у нас. С телевизором, — сказал человек, известный в некоторых кругах под именем «учитель Аврум».
— Что такое? — недовольно спросил Аркадий Рыбник. Он проверял пулеметную ленту, набитую злобно блестящими патронами.
— Да как обычно, — Аврум махнул рукой. — Косорукие уроды. Ничего не могут сделать по-человечески, — он показал на маленький аппаратик, стоящий на полочке у двери. По экрану ползли желтые полосы.
— Звук хоть нормально? — Рыбник закончил с лентой и принялся за вторую.
— Нормально вроде, — Аврум задел стоящую у стола саперную лопатку, та упала с недовольным дзыньком. — Услышим.
— Слушай, ну совсем кумар стоит, — Рыбник с тоской оглядел зеленые стены бункера.
— Это ты не ночевал в перуанской крытке, — наставительно сказал Аврум. — Вот там людям действительно нечем дышать, кроме своих носков. Причем они есть не у всех. Смекаешь?
— Тьфу на тебя, — сказал Аркадий как-то очень по-русски. — Ну сколько можно?
— В эту минуту здесь, — наставительно сказал Аврум, — в следущую — в Кнессете. Синьора Za обещала, что на этот раз точно.
— Четвертого отбоя я не переживу, — буркнул Рыбник. — Слушай, а армейские как?
— Держат нейтралитет, — Аврум, кряхтя, согнулся, чтобы достать лопатку. — Но сугубо между нами: их тоже все достало. И если кто-нибудь пустит кровь, они не будут особенно возражать. Тут решает позиция АМАН. А они — за. Ну, в смысле за Синьору.
— А что ШАБАК?
— Они там все за нее. Их достали эти обезьяны, а у них связаны руки. Сеньора Za обещала, что руки им развяжут. Полностью.
— Все-таки мы здорово рискуем, — задумчиво сказал Рыбник, подтягивая к себе поближе квадратную коробку с ручкой.
— Осторожнее, — сказал Аврум. — Это инвертор.
Рыбник посмотрел на коробку с опасливым уважением.
— Надеюсь, мы не будем работать этой штукой по евреям? — спросил он.
— Надеюсь, нам не придется, — ответил Аврум. — Хотя по тем, кто в Кнессете, уже бесполезно. Они там все такие.
Боевик ухмыльнулся — понимающе, криво, зло.
* * *
Как всегда перед началом, студия выглядела необжитой и пустынной. Оператор-араб с седой бородкой клинышком что-то гортанно выкрикивал в далекие небеса, откуда на длиннейшем кронштейне спускали осветительское «корыто». Толстогузая дама, заведующая гостевыми скамьями, рассаживала на первые ряды выводок грудастых телочек. Два негра, кряхтя и ругаясь по-французски, тащили игровой стол.
— Здесь нам не рады, — констатировала Шаланда, махая перед собой туристской брошюркой.
— Не нервничай, — усмехнулся Марек. — Не первый раз.
— Все-таки прямая трансляция, — Зина сделала страдающее лицо. — Я сейчас как больная медуза. На меня даже Сёма не смотрит.
— Зин, твои слова ранят меня по самые гланды, — Цыплак сделал вид, что приближается с вожделением и клацнул челюстью. Шаланда вильнула бедрами.
— Приветики-кукусики, — раздалось сзади.
— Кукусики, Олесь. Ты тут, смотрю, поселился, — девушка повернулась к ведущему.
На сей раз Олесь был в красной рубахе, завязанной узлом на плоском животе, теснейших белых штанах, рельефно облегающих крепкие ноги, и зеленых мокасинах на босу ногу. Все вместе напоминало то ли итальянский флаг, то ли моцареллу с помидорами и базиликом.
— Щ-щикарные мы какие. А платочек на шеечку? — не сдержался Липкин.
— Арафатку? Ща сделаем, — сказал Дэвов.
— Типун тебе на язык, — буркнул Цыплак.
— Всех уволю, — пообещал Олесь. — Зина, ты моя кыся.
— Кыся не в твоем вкусе, — напомнила Шаланда.
— Выиграешь, будешь в моем, — предложил Олесь. — «Завтра мы идем тратить все свои, все твои деньги вместе», — пропел он строчку из старой песни, сладко подмявкивая.
— Моих тебе хватит на полчаса, — предположила Зина.
— Зина, муреночек, ты меня недооцениваешь, я управлюсь минут за десять, интернет-магазины — просто прелесть что такое в этом смысле… Ой, — в кармане Дэвова застрекотала мобилка. Он достал ее, прижал к уху и, не убирая с лица приветливого выражения, принялся материться.
Стол тем временем поставили на место. Знаменитая игрушечная рулетка с прыгающей козочкой, разноцветные сектора, места для конвертов с заданиями.
К столу подошла девушка, поставила на свои места музыкальные знаки — статуэтки в виде скрипочки и трубы — и бокалы с минералкой. На бокалах была эмблема фирмы Дозоренко.
— Можно я присяду? — непонятно у кого попросил Липкин и, не дожидаясь разрешения, присел.
— Здрасьте, евреи, — раздался голос из темноты.
Олесь последний раз выругался в трубку и развернулся в сторону пришедшего.
— И тебе не кашлять, дородный добрый молодец. Гой ты еси.
— Ты тоже не аид, и не надо делать вид, — из темноты на свет выбрался рыжий конопатый детина в длинном сером свитере. Зина, как обычно, подумала, что к нему было бы очень применимо старинное слово «орясина».
— Иван, ты на этот раз откуда? — спросил Цыплак.
— От верблюда. В смысле из Триполи, — объяснил Иван. — Там интересно.
— Опять кого-то убили? — уточнил Липкин.
— Отож, — Иван степенно разместился на соседнем стульчике. — Революция все-таки.
— Там всегда революция, — вздохнул Марк Евгеньевич. — Не понимаю я этого интереса. Люди режут друг друга, а вы это снимаете.
— Обыватель любит кровь и смерть, — предположил Цыплак.
— Пусть обыватель купит себе банку белых мышей и головы им откусывает, — предложил Липкин.
— Кто с Иваном не знаком? — поинтересовалась Зина.
— Ну я вот лично не представлен, — напомнил Цыплак. — Хотя в сети…
— В сети не считается, — решительно заявила Зина. — Господа-товарищи, перед вами Иван Францевич Кандыба, журналист, по горячим точкам. Иван, этот поц таки зовется Цыплак, и у него в голове формулы. И еще немножко сочиняет.
Конопатый детина ухмыльнулся.
— Та же фигня, — сказал он.
Иван Кандыба влился в конкурс при драматических обстоятельствах. Во время очередной заварушки в Конго он вместе со съемочной группой оказался под городом Гомо, где попал в плен к майи-майи. Те обращались с пленниками относительно прилично и съели всего двоих, пока группу не выручили французы, которым Кандыба сбросил координаты — наивные африканцы не отобрали у него спутниковый интернет-коммуникатор. В течение двух дней, пока было непонятно, успеют ли французы, пока очередь дойдет до него, Иван от нечего делать шарился в интернете и случайно наткнулся на сервер литконкурса. Текущим заданием было написать мини-пьесу в двадцать слов, где действие разворачивалось бы вокруг темы расового, социального или религиозного неприятия, с конфликтом поколений и с обязательным упоминанием ЛГБТ-тематики. Кандыба предложил вариант: «Алло, папа! Я женюсь на Зейнаб. Да, она говорит по-английски. Что? Хорошо, я вернусь к Бобу. Что? Спасибо», и прошел в четвертьфинал, выписал изящный сюжет на задание «любовь в мире с неньютоновской гравитацией». Там его все-таки обошли, зато он взял первое место на спецконкурсе «Экстремальная кулинария» — за рецепт приготовления гамбургера из крысы, замаринованной в аккумуляторной кислоте. С тех пор он и подсел на «Грелку» — и уже не слезал. Теперь Кандыбе предстоял экранный дебют. Неудивительно, что
