Прислушался. На улице Лайоша Кошута еще стрекотали отдельные автоматные очереди, слышался топот бегущих ног. Постреливали и в Бельвароше. Но он все же решился пойти на улицу Ваци. Наугад вошел в первое же открытое парадное, поднялся по лестнице. Дом, насколько удалось разглядеть в багряном сумраке, почти не пострадал; не было только окон. Увидев настежь распахнутые двери одной из квартир, Шиманди вошел и осторожно стал обшаривать стены передней. В это мгновение рядом послышался слабый шум, и он испуганно замер. Прошло не более полминуты, но они показались ему бесконечными, эти тридцать секунд. Шум повторился — и успокоил его: то были легкие шаги женских ног.
— Есть здесь кто-нибудь? — спросил он.
— Да, пожалуйста, — отозвался испуганный голос.
Рука Шиманди наткнулась на дверь, нащупала ручку. Вероятно, голос шел оттуда, из комнаты. Он коротко щелкнул карманным фонариком и на секунду увидел молодую женщину, которая укладывала в чемодан платья, кофточки.
— Сударыня! — С мольбой торопливо зашептал Шиманди. — Не могли бы вы дать мне что-нибудь… переодеться… в гражданское. Все равно во что, в любое старье… Я венгерский армейский офицер, и я не хочу угодить в плен. Я здешний, пештский. У меня жена, дети. Умоляю вас — помогите! Довольно с меня всего этого, я не хочу в плен! Ведь это, кто знает, на сколько лет еще!
Женщина, взяв его за руку, провела в соседнюю комнату. Рука ее дрожала от только что пережитого испуга, но шаги были быстрые, уверенные. Она распахнула платяной шкаф и, пока Шиманди переодевался в темноте, успела рассказать ему, что и ее муж артиллерийский офицер, лейтенант. Угнали куда-то на запад, и вот уже дна месяца ни слуху ни духу.
— Вы, случайно, не знали моего мужа? — И она назвала фамилию и место, где служил ее муж. — Вы сами-то в каких войсках служили?
Шиманди растерялся и не знал, что ответить. Женщина повторила свой вопрос и, не получив ответа, заподозрила недоброе. Фонарика у нее не было, и она щелкнула зажигалкой. Язычок пламени осветил кучу сброшенной Шиманди одежды — черный мундир, зеленую рубашку.
— Вы… вы — не армейский офицер! — запинаясь, воскликнула женщина. — Вы нилашист…
В ее голосе, в ее глазах были все те же смешанные со страхом отвращение и ненависть, которые он уже видел на лицах тех, в убежище.
И Шиманди, схватив лежавший на полу автомат, выстрелил в женщину…
Он бежал вниз по лестнице, подбадривая себя злорадной мыслью: пусть все думают, что это русские ее… В руке у него был узелок, в узелке — его форма и кое-какие безделушки, подвернувшиеся под руку. Спустившись вниз, старательно испачкал свою новую одежду о грязную стену, измазал в копоти лицо и руки, а затем, сжавшись, почти оцепенев, ждал, когда же придет конец этой леденящей, страшной ночи… С первыми же лучами рассвета он вышел на улицу.
По Бельварошу сновали русские солдаты в белых маскхалатах: выкатывали на огневую позицию орудия вдоль набережной Дуная, нацеливали на Буду дула минометов. Другие, с собаками на поводке, обходили улицу за улицей, выискивая мины. Сквозь завалы на узеньких мостовых с трудом протискивались, а больше стояли у создававшихся пробок грузовики и подводы с припасами. Разумеется, никому и дела не было до чумазого, согнувшегося в три погибели штатского, тащившего на спине узел — вероятно, со своим немудрящим, уцелевшим после бомбежки скарбом. Да и путь его был не дальний. Не дальний?.. Как далеко была улица Лоняи, где он жил всего несколько дней назад! Шиманди, еще стоя в подъезде, перелистал документы обобранного им убитого офицера: Дежё Шимор, старший лейтенант… Все бы хорошо, да вот волосы в документах названы русыми… И Шиманди стал припоминать, перенес ли он домой из мастерской вместе с другими парикмахерскими принадлежностями и краситель для волос.
«Пожалуй, надо отпустить усы», — думал он.
А Магда в эти дни ходила за водой еще раньше, чем всегда. Еще и не начинало зоревать, свету на улице — только что от снега, а она уже за ведра и тихонько, стараясь не греметь, выходила на улицу. Забота о воде теперь целиком легла на плечи Магды. Помимо своих двух ведер воды, Магда ежедневно приносила два ведра и еду в квартиру на Туннельной улице. За утро ей приходилось иногда обернуться туда-сюда раза по три.
Последним заходом Магда приносила два ведра воды в соседний дом, Кларе Сэреми.
Началось это еще на прошлой неделе, когда Ласло и Мартон в первый раз неожиданно исчезли из дому. Как-то утром артистка окликнула Магду, стоя под аркой парадного входа.
— Зайдите ко мне на минутку, милочка! Видите ли, я не могу ходить за водой. Признаюсь чистосердечно: боюсь. Нервы мои совершенно сдали… Да и отяжелеть я боюсь, если начну сама воду носить. Ведь я танцовщица, мне нужно за собой следить… Но я, знаете ли… я люблю в воде поплескаться… будто утка. Разумеется, я попросила бы вас… не даром…
Магда была достаточно наслышана о любовных похождениях актрисы, поэтому, вспыхнув до корней волос, задумалась только над тем, как бы порезче, погрубее ответить на ее наглое предложение. Она, видите ли, «любит поплескаться в воде». Бессовестная! Однако уже в следующую минуту Магда взяла себя в руки, вспомнив, что она — всего-навсего служанка здесь. А эта немецкая шлюха — барыня! Поэтому ответить пришлось уклончиво: не знаю, мол, смогу ли, но там видно будет, нас ведь и самих много, много воды носить приходится…
На третий день возвратились дядя Мартон и Дюри, усталые до смерти, голодные, грязные, а к вечеру объявился и Ласло.
— А мы уж не знали, что и думать, — увидев его, обрадованно воскликнула Магда. — Боялись, не стряслась бы какая беда…
— Стрястись-то стряслась, — рассмеялся Ласло, — но только страшна эта беда для вас, Магда! Я чертовски голоден.
Пока поспел суп, он отправился в ванную отмывать с себя снежной кашицей грязь. Дядя Мартон и Дюри последовали его примеру. Мытье их, превратившееся в жаркую, взволнованную дискуссию, затянулось на целый час… Горячий суп и пирожки с отваренным для бульона мясом пришлись всем по вкусу — впрочем, иначе как в отваренном виде и невозможно было бы есть мясо этих старых, тощих, жилистых обозных кляч. Ласло, хотя у него два дня подряд во рту не было ни маковой росинки, быстро наелся досыта и никак не мог понять, почему те, кто оставался дома, едят больше него, а встав от стола, жалуются на голод. Понял он это несколькими днями позже.
В доме не было муки. Ведь мужчинам в их таинственное путешествие отдали последние остатки хлеба. Уцелевшую сухую горбушку резали теперь на тоненькие, как облатки, ломтики и раздавали по двадцать граммов на человека в день. Все заливали желудки жиденьким, без единого глазка жира, супом с жилистым конским мясом и фасолью, а через полчаса готовы были пальцы кусать от голода. (Говорят, в старину китайские императоры применяли такой способ казни: в течение трех-четырех недель осужденных кормили одной лишь жареной гусятиной. К концу четвертой недели все несчастные сходили с ума и умирали в страшных муках от голода. А ведь в гусином мясе был еще и жир.)
— Хлеба сейчас бы с маслицем! — вздыхал кто-нибудь, и начиналась игра — мучительная и вместе с тем такая волнующая: все наперебой вспоминали и описывали свои любимые кушанья.
— Хлеб с маслом свежий хорош… Нужно потолще намазать, затем поперчить и сверху лук ломтиками положить…
Дюри отмахивался.
— Вот я знаю одно блюдо! — мечтательно говорил он. — В Италии довелось отведать… Берут обычное мелко нарезанное тесто, смешивают его с чем-нибудь мясным, с ветчиной например, отваривают, а потом все это завертывают в сладкое сдобное тесто и запекают. Ох, и вкусно же… Сладкое тесто на масле, пропитанное соленым жирным соком, вперемежку с хорошо отваренной лапшой!!
Детишки, собравшись вокруг взрослых, глядели на них немигающими, блестящими глазенками. Да что там — серьезный, скупой на слова дядя Мартон и тот не мог удержаться от реплики:
— Не знаете вы, что по-настоящему вкусно! Тархоня с картошкой! Вроде бы картошка и есть картошка — но с тархоней…[41] Вот это я понимаю — объедение! Кажется, целый артельный котел один бы съел…
Вмешался профессор и рассказал, как готовят настоящую нугу, а его жена по ходу дела уточняла рецепт приготовления.
Но тут Ласло сказал только: «Блинчики», — и выиграл игру.
Весь остальной вечер говорили только о блинах: слоеных, со сметаной, с начинкой из цыплячьего рагу, с творогом, орехами, вареньем, о блинчиках, облитых шоколадом, толстых и жирных, тонких и немножко подгорелых, о блинах, в которые подмешано немного картошки, о том, нужно ли бить в творог яичный желток, класть изюм… и как лучше их есть — прямо со сковородки или немножко потомить в сметане…
И Магда решила: чего бы это ни стоило, но она испечет блины. На другой день, в послеобеденную артиллерийскую паузу, она отправилась к Кларе Сэреми и сказала:
