— Эй, дядя, тут кавалер не пробегал? — спросил Маликульмульк по-русски.
— А вон туда, сударь, туда поскакал! — отвечал старик, довольный, что услышал родную речь.
Маликульмульк и не предполагал, что в его философской душе живет такая страсть к погоне. Но всякая страсть чревата тем, что ослепляет человека. Определяя свой путь по шороху сухих листьев, которым настала пора опадать, и по шороху листьев, уже опавших, и по хрусту, который производил Кощей, Маликульмульк вовсе забыл, где находится. И когда он услышал короткий вскрик, то кинулся к своей жертве, не разбирая дороги. Вдруг его тело отправилось в полет, он заорал не своим голосом и шлепнулся на что-то мягкое.
Зверская французская ругань была ему ответом.
Маликульмульк понял, что он лежит на Кощее, и оба они в какой-то яме, узкой и длинной, так что философу в ней даже толком не повернуться. Наконец он уразумел, что преследователь и преследуемый вдвоем сверзились в свежевыкопанную могилу.
— Слава те Господи! — воскликнул Маликульмульк.
Теперь он был уверен, что Кощей никуда не денется.
Они отчаянно барахтались в рыхлой земле и опавших листьях, а меж тем на крик Маликульмулька прибежали ветераны, доживавшие свой век при госпитале, и склонились над могилой, с волнением спрашивая, целы ли господа, и обещая, что сей же миг притащат лестницу.
— Пошли вон! Лестницу потом! — сердито приказал Маликульмульк, стоя над Кощеем на четвереньках. — Потом, я сказал!
Физиономии над краем могилы исчезли. Надо полагать, ветераны приняли обитателей могилы за сумасшедших и пошли докладывать начальству, что есть-де кандидаты на палату в смирительном доме.
Наконец Маликульмульку с Кощеем удалось расползтись к разным концам своего сырого узилища.
— Напрасно вы, сударь, убегали, — сказал Маликульмульк по-французски. — У меня было к вам несколько вопросов, соблаговолите ответить хоть сейчас.
— Не имею ни малейшего желания беседовать с вами, сударь.
— Однако ж, сударь, обстоятельства располагают к беседе. Позвольте представиться — начальник канцелярии лифляндского генерал-губернатора Крылов. Если же ваша милость не имеет ко мне доверия, то можно позвать сюда кого-то из госпитального начальства. Эти господа меня знают и подтвердят мое звание.
Маликульмульк наслаждался собственным французским прононсом и любезностью — Версаль, чистый Версаль!
— Прошу прощения за неделикатный вопрос, но что же будет, если я откажусь беседовать с вами, сударь, невзирая на ваш чин?
— Будет то, что покорнейший слуга ваш прикажет позвать сюда квартального надзирателя из ближайшей части, и нас вытащат из этой могилы полицейские, а не госпитальные инвалиды. А в полиции вам придется ответить на вопросы, тоже не слишком деликатные. Например — обретались ли вы в Риге и ее окрестностях, когда в гостинице «Иерусалим» был отравлен карточный шулер Карл фон Бохум? Вопрос второй — каковы ваши отношения с дамой, именующей себя графиней де Гаше? Вопрос третий…
— Я господина фон Бохума не убивал! Это гнусное подозрение! — воскликнул Кощей.
— Отчего же гнусное? Очень даже правильное подозрение. Вы, преследуя графиню де Гаше, могли отравить этого человека по ошибке. Или же подстроить так, чтобы на нее пало обвинение в отравлении. И я вам еще вот что скажу, — Маликульмульк подался поближе к Кощею. — Полиция все еще ищет убийц Мавры Ивановой, горничной госпожи Дивовой, а дом госпожи Дивовой находится в Родниковой улице, и возле этого дома не раз была замечена телега, из которой некий господин, укутавшись в рогожи, вел наблюдение…
— Дерьмо!
— Вы очень верно изволили заметить… Итак, честь имею еще раз представиться — начальник генерал-губернаторской канцелярии Крылов, к вашим услугам.
— Граф де Гаше, к вашим услугам, — угрюмо сказал загнанный в угол Кощей.
— То есть?.. То есть вы живы?..
— Вы полагаете, что всякий обитатель могилы мертв? Позвольте осведомиться, а где вы сами находитесь? — злоехидно спросил Кощей.
— В одной могиле с вами, господин граф. Только, право, странно — супруга ваша уверена, что вы погибли в девяносто третьем году на эшафоте вместе с вашим сыном.
— Какая трогательная новость! Если вспомнить, что в девяносто четвертом мы с графиней обвенчались в Брюсселе… У нее достаточно причудливый нрав, чтобы выйти замуж за привидение, а потом изменить этому несчастному привидению с молодым человеком, но во Франции даже в самые беспокойные годы в судах велась правильная бухгалтерия, и сейчас списки казненных доступны желающим. Смею вас уверить — меня в них нет!
Маликульмульк озадаченно смотрел на графа. То, что этот человек оказался жив, было сюрпризом скорее приятным, чем неприятным: теперь могли появиться важные сведения о графине. Другое было скверно — граф, мужчина явно старше пятидесяти, с худым смуглым лицом, с залысинами и почтенной сединой, был совершенно не похож на толстого, круглолицего тридцатитрехлетнего Маликульмулька, не нажившего еще ни одного седого волоска в своей густой темной шевелюре. И, значит, оба разговора с графиней были исполнены лжи — от первого слова до последнего! Впрочем, одно правдивое слово все же прозвучало: «подорожная».
— Охотно верю, господин граф, на привидение вы не похожи…
Над могилой склонился седой и чрезвычайно румяный старичок.
— Так не угодно ли господам лестницу? — с отчаянием в голосе спросил он.
— Кыш! — отвечал Маликульмульк. — Надо будет, сами позовем. Так вот, господин граф, мне не хотелось бы опять бегать за вами, да еще по кладбищу. Когда человек хочет доказать, что он не привидение, заманивать для этого оппонента на кладбище — как-то подозрительно, вы не находите? Поэтому давайте еще немного поговорим? Вам не сыро в этой могиле?
— Нет, благодарю, могила вполне комфортабельная, — подпустил граф английское словцо. — Я понимаю, что эти люди послушают вас, а не меня, и спустят лестницу только по вашему приказу. Спрашивайте.
— Вы скрывались от меня, сударь, полагая, что я как-то связан с вашей супругой и могу ей про вас рассказать?
— Да, именно так. Вас видели на Родниковой улице, сударь, а узнать вас несложно — внешность приметная.
— Простите великодушно, что лезу в ваши семейные дела, господин граф, но для чего вам выслеживать вашу супругу?
— Приходится простить, господин Крылов, иначе я навеки останусь в этой могиле. Моя супруга — дама с причудами. Если я не буду знать всех ее планов и не выясню всех возможностей сбежать, то не смогу ее вернуть. Она, изволите видеть, уже дважды покидала меня самым оригинальным образом — ей это удалось в первом случае потому, что я не приказал закрыть окно снаружи и даже заколотить его, а во втором — я не придал значения ее болтовне с хозяйкой модной лавки. Меж тем они очень ловко сговорились о побеге госпожи графини, называя карету сервизом, кучера — кружевным чепцом и камеристку графини — постельной собачкой.
— Да, от модных лавок одни неприятности, — согласился Маликульмульк. — Но это еще весьма невинные способы обмана. Не пускала ли ваша супруга в ход приемы, которым ее обучил граф Калиостро? Позвольте, я помогу вам подмостить под бок вашу епанчу.
— Премного вам благодарен.
Граф повозился в своем углу могилы, устраиваясь поудобнее.
— А отчего вы решили, будто ее чему-то обучал этот шарлатан? — спросил он.
— Графиня сама называла его своим учителем.
— Это глупейшая история из тех, которые называются грехами молодости. Однажды она была «голубкой». В «голубки» выбирают по соответствию гороскопа, возраста, но одно условие обязательно — голубые глаза. А у графини они до сих пор удивительно яркие и красивого оттенка. Сами понимаете, для молодой дамы это — событие, о котором можно рассказывать двадцать лет подряд, что графиня и делает, увы… Сейчас вы, пожалуй, опять спросите, отчего я преследую свою супругу.
— Пожалуй, спрошу, господин граф.
— Обычная история — молодой любовник… Когда мы поженились, графиня была бедна, как церковная мышь. Это беда многих парижан — они во время бунта смогли спасти только шкатулки с драгоценностями. А мы, провинциальные дворяне, сумели так устроить свои дела, что формально нашими имениями владели преданные нам люди, а на самом деле деньги от арендаторов исправно нам пересылались — кому-то в Англию, кому-то в Бельгию или в Германию. Я знал графиню юной девушкой. Незадолго до встречи в Брюсселе я овдовел. Она сумела мне понравиться. Мы оба немолоды, я полагал, что мы вместе встретим старость. Но, когда мы были в Германии, она влюбилась в молодого человека. В очень красивого молодого человека по имени Андреас фон Гомберг. И убежала с ним, забыв про свой возраст и обязательства.
— И вы хотите ее вернуть?
— Да, я хочу вернуть ее, несмотря ни на что, — сурово сказал граф. — А молокососа — уничтожить. Теперь вам все ясно?
