про него плести…
Следующим утром опять слушал сказку. Проснулся от тихой возни. Выглянул: ребята и бабушка на столе горох перебирают.
— А сед ни про мышку со звонком, — вполголоса попросила девочка.
— Ладно, слушайте… Да сами помогайте, а то всё мне в рот глядите… Ну вот, женился мужик вдовый на вдове, и у обоих по дочке. Мачеха была ненавистная, отдыху не дает старику: «Вези свою дочку в лес, в землянку, она там больше напрядет». Послушал мужик бабу, свез дочку в землянку и дал ей огнивца, трутку и кремешок да мешочек круп. И говорит: «Ты огонек не переводи, кашу вари, сама сиди, да пряди, да избушку-землянку прибери». Девка затопила печурку, заварила кашку. Откуда ни возьмись — мышка, и говорит: «Девица, дай мне ложечку кашки». — «Ох, моя мышенька, разгони мою скуку, я тебя досыта кормить буду!» Поела мышка и ушла. Настала ночь, и вломился в землянку медведь: «Нут-ка, девица, туши огонь, давай в жмурки играть». Мышка взбежала на плечо девицы и шепчет на ушко: «Не бойся, скажи: «Давай», а сама потуши огонь да под печку полезай, а я буду бегать и в колокольчик звонить». Так и сталось. Гонялся за мышкой медведь, никак не поймает. Устал и говорит: «Мастерица ты, девушка, в жмурки играть, за то пришлю тебе утром табун лошадей да воз добра».
