Соседи знали, что Дядьков не всегда ночует дома, но жена молчала. Когда после наезда выплыли деликатные подробности, жена опять решила отложить выяснение отношений с мужем до лучших времен.
— Сильным этого человека не назовешь, — говорит Тамара Васильевна Глазова. — То, что он проделал, шло не от силы, а от отчаяния. В глубине души Дядьков понимал безнадежность затеянной авантюры, но уже не мог остановиться. Что им двигало? Прежде всего страх. Он боялся лишиться должности, привычных благ, положения, приятелей, приятельниц. Кроме того, не мог допустить даже в мыслях, что его, руководителя пусть небольшого предприятия, но все-таки известного в районе человека, вот так возьмут да и на скамью подсудимых посадят. Не верил, что так может быть. И потому полагал, что просто обязан делать все, чтобы этого не случилось. Ход мышления довольно своеобразен: вы, дескать, не на меня покушаетесь, а на авторитет руководителя. Вот так! И все свои действия во время следствия он считал даже необходимыми.
Если честный человек мог бы задуматься: это недостойно, это недопустимо, — то у Дядькова подобных колебаний не было. Уйди он от ответственности — и на свободе остался бы человек, убежденный в том, что самые подлые действия могут оказаться полезными. Происходило некое накопление дозволенностей. Ему нравилось быть везде своим человеком, полезным, нужным. Вроде бы и плохого в этом нет, но Дядьков того же требовал от других, только таких людей и ценил, им отдавал всяческие предпочтения.
Где-то здесь начиналось разлагающее действие Дядькова, поскольку мнение руководителя, его требования все-таки заставляют людей пересматривать свое поведение, а слабых вынуждают искать возможность попасть в число избранных. И вот уже следующая ступенька — в почете оказываются люди, склонные к угодничеству, продажности, готовые посмеяться над бескорыстностью, откровенностью, если это нравится начальству. Интересы дела оттесняются на задний план, откровенный разговор в коллективе становится нежелательным для приближенных, поэтому честные, искренние отношения искореняются. И все это прикрывается обилием вроде бы правильных слов, ссылками на высокие авторитеты и решения, разговорами о задачах и свершениях. Но поскольку эти правильные слова произносят люди, окончательно падшие в глазах коллектива, все ставится с ног на голову: человеку принципиальному приклеивают ярлык склочника, в честном видят опасность, истинное трудолюбие остается незамеченным, а то и подвергается осмеянию — дескать, все деньги человек заработать торопится. В результате духовные и нравственные ценности общества оказываются обесчещенными.
ПРОКУРОР
Дядьков чувствовал себя все увереннее в новой версии, позволял себе не являться к следователю, когда получал повестку, отделывался телефонными звонками, ссылаясь на занятость, на большое количество работы, подзапущенной в связи со следствием.
Девушки тоже успокоились, пришли в себя. Чувство вины, которое Тамаре Васильевне удалось было пробудить в них, покинуло всех троих. Если раньше они признавали, что их попутчики являются кавалерами, говорили об увеселительных целях поездки, то теперь отшатнулись от этих показаний. В этом явно чувствовалось влияние Дядькова.
Через некоторое время оказалось, что дело словно бы расползается на глазах. Показания очевидцев Дядьков истолковывал довольно своеобразно — дескать, взбудоражены были люди, им, естественно, хотелось иметь перед собой виновника, чтобы дать выход, конечно же, справедливому возмущению. Вещественных доказательств наезда не было — основной козырь Дядькова. Коляска похищена, детское пальтишко, на котором могли остаться микроскопические следы соприкосновения с машиной, тоже исчезло. В кювете многие видели камни, о которые мальчик действительно мог разбить голову. Ничто не подтверждало и того, что Дядьков вел машину пьяным. Даже опознание его Железновым ничего не доказывало. Да, он находился за рулем, но коляски машина даже не коснулась.
Как поступить в таком положении следователю?
Ведь от него требуется не просто воссоздание происшествия, его истолкование фактическое или психологическое. Требуются неопровержимые доказательства, на основании которых суд мог бы вынести обоснованный приговор. Решается судьба человека, и вольные предположения недопустимы. Как бы ни было велико наше сочувствие пострадавшим, оно не может служить основанием для приговора.
И вот, когда, казалось, обесценились все показания и доказательства, а Дядьков снова похаживал по городку румяный и уверенный в себе, Глазова пошла в наступление. Вызвав Дядькова в очередной раз на допрос, она встретила его с уже подготовленным, подписанным прокурором постановлением об изменении меры пресечения — так называется документ, на основании которого она здесь же, в прокуратуре, взяла Дядькова под стражу. Основания: настойчивые попытки мешать работе следствия, уклонение от своих обязанностей, недопустимая обработка свидетелей.
— Я хочу видеть прокурора! — заявил Дядьков, ознакомившись с постановлением.
— Не возражаю, — ответила Глазова. — Пожалуйста. Пройдите в конец коридора и направо. Сухачев Владимир Дмитриевич.
Тамара Васильевна поднялась следом. Предстоял разговор у прокурора. Вроде все уже обсуждено, согласовано, но вдруг Дядьков приготовил какую-нибудь неожиданность, вдруг у него новая версия? Но нет, на этот раз Дядьков был просто обескуражен, растерян. Слишком уж он уверовал в свою неуязвимость и такого шага от следователя не ожидал.
Вот что об этом разговоре с Дядьковым рассказал Владимир Дмитриевич:
— Наша работа позволяет видеть людей далеко не в самые светлые их дни, не в самом веселом состоянии духа. Но вот на что обращаешь внимание — большинство, несмотря на драматические обстоятельства, все-таки сохраняют достоинство. С Дядьковым же произошло столь неожиданное превращение... Право же, за многие годы работы мне едва ли приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Минуту назад это был нагловатый, бесцеремонный человек, который почему-то уверовал в собственную безнаказанность, — некоторым должность дает такое ощущение. Он с пренебрежением разговаривает со следователем, не каждый вопрос услышит, не на каждый ответить соблаговолит. Но вот знакомится с постановлением, из которого явствует, что отсюда, из прокуратуры, он под конвоем отправится в изолятор. И куда все делось! Дядьков готов падать на колени, он просит, плачет, обещает все, что можно обещать и чего обещать нельзя. Заметьте, я говорю все это без преувеличения. Если до этого у меня были какие-то сомнения в его виновности, если мы с Тамарой Васильевной не один раз прикидывали обстоятельства, чтобы, не дай бог, не ошибиться, то теперь мои сомнения рассеялись: Дядьков неожиданно предстал предельно бесчестным человеком. И это был такой контраст с тем, что было минуту назад, что я просто поразился. И подумал про себя: может ли такой человек совершить преступление? Может. Может солгать? Может. Может уничтожить следы преступления, чтобы уйти от ответственности? Может. Пойдет ли он на уговоры, подкуп, шантаж, угрозы? Пойдет. Знаете, наверно, в этом есть какая-то закономерность. Хам и наглец с оборотной стороны часто оказывается лишенным всякого человеческого достоинства. Очевидно, стремлением унизить ближнего он берет какой-то реванш за свою угодливую сущность. Я так понял этого человека. Конечно же, ни о какой отмене постановления не могло быть и речи.
НАСТУПЛЕНИЕ
Итак, Дядьков изолирован и лишен возможности влиять на ход следствия. Теперь можно всерьез взяться за анализ его последней версии. Опорный довод — камни в кювете. Дядьков поминал эти камни в каждом своем заявлении, а написал он их не один десяток.
И Тамара Васильевна вновь выезжает на место происшествия. Осматривает кювет, асфальтовую дорожку, ближайшие сосны. Поднимает несколько камней — под ними еще зеленая трава. А в конце апреля, когда случилось несчастье, травы-то не было. Следовательно, камни в кювете появились после того, как выросла трава. Глазова составляет протокол, его подписывают понятые.
Не останавливаясь на этом, Тамара Васильевна находит школу, ученики которой тридцатого апреля, перед майскими праздниками, проводили уборку в районе железнодорожной платформы. Учительница и десятиклассники дают показания, что на этом участке не было никаких камней, обломков кирпичей и даже бумажек. Составляется протокол.
Камни отпали.
Глазова вызывает отца погибшего мальчика, Николая Железнова, чтобы выяснить, не осталось ли что-либо из одежды, которая была на Павлике тридцатого апреля.
— Это очень важно, — напоминает Тамара Васильевна. — Постарайтесь припомнить, Николай. Может пригодиться любая мелочь.
— Пальто и коляска пропали еще в больнице, — задумчиво отвечает Николай. — А ботиночки остались, шапка вязаная, брюки... Вот, пожалуй, и все. Разве что игрушки — ведерко, лопатка...
