— пока что была возведена только часть стены, но трибуна уже была — выкрикивал что-то израильский фюрер Аврум Шмулевич.
— Конечной политической целью нашего движения является воскрешение мертвых и проведение суда над ними… Евреи должны встать перед ангелами и выше ангелов… Мы строим Храм, и в ближайшее время век сей прекратится…
— Марек, включи Animal Planet, — попросила Зина.
— Пардоньте, не сейчас, — Липкин потер щеку. — Я хочу это видеть.
Он снова щелкнул пультом, и на экране появилась Синьора Za.
— Государство Израиль встало на путь исполнения своего долга перед Всевышним, — говорила она. — До прихода Моши-аха я временно принимаю на себя его обязанности, первейшая из которых — установление естественных границ Святой Страны, предначертанных в Торе. Гои должны немедленно очистить эти территории и выплатить евреям положенные компенсации, размер которых сейчас определяет Верховный Раввинат. Пока что мы оцениваем их в три четверти совокупных запасов золота Земли…
Липкин переключил канал на CNN.
— Саудовская Аравия подписала акт о полной и безоговорочной капитуляции, — сообщил диктор. — Израильский диктатор Захава Гальюн заявила, что арабский мир раздавлен и что так будет с каждым, кто посягнет на еврейское государство.
— Все-таки Захава дурында, — старик сложил губы твердой коробочкой. — Но с яйцами. Этого не отнять. Столько лет притворяться левой… это не каждый сможет.
— Ну и чего? — Шаланда посмотрела на собеседника без всякого удовольствия. — Теперь у вас есть Израиль от Нила до Евфрата. И этот, как его, Третий Храм. Ну и кому от этого лучше стало?
— Знаешь, Зина, — сказал Липкин, подумав, — есть такая штука в психологии — незакрытый гештальт. Вот у меня в жизни был незакрытый гештальт. В молодости я был влюблен в одну девушку. Нет, даже не влюблен. Мне просто очень хотелось ее трахнуть, — он замолчал.
— И? — не выдержала первой Зина.
— И уже здесь, в Израиле, я ее нашел. Уже не девушкой, конечно, и все такое. Но я это все-таки сделал, — он опять замолчал.
— И? — снова вступила Шаланда.
— Мне стало очень хорошо, — признался старик. — Не от секса, а потому что закрыл вопрос. Вот так и с евреями. Пусть у нас будет Третий Храм, Нил и Евфрат. Тем более — мирным путем. Мы никого не убивали.
— Некоторые считают, что инвертор хуже, — заметила Зина. — Хотя мне пофиг. Геи тоже бывают нормальные. Хотя бы не пристают.
— Убили, вообще-то, — вздохнул Цыплак. — Саудовцы всех казнили, кто под луч попал. Даже принца какого-то своего. У них с этим строго.
— Это их идиотские законы, а не наши, — не согласился Липкин. — Еще раз. Мы. Никого. Не. Убивали. Мы просто внесли небольшие изменения.
— А как ты додумался до такой штуки? — спросил Цыплак.
— Да случайно получилось, — сказал Липкин. — Когда попробовал облучить обезьян торсионным лучом с частотой дзета-ритма. Вот никто не ожидал, что у них изменится сексуальная ориентация. Все-таки квантовая биология еще не полноценная наука, — признал он. — Многого мы еще не знаем.
— С территории Палестинской автономии по гуманитарному коридору эвакуированы последние натуралы, — сообщил диктор. — Сотрудники миссии ООН утверждают, что необходимо начать эвакуацию женщин и детей, особенно мальчиков. Кувейт требует срочного созыва Совета Безопасности…
— А откуда там натуралы? — не поняла Шаланда.
— Мутанты какие-нибудь, — предположил Цыплак. — Выродки, как у Стругацких в «Обитаемом острове»…
— О черт! — простонала Шаланда, сжимая виски ладонями. — Вот это мне что напоминает! Игру! Мы сидим и придумываем сюжет на заданную тему: военный переворот в Израиле, приход к власти гиперсионистов, обязательно гомосексуальная тематика…
— Известный интеллектуал и критик сионизма Ноам Хомский назвал торсионное гомоизлучение самым отвратительным орудием геноцида, когда-либо созданным человечеством, — сообщила дикторша.
— А вот это выключи, — попросил Липкин.
Зина вытянула вперед руку со своим пультом. Телевизор угас.
— Вот что мне не нравится в этих же-ка-панелях, — проворчал старик, — как они выключаются. Старый телевизор, когда выключаешь, делает как бы такой хлопок. Ну, статическое электричество разряжается. Мне его не хватает.
— Можно программку слепить, — посоветовал Цыплак. — Будет такой звук.
— Не то, — поморщился старик. — Это будет совершенно не то.
Все замолчали. Стало слышно, как воет и скребется в стекло ветер.
— Все-таки Семитского жаль, — осторожно заметил Семён. — Нехорошо получилось.
— Я же сто раз говорил: это был холостой выстрел! Хо-лос-той! — старик впервые за все это время сделал губы коробочкой. — Я и стрелять-то не умею, — напомнил он. — И в человека выстрелить, в живого… Я просто хотел подать сигнал. Черт возьми, это я изобрел инвертор! И выпросил себе малюсенькую привилегию — подать сигнал к перевороту. Я поставил это условием своего дальнейшего участия в этой авантюре, — он немного успокоился.
— Надо было в воздух, — сказала Зина.
— Ну я и собирался… Но упустить такой случай! Ну не знал я, что у него сердце слабое! И что он так… близко примет.
— Но как жест это было красиво, — заметила Зина. — Его столько раз убивали в книжках. Так что убить его на самом деле — это… это ново.
— Скажи еще — свежо, — грустно усмехнулся Липкин. — Если честно, я вот именно этого простить себе не могу.
— А знаешь, это понятно, — вступил Цыплак. — Все-таки, когда тебя все время убивают в книжках, невольно начинаешь думать. О чем-то таком. Вот он и поверил.
— У меня есть друг, — подал голос молчавший до сих пор Иван Кандыба. — Прошел Абхазию, две чеченских, первую украинскую и Сирию. Ранения были. В плен попадал. Всякое, в общем, было. Как жив остался, сам не понимает. Но ни одного перелома. Вот не было переломов. И поехал он на Кубу отдыхать. А там на него с потолка упала гусеница. Он заорал, свалился с кровати. И сломал руку.
— Ну и как? — спросил Семён.
— Не понравилось, — ответил Кандыба.
— Это к чему? — не понял Семён.
— От судьбы не уйдешь, — наставительно сказал Иван. — Хотя, конечно, Семитского жаль. И темы жаль. Его еще столько раз можно было убить.
— Слушайте, у меня идея, — оживилась Зина. — Мы тут с ребятами роман пишем, ну, этот, закатченковский… Там нужно одного типа воскресить. Ну, космонавта из анабиоза… Сделаю его Семитским. Как бы в память традиции.
— Думаешь новую создать? Не пойдет, — авторитетно сказал Цыплак. — Такие вещи по заказу не делаются.
Телефон на тумбочке тихонько заиграл «Турецкий марш».
— Это телевизионщики, — сказал Липкин. — Ну что, готовы? Порвем всех?
Возвращение Ланцелот
Это продолжение известной пьесы Шварца «Дракон» — которая, как мне всегда казалось, обрывается на самом интересном месте.
Когда я был помоложе, а перо мое — побойчее, я даже
