«Довольно и этого», — подумал я и принялся допрашивать ее с особым пристрастием.
Кетье не отличалась умом, хоть и была преданной служанкой, а от пережитых треволнений стала соображать еще хуже. Поэтому под моим натиском она совершенно растерялась и прибегла к беспроигрышному женскому ухищрению — принялась реветь и канючить, что с нее довольно расспросов о несчастной хозяйке. Пришлось оставить ее в покое, и спустя минуту, утомившись после трудного дня, бедняжка уснула.
Я попытался собраться с мыслями, насколько позволял храп служанки. Но что тут думать — она либо врет, либо нет. Впрочем, эта невинная пташка, кажется, сама верит в то, что говорит. Да и как тут можно ошибиться, ведь Кетье клянется, что видела тела Энскома и Хеды и их свежие могилы. Слова Номбе тоже все подтверждают, — ведь не сама служанка их выдумала, — о том, что они теперь на попечении у Великого, как зулусы обычно называют Бога, и все беды позади. Только совсем непонятно, как все произошло и кто виновник их гибели. Зикали, который вечно себе на уме, мог убить несчастных, или это сделали зулусы, выполнявшие указ короля, запрещавший белым людям жить в его владениях. А может, это басуто из страны Сикукуни — они ведь не ладят с зулусами — выследили молодых людей и задушили, тем более на них это больше похоже, чем на зулусов. С трудом очнувшись, я вспомнил о свертке и, открыв его, нашел вещественное доказательство кончины моих друзей. Мешочек с драгоценными камнями Хеды, который я достал из сейфа, и золотые часы Энскома с выгравированным на них фамильным гербом. Носил он обычно серебряные часы, значит в них его и похоронили, поскольку суеверные туземцы не прикасаются к вещам умершего. Что ж, по крайней мере, можно с известной долей вероятности исключить убийство с целью ограбления, раз ценные вещи передали мне, их ближайшему другу.
Итак, все мои заботы о безопасности и благополучии этой невезучей парочки пошли прахом. Глаза мои стали влажны от слез, и я в полной темноте, потому что свеча уже потухла, преклонил колени в искренней молитве о спасении их душ, раскаиваясь в безрассудной идее привести их в такое опасное место. А впрочем, я сделал все, что было в моих силах, опираясь на свой богатый жизненный опыт.
Увы, с высоты прожитых лет я вижу, что зачастую попытки совершения добрых дел приводят к обратным последствиям, если в них вмешивается злой рок, в моем случае в лице Зикали. Сдается мне, человек заблуждается, будто свободен в своих поступках, и часто не ведает, к чему в итоге приведет его избранный путь. Впрочем, подобная мысль опасна, и мне, пожалуй, стоит держать язык за зубами, поскольку человек лишь звено в великом укладе жизни, из которого его взгляду доступен лишь маленький кусочек.
Одно утешение — теперь меня в Зулуленде ничто не держит. Само собой, мне поставили ультиматум — покинуть страну или умереть, но я бы не смог уехать со спокойной совестью. Если бы я имел хоть малейшую надежду, что они каким-то чудом остались в живых, то непременно постарался бы им помочь, но в результате и сам бы погиб, и их бы не выручил. Что ж, судьба распорядилась иначе, и ничего тут не попишешь. Оставалось лишь надеяться, что там, где они сейчас, больше не будет проблем, на худой конец сгодится и место вечного упокоения.
Погрузившись в размышления, я не заметил, как задремал, видно, мой измученный организм нуждался в отдыхе, даже если бы на рассвете меня вместо путешествия ожидала смертная казнь. По милости особы, храпящей в другом углу хижины, спал я неважно. Вдобавок присутствие посторонней женщины ставило меня в щекотливое положение, и я в красках представлял себе, какие разговоры пойдут среди зулусов, этих жутких сплетников. Да, представьте себе, я принадлежу к тем мужчинам, которых больше волнуют не утраты и грозящие опасности, а скандалы и публичные унижения.
Когда я наконец пробудился, сквозь щели у входного отверстия уже проникали слабые проблески утренней зари и смутно вырисовывались неказистые формы спящей в другом углу Кетье. Вскоре раздался осторожный стук. Я тут же с опаской вылез наружу, ни мало не заботясь, получу ли удар копьем. Снаружи меня ждали восемь воинов и Гоза. Он спросил, готов ли я отправляться в путь.
— Почти, вот только лошадь запрягу. — Животное, кстати, уже ждало меня рядом с хижиной.
Справился я мигом, поскольку сразу захватил с собой скудные пожитки, а мешочек с драгоценностями лежал у меня в кармане. Тут начальник отряда, этакий тощий флегматик, равнодушно обратился к Гозе:
— Жене белого человека велено идти с ним. Где она?
— В хижине, конечно, где же ей еще быть, — спросонья ответил Гоза.
Тут я разъярился не на шутку, прежде со мной такого не случалось.
— Если ты о той метиске, которую мне подсунули, то да, она в хижине, и раз уж эта женщина идет с нами, можешь забрать ее себе, если хочешь.
Приняв уговор, флегматик влез в хижину, его, кстати, звали Индуду, вероятно, он или его отец стремились в полк Дуду. Вскоре оттуда глухо донеслись звуки борьбы и крики ужаса, нечто подобное я уже слышал, когда наблюдал, как раненный мной заяц скрылся в норе ошейниковой кобры. Вдруг все стихло, и появилась толстая растрепанная Кетье, а следом за ней этот змей Индуду.
Заприметив меня в компании вооруженных зулусов, служанка бросилась мне на шею с криками о помощи — вообразила, дуреха, будто ее собираются убить. Вцепилась в меня, словно осьминог своими щупальцами, и обмякла, а я не удержался на ногах под тяжестью одиннадцати пудов живого веса и рухнул на колени.
— Ах, — беззлобно заметил один зулус, — как она боится за своего любимого мужа.
С трудом освободившись от ее объятий, я схватил наугад какую-то бутылочную тыкву с водой и вылил ей на голову, а там оказалась вовсе не вода, а кислое молоко. Впрочем, оно подействовало не хуже, минуту
