Лидди немедленно выразила желание покинуть Саннисайд вслед за остальными, но мальчишка-молочник сказал, что Томас Джонсон, чернокожий дворецкий Армстронгов, работает сейчас официантом в клубе «Гринвуд» и может вернуться в особняк. Обычно совесть не позволяет мне принуждать чужих слуг к работе, хотя мало кто из нас отличается особой щепетильностью в отношении учреждений и корпораций, судя по тому, как мы надуваем железнодорожные и трамвайные компании при случае, — посему я позвонила в клуб, и около восьми часов вечера Томас Джонсон явился в Саннисайд. Бедный Томас!
В конце концов я наняла Томаса на работу за бешеные деньги, но он выговорил себе разрешение ночевать в сторожке, которая пустовала со времени сдачи особняка в аренду. Старик — седовласый и слегка сгорбленный, но с отчетливым представлением о чувстве собственного достоинства — изложил мне причины своего нежелания ночевать в особняке несколько неуверенным голосом.
— Я ничего не говорю, мисс Иннес, — сказал он, держась за дверную ручку, — но что-то странное творится здесь вот уже несколько месяцев. Вроде ничего особенного: то дверь скрипнет, то вдруг окно закроется ни с того ни с сего. А когда окна и двери начинают откалывать такие штуки без посторонней помощи, тогда Томасу Джонсону удобнее ночевать в каком-нибудь другом месте.
Лидди, которая в тот вечер не удалялась от меня на расстояние более десяти футов, и испугавшись собственной тени в спальне, размером с хороший амбар, тихо взвизгнула и стала желто-зеленого цвета. Но меня не так просто испугать.
Тщетно пыталась я растолковать Томасу, что мы с Лидди остаемся совершенно одни в огромном доме и ему нужно ночевать с нами. Он вежливо, но твердо отказался составить нам компанию, пообещав прийти на следующий день рано утром и в случае, если я дам ему ключ, приготовить какой-нибудь завтрак для нас. Я стояла на огромной террасе и смотрела вслед дворецкому, который удалялся по тенистой аллее, со смешанным чувством раздражения на его трусость и благодарности за то, что он вообще согласился работать у меня. Без стыда признаюсь: вернувшись в дом, я заперла входную дверь на два оборота.
— Ты можешь запереть все остальные двери и отправляться в постель, Лидди, — сурово сказала я. — У меня мурашки бегут по спине, когда ты стоишь с таким выражением лица. У женщины твоего возраста должно быть больше здравого смысла.
Как правило, Лидди берет себя в руки при упоминании о возрасте. Она уверяет, что ей сорок, но это просто нелепо, — ее мать служила поварихой у моего дедушки, а Лидди по меньшей мере моя ровесница. Но в тот вечер она категорически отказалась брать себя в руки.
— Но вы же не будете просить меня запереть все окна и двери? — дрожащим голосом проговорила она. — Ведь здесь дюжина французских окон в гостиной и бильярдной — и все они выходят на террасу. А Мэри Энн рассказывала, что прошлой ночью видела какого-то человека у конюшни, когда запирала кухонную дверь.
— Мэри Энн сморозила глупость, — сурово ответила я. — Если бы там действительно стоял человек, она бы пригласила его на кухню и в течение часа кормила бы остатками обеда по старой привычке. Ну, не дури. Запри все замки и отправляйся спать. Я собираюсь еще почитать.
Но Лидди поджала губы и не сдвинулась с места.
— Я не собираюсь ложиться спать, — заявила она. — Я собираюсь упаковать вещи и уехать завтра же в город.
— Ты не сделаешь ничего подобного, — отрезала я. Мы с Лидди часто испытываем желание расстаться, но желания наши никогда не совпадают по времени. — Если ты боишься, я пойду с тобой. Но, бога ради, не пытайся спрятаться за моей спиной.
Дом представлял собой типичную летнюю резиденцию, построенную с размахом. На первом этаже везде, где только можно было, архитектор отказался от стен, заменив их арками и колоннами. В результате там получилось много прохладного пространства при явной нехватке уюта. Мы с Лидди переходили от одного окна к другому и вздрагивали от гулкого эха собственных голосов. Первый этаж был хорошо освещен (особняк снабжала электричеством деревенская электростанция), но огромные уходящие вдаль плоскости полированных полов и обилие зеркал, в которых мы отражались в самых неожиданных ракурсах, производили жутковатое впечатление. В конце концов глупые страхи Лидди отчасти передались и мне.
В плане здание представляло собой сильно вытянутый прямоугольник с главным входом в центре длинной стороны. Мощенная плиткой передняя выходила в небольшой вестибюль. Отделенная от последнего только рядом колонн, справа находилась огромная гостиная. Далее следовали столовая и бильярдная. За бильярдной, в самом конце правого крыла, находилась комната для игры в карты (или рабочий кабинет) с небольшим холлом при нем, который выходил на восточную террасу. Из этого холла на второй этаж вела узкая винтовая лестница. Хэлси был в полном восторге от нее.
— Ты только посмотри, тетя Рэчел! — он сопроводил свои слова выразительным жестом. — Архитектор, который проектировал этот дом, хорошо продумал кое-какие детали. Арнольд Армстронг и его приятели могут играть здесь в карты всю ночь напролет, а рано утром тащиться наверх, в спальни, не заставляя перепуганных домашних спросонья звонить в полицию.
Мы с Лидди дошли до кабинета и включили все лампы. Я подергала маленькую входную дверь в холле, которая открывалась на террасу, и проверила окна. Все было надежно заперто, и Лидди, слегка успокоившись к этому времени, едва успела обратить мое внимание на неприлично пыльный пол, как вдруг свет погас. Несколько мгновений мы ждали. Думаю, Лидди оцепенела от страха — в противном случае она обязательно завизжала бы. А затем я схватила ее за руку и указала на одно из выходящих на террасу окон. В неожиданно наступившей темноте оно превратилось в вытянутый серый прямоугольник на фоне совершенно черной стены. За окном стояла человеческая фигура и пристально смотрела на нас. Когда я взглянула в ее сторону, она бросилась прочь через террасу и растаяла в ночной тьме.
ЗАПОНКА ДЛЯ МАНЖЕТ
У Лидди подкосились колени. Без единого звука она опустилась на пол, в то время как я, окаменев от изумления, продолжала пялиться в окно. Лидди начала тихонько подвывать от ужаса. Я сильно тряхнула ее за плечо.
— Прекрати сейчас же! — прошептала я. — Это всего лишь какая-то женщина, возможно, служанка Армстронгов. Поднимись с пола и помоги мне отыскать дверь.
Новый стон послужил мне ответом.
— Отлично, — сказала я, — тогда мне придется оставить тебя здесь. Я ухожу.
При этих словах Лидди обрела способность двигаться и вцепилась мне в рукав. Натыкаясь на многочисленные препятствия, мы вернулись в бильярдную, а оттуда — в гостиную. Тут зажегся свет. Теперь за каждым французским окном мне мерещился в темноте человек, пристально следящий за нами, и мурашки ползали у меня по спине. Действительно, сейчас я могу утверждать с уверенностью, что весь тот жуткий вечер мы находились под постоянным наблюдением. Мы поспешно заперли остальные окна и двери и по возможности скорей поднялись наверх. Я оставила весь свет включенным, но эхо наших шагов звучало гулко и раскатисто, словно в пещере. От новообретенной привычки постоянно оглядываться через плечо с Лидди на следующий день случилась «кривошея». Кроме того, она отказалась идти спать.
— Позвольте мне остаться в вашей гардеробной, мисс Рэчел, — взмолилась она. — Если вы возражаете, я посижу в холле за дверью. Я не хочу принять смерть с закрытыми глазами.
— Если тебе суждено принять смерть, — отрезала я, — то нет никакой разницы, открыты при этом глаза или закрыты. Но ты можешь спать в гардеробной на кушетке. Ты страшно храпишь, когда спишь в кресле.
Оскорбиться на последнее замечание у Лидди просто не хватило сил, но спустя некоторое время она заглянула в спальню, где я готовилась заснуть с «Духовной жизнью» Друммонда.
— Это была не женщина, мисс Рэчел, — сказала она, держа тапочки в руках. — Это был мужчина в длинном пальто.
— Какая женщина была мужчиной? — обескуражила я ее, не поднимая взгляда от книги.
Лидди вернулась на кушетку.
Только к одиннадцати часам я, наконец, собралась заснуть. Несмотря на притворное бесстрастие, я заперла ведущую в холл дверь и, обнаружив, что щеколда верхней фрамуги сломана, осторожно подтащила к двери кресло (будить Лидди мне не хотелось). Взобравшись на него, я поставила на выступ рамы ручное зеркало — так, чтобы при малейшем сотрясении фрамуги оно с грохотом упало на пол. Приняв все необходимые меры предосторожности, я легла в постель.
Заснула я не сразу. Едва глаза мои начали слипаться, как Лидди вошла на цыпочках в спальню и заглянула под кровать. Заговорить со мной она не посмела из боязни получить очередной выговор и лишь остановилась на миг в дверях, дабы испустить горестный вздох.
