На мгновение наступила тьма и тишина — и в это мгновение я умерла.
— Нет, нет, нет! — раздался у меня в ушах дикий крик какой-то незнакомой девушки. — Никто не знал, что я там! Все умерли! — Я хотела, чтобы она перестала орать и не мешала мне сообразить, как выйти из этой кромешной тьмы. Открыв глаза, я увидела под собой какую-то странную девушку, которая стояла на паркетном полу, грозно потрясая сжатым кулаком. Сидевший за столом старик с серьезными глазами внимательно смотрел на нее, а Брэн в страхе прижимался спиной к стене, и его лицо цвета красного дерева так сильно побледнело, что приобрело оттенок кофе с молоком. Только тогда я поняла, что голос принадлежал мне. — Они любили меня! — вопила девушка. — Они хотели защитить меня! Я вам не верю!
Дедушка Брэна молча встал из-за стола и вышел из комнаты. Паря под потолком, я с вялым интересом наблюдала за этой сценой. Наверное, эта странная девушка напугала старика не меньше, чем меня. Она напоминала призрак. Честное слово, она была похожа на ходячий труп гораздо больше, чем Пластин. Ярко-алые пятна горели у нее на щеках, а уши были красные, как клубника. Она была такая тощая, что я видела каждый мускул на ее сведенной в бешенстве руке, и бессильно потрясала кулачком над пустым столом. Ее карие глаза были похожи на пустые, мертвые дыры. Провалы. Как это Отто говорил? «Бездонные пропасти в твоей душе».
И мне тоже было страшно смотреть в них.
Но меня страшили не только ее глаза, и, кажется, я была единственной, кто замечал это. Я видела, что девушка вся пылает ярким, безумным огнем бешенства, который, вырвавшись на свободу, мог бы спалить всю эту комнату целиком. И уж точно мог бы сжечь дотла саму девушку. Продолжая парить под потолком, я вдруг почему-то почувствовала себя частью того огня, который сжигал девушку.
Эта мысль каким-то образом вернула меня обратно, и я перестала видеть огонь и саму себя, зато увидела собственный стиснутый кулак, маячивший у меня перед носом, и прижавшегося к стене Брэна. Он выглядел глубоко потрясенным.
— Я в это не верю, — прошептала я.
Брэн открыл было рот, но тут же снова закрыл его, словно испугался сказать хоть слово.
Его дедушка вернулся обратно в комнату, держа в руке какую-то фотографию в рамке, и протянул ее мне. Я взяла фотографию той рукой, которая не была скрючена в кулак.
Должно быть, Рон принес эту фотографию из кабинета Гиллроя. Я узнала комнату прежде, чем узнала людей. На фотографии были запечатлены богатые люди в дорогих нарядах. В дальнем углу, возле начальства, виднелась стоявшая в тени фигура, в которой я узнала деда Брэна. Должно быть, это был ежегодный праздник компании, который всегда проводился в бальном зале на первом этаже ЮниБилдинга. Ежегодная ледяная скульптура единорога таяла на заднем плане.
Мама и папа были старше, намного старше, но я все равно сразу узнала их.
Мама сохранила свои прекрасные густые волосы цвета меда. Должно быть, она красила их, потому что папа стал совсем седой. Мама выглядела моложе своего возраста и неуловимо изменилась. Приглядевшись, я заметила следы пластической хирургии. Я узнала на фотографии многих друзей нашей семьи. Папа, как всегда, был прекрасно одет, и у него сохранился все тот же рассеянный взгляд. Он улыбался своей обычной энергичной и неискренней улыбкой, но я видела, что мысли его витали где-то далеко.
Но страшнее всего был тот, кто стоял между моими родителями, держа в руке бокал шампанского и улыбаясь до ушей. Молодой человек, чуть за двадцать, свеженький выпускник элитной бизнес-школы, с трепетом взиравший на двух полубогов, позировавших вместе с ним.
Реджи Гиллрой.
Реджи Гиллрой, который еще не родился, когда я ушла в стазис. Неудивительно, что он говорил так, будто знал моих родителей! На этой фотографии ему было никак не больше двадцати пяти, его волосы еще сияли натуральным золотом, а смуглая кожа выглядела немного темнее, делая его еще больше похожим на золотую статую, ибо он поражал неестественным совершенством, к которому всегда стремятся скульпторы. Оказывается, с годами Гиллрой стал гораздо больше похож на человека!
Я держала в руках доказательство, но отказывалась ему верить. Поэтому я подняла фотографию и с дикой силой швырнула ее в дальнюю стену. Стекло разбилось, рамка раскололась пополам.
Но мне было недостаточно уничтожить улику. Я должна была разгромить все. Попадись мне моя стазисная капсула, я сорвала бы свое бешенство на ней, но ее здесь не было. Поэтому я сбросила со стены один из пейзажей и запустила его через всю комнату, как фрисби. Брэн едва успел пригнуться. Я швыряла безделушки. Я бросалась тяжелыми пресс-папье, оставлявшими замечательные вмятины в стенах. Потом я добралась до бара и принялась кидать стаканы в окна, и они разбивались с услаждающим душу звоном, осыпая пол восхитительными грудами битого стекла.
Вскоре я поняла, что никто не пытается меня остановить. Даже наоборот, дедушка Брэна каким-то образом очутился рядом со мной и терпеливо подавал мне все новые и новые снаряды для метания. Сам Брэн стоял в дверях, вне досягаемости моей шрапнели, и смотрел на меня с каким-то странным выражением, которое я могу назвать только серьезной улыбкой.
Я бросила последний предмет — металлический шейкер для коктейлей из бара. Он с грохотом покатился по полу, и я последовала за ним. Мне стало заметно легче.
Ласковая рука погладила меня по голове.
— Мне так жаль, Роуз, — сказал Рон. Потом он встал, и я увидела, что он подошел к Брэну и взял его за плечо.
Не знаю, что он сказал ему, но Брэн тут же подбежал ко мне и погладил по спине.
— Теперь все будет хорошо, — сказал он, но мне показалось, что он больше хотел уверить в этом самого себя. — Никто не допустит, чтобы такое повторилось снова. Мы все этого не допустим! Я, дедушка и мама, мы об этом позаботимся!
Я подняла на него глаза. Внутри у меня была пустота.
— Я устала, — прошептала я.
Брэн криво ухмыльнулся и помог мне сесть.
— Неудивительно. Я непременно научу тебя играть в теннис, у тебя отличный удар. — Он поднял меня и, подставив плечо, дотащил до дивана. — Ложись.
Я свернулась на темно-зеленом диване и глубоко вздохнула. Рон исчез, но вскоре появился снова, с теплым вязаным пледом в руках. Он бережно укрыл меня и подоткнул плед с боков.
— Никто тебя не обидит, я обещаю, — шепнул он. — Спи.
Мне хотелось улыбнуться ему, но я провалилась в сон так быстро, словно это был стазис. И спала почти так же крепко и сладко. Страх исчез. Я и так потеряла все. Чего еще я могла бояться?
Глава 22
