Показания Татьяны Кузькиной, сделанные ею через несколько дней: «Мы в самом деле гуляли по лесу. Нас догнала машина. За рулем сидел Дядьков, на заднем сиденье еще двое — Батихин и Хлыстов. Они предложили покататься. Мы согласились. В машине нас было шестеро. Когда Дядьков, не справившись с управлением, выскочил на левую сторону шоссе и съехал в кювет, мы все разбежались, потому что испугались. В лесу мы договорились не выдавать его, сказать, что за рулем сидел незнакомый человек. Когда получили повестки, снова встретились с Дядьковым, и он велел нам ничего не говорить, держаться за прежние свои показания. Сейчас, когда я узнала, что мальчик погиб, решила сказать правду».
О правде. В этих показаниях правды меньше половины. Подруги дали примерно такие же, тоже согласованные и выверенные показания. Поэтому можно сказать, что ссылка на погибшего мальчика не более как прием, в котором опять же нетрудно разглядеть руку Дядькова.
Как выяснилось, он чуть ли не каждый день собирал всех участников происшествия и подробно обсуждал все вопросы, которые задавала Глазова. Вырабатывалась общая линия дальнейшей борьбы со следователем, согласовывались показания, заявления и даже жалобы.
Девушкам нравились эти сборища, они чувствовали себя заговорщицами. А риска никакого — отвечать-то все равно Борьке. «Бедный Борька!» — сочувственно вздыхали они, расходясь по домам. А «бедный Борька», проводив гостей, удрученно качал головой, прикидывая количество выпитого — с такими приятелями недолго и по миру пойти. Дороговато ему обходились их показания.
ПОСЛЕДНЯЯ ВЕРСИЯ
Интересные наблюдения высказал прокурор Мытищинского района Владимир Дмитриевич Сухачев, под началом которого работает Глазова. Он говорил о странном отношении некоторых свидетелей к своим обязанностям. По сравнению с тем, что было, например, лет десять назад, нынешний свидетель как-то легче идет на ложь, уж больно просто отрекается от своих же показаний, дает новые, которые зачастую оказываются ничуть не ближе к истине, нежели предыдущие. И при этом не чувствует никаких угрызений совести, не наступает в нем разлада с самим собой. Вроде бы дело личное, дело житейское — сказал так, сказал этак...
Может быть, юридические знания позволяют недобросовестным свидетелям ориентироваться в следовательском, судебном процессах, самим решать, что хорошо, а что плохо. И они пытаются вершить свой суд, отталкиваясь от собственных представлений о солидарности, стремятся выручить приятеля, даже не сомневаясь в его виновности. Дескать, главное — спасти от суда, а уж там сами разберемся.
Возможно и другое объяснение — лживые показания дают обычно люди, так или иначе замешанные в преступлении, и тогда, конечно же, понятно их желание выйти сухими из воды. В деле Дядькова некоторые свидетели не один раз меняли свои показания, ссылаясь на хорошо знакомые и следователям, и судьям, и прокурорам причины: не осознали значения собственных показаний, не представляли серьезности последствий, прозрели и вот решили сказать правду, и так далее.
Нетрудно представить себе, насколько четкой, грамотной, неуязвимой должна быть работа следователя, чтобы судья мог на основании дела, лежащего перед ним, уверенно, с сознанием правоты и справедливости выносить приговор, несмотря на всевозможные уловки подобных свидетелей.
Возвращаясь к делу Дядькова, скажем: каждая очередная его версия держалась недолго, слишком она была примитивной. Уже через несколько дней Тамара Васильевна Глазова знала, что в машине при наезде находились шесть человек: Дядьков с двумя приятелями и три девушки без определенных занятий. Впрочем, занятия у них были: кто работал, кто учился. Но это были далеко не основные занятия. Больше всего девицам хотелось красиво жить. Причем красоту жизни они понимали довольно своеобразно — даровые выпивки, гонки по ночным шоссе, пикники в сосновых, березовых, дубовых и прочих рощах.
А работать они работали. Ковалева даже на «скорой помощи» трудилась. Какой-никакой, а все же медицинский работник. Чего стоит этот медицинский работник, можно судить по одному лишь факту: она, не колеблясь, прошла мимо обливающегося кровью малыша.
Случайность? Шоковое состояние? Ничуть не бывало. На допросах она полностью, слово в слово подтверждала первую версию Дядькова, потом столь же убежденно подтверждала его вторую версию, третью...
Последняя версия Дядькова была такова. Он действительно с приятелями и знакомыми девушками — пришлось признать, куда деваться! — ехал в этот злополучный вечер на чужой машине. Прекрасно понимая, что превышение загруженности машины уже является нарушением, он уговорил всех участников неудавшегося пикника в один голос повторять: в машине было пятеро. Так вот, ехали они на малой скорости, а на повороте, объезжая выбоины и вышедших из электрички людей, ненароком съехали в кювет. Вот и все. А что касается прискорбной гибели ребенка, то его отец, видите ли, увидев машину, от неожиданности дернул коляску. Малыш не удержался, выпал и ударился головой о камни в кювете. Таким образом, никакого отношения к смерти мальчика ни машина, ни ее водитель, ни пассажиры не имеют. А вы, уважаемый гражданин следователь, попробуйте докажите, что все было иначе. Доказывайте. А мы посмотрим, как это у вас получится.
Выложив свои новые доводы, Дядьков раскланялся, заверив, что с нетерпением будет ждать очередной весточки от следователя, и, подписав протокол допроса, вышел, аккуратно притворив за собой дверь. А Глазова осталась в кабинете один на один с толстым томом уголовного дела. Вздохнула и начала не торопясь по своему обыкновению листать уже достаточно потертые страницы, пытаясь найти в них зацепку, нащупать слабое звено в позиции Дядькова.
Надо ли говорить, что за схваткой следователя Глазовой и начальника автопредприятия Дядькова с напряжением следили сотни людей. И все они делали для себя выводы, все получали урок на всю жизнь. И от того, кто победит, зависело, разочаруются они, навсегда уверовав в возможность безнаказанности, или же, наоборот, воспрянут, еще раз убедятся, насколько сильны правда, справедливость, порядочность. Кто победит? Достаточно ли сильно правосудие? Так ли уж могуществен Дядьков? Правда ли, что у него такие покровители, которых не одолеет ни один следователь? Может, и в самом деле законы писаны для кого угодно, но только не для него?
ДЯДЬКОВ
Попробуем поближе, попристальнее взглянуть на преступника, Дядькова Бориса Ивановича. В своем кабинете он бывал обычно подчеркнуто деловит, создавал впечатление, что каждый новый посетитель, телефонный звонок, просьба подчиненных отрывали его от важного дела в самый решающий момент и он никак не мог к нему приступить.
Однако, оставшись в кабинете один, преображался. Становился расслабленным, взгляд его вяло блуждал по бумагам, соскальзывал со стола, упирался в окно, рука непроизвольно тянулась к телефону — любил Дядьков переброситься словцом-другим с приятелями. Те чувствовали себя польщенными, предлагали встретиться в хорошем месте, где их уже ждут, где все приготовлено и дело только за тем, чтобы Борис Иванович уважил и согласился скоротать с ними вечерок. Дядьков обычно не разочаровывал, не огорчал приятелей и, подумав, попричитав, все-таки давал согласие. Свои деньги тратить не любил, приятели знали об этой его маленькой слабости и охотно прощали Борису Ивановичу прижимистость, тем более что он мог подсобить с запчастями, грузовичок по надобности устроить, машину поставить в гараж на ремонт, а оплату опять же принимал натурой где-нибудь в хорошем месте свободным вечерком...
Были у Дядькова и деловые качества. Умел он организовать работу, этого не отнимешь. Но больше криком, давлением, приказом. Возникающие конфликты Дядьков гасить не умел, вольно или невольно еще больше распалял людей, нагнетал страсти. Обиженные не чувствовали удовлетворения от его вмешательства, обидчики понимали — можно откупиться. И все шло как прежде.
Чем это можно объяснить? Не было духовной культуры, которая бы позволила Дядькову понять человека, принять сторону правого, объяснить заблуждения неправому. И доброжелательности, как-то окупающей недостаток духовности, тоже у него не было. Он являл собой типичный пример жесткого руководителя, который больше полагался на свои административные права, нежели на доводы разума. Во взаимоотношениях подчиненных его интересовала только субординация. Главное — чтоб беспрекословно подчинялся тот, кому положено подчиняться. Остальное, полагал Дядьков, приложится.
Но там, где все сводится только к подчиненности, неизбежно будут и ссоры и жалобы. Этого добра в хозяйстве Дядькова всегда хватало. И все-таки руководителем он считался неплохим. Были и промахи — их объясняли молодостью. Кроме того, Дядьков умел покаяться в грехах и заверить начальство, что приложит все силы, опыт, еще что-то и исправит упущение. Действительно, упущения исправлял. Правда, при этом допускал новые, но начальство знало: стоит Дядькову указать, исправит и новые. Человек он исполнительный, а тщеславие не позволяло ему плестись в хвосте родственных предприятий.
