В тот же день к мнимой государыне были приставлены из казачек две фрейлины: Прасковья Чапурина и Марья Череватая. Главною же надзирательницею за всем домом «государыни» была назначена Аксинья Толкачева, жена сподвижника самозванца.
Вся эта церемония и всеобщее поклонение нисколько не отуманили Устинью и не вселили в ней убеждение, что из простой казачки она сделалась императрицею.
Она не переставала сомневаться в Пугачеве и не верила в свое возвышение, стараясь выяснить свое положение.
По прошествии нескольких дней после своего венчания Устинья обратилась к Пугачеву с такими словами:
— Скажи ты мне, только скажи сущую правду, как попу на исповеди, кто ты?..
— Как кто?
— Ну так… Что ты за человек?..
— Разве ты не знаешь? — усмехнулся самозванец.
— И то не знаю!..
— Царь!..
— Ну, этому я не верю…
— Ты не веришь, Устинья, что я царь?.. — притворяясь удивленным, воскликнул Пугачев.
— Морочь других, да не меня, — совершенно спокойно проговорила красавица.
— Устинья, подумай, что ты говоришь! — грозно крикнул на молодую жену Пугачев.
— Аль неправду?
— Да знаешь ли ты, что за эти самые слова надо тебя избить?!.
— Небольно грозно, не робка я!..
— За эти слова расказнить тебя надо!
— Что ж, казни, не больно мила мне жизнь-то!..
— С чего ты задумала вопросы такие мне задавать? — после некоторого молчания проговорил уже мягче Пугачев.
— Видно, не по нутру тебе мои слова-то?
— В другой раз не подумай меня про то спрашивать, не то худо будет.
— Ты говоришь, что любишь меня.
— А если б не любил, давно бы у меня с петлей на шее была…
— Если бы любил, то не стал бы от меня скрывать… Обманул ты меня, сгубил мою молодость, не такой мне муж надобен! — со слезами проговорила Устя.
— Стар я, что ли? Так, пожалуй, любя тебя, бороды лишусь — сбрею… только люби меня… — с усмешкой сказал Пугачев.
— Никогда ты не дождешься моей любви!..
— Вот как… Посмотрим! Хоть ты и бой-девка, а все же я скручу тебя…
— Прикажи лучше убить меня…
— Пошто убивать… Таких красивых баб не убивают!..
Устинья так и не добилась правды от своего мужа и стала ненавидеть его еще более.
Скоро вернулся из-под Казани и лихой казак Васюк с известием к Пугачеву, что в Казань приехал генерал Бибиков и что теперь, пожалуй, им, пугачевцам, придется плохо.
— Не страшен мне Бибиков. В Казани у меня есть свои люди, они мне помогут и уберут с моей дороги питерского генерала! — выслушав донесение Васюка, спокойно проговорил Пугачев.
Каково же было удивление молодого казака, когда в горницу, где он разговаривал с Пугачевым, вошла Устинья.
Наряд на ней был хоть и красивый и дорогой, но уже не девичий.
Смутилась и растерялась Устя, увидя казака. Она не думала так скоро его увидеть.
— Что ж ты стоишь, вылупя глаза, кланяйся и целуй руку у царицы! — проговорил Пугачев, показывая казаку на свою жену.
Васюк недоумевал.
— У какой царицы? — спросил он.
— Ослеп, что ли? У царицы Устиньи Петровны!
— Как, разве она… — молодой казак недоговорил, он побледнел как смерть.
— Моя жена венчаная! — пояснил ему Пугачев.
Эти слова как громом поразили Васюка, и несколько мгновений он стоял как окаменелый, ничего не видя и не слыша.
— Что ты, Васюк? Аль на тебя столбняк нашел? — заметив растерянность и удивление казака, спросил его самозванец.
— Прости, государь, недужится мне… К тому же с дороги я устал, больно спешил к тебе! — глухо промолвил Васюк.
— Так ступай, отдохни… Прежде выпей только чару вина, поздравь меня и царицу!
— Что же, поздравить можно! — проговорил насмешливо казак и, принимая от пугачевского прислужника золотой кубок, наполненный вином, громко добавил:
— Пью за твое царское здравие и за твое, царица Устинья Петровна, желаю тебе счастливой и долгой жизни, любви и согласия, тебе, царь, и тебе, царица! — делая особенное ударение на последних словах, проговорил казак, и, поклонившись, покинул горницу Пугачева.
Не менее Васюка расстроена была и молодая жена Емельки Пугачева.
Она не забыла свою любовь к красавцу казаку и любила его больше прежнего.
Проклинала Устя свою судьбу злосчастную, которая навеки разлучила ее с милым, сердечным другом.
Пугачев на время принужден был оставить свою жену-красавицу и ехать к «войску», которое находилось под Оренбургом и держало город в осаде.
Устинью он поселил в Яицком городке, избрав лучший в городке дом старшины Андрея Бородина.
Тут же поселился и весь ее «придворный штат». У ворот «дворца» был поставлен караул из яицких казаков.
Ближайшими советниками Устиньи, ее охранителями назначены были отец Петр Кузнецов, Михайло Толкачев и Денис Пьянов.
Пугачев требовал, чтобы Устинья писала ему письма, и, так как она была неграмотна, оставил ей форму и приказал подписываться так: «царица и государыня Устинья».
Волей-неволей принуждена была Устя исполнять приказания постылого мужа и в ответ получала письма самозванца, почти всегда с препровождением каких-либо вещей или денег, которые она обязана была хранить.
«Всеавгустейшей, державнейшей великой государыне императрице Устинье Петровне, — писал Пугачев, — любезнейшей супруге моей радоваться желаю на несчестные годы. О здешнем состоянии, ни о чем другом сведению вашему донести не нахожу: по сие течение со всею армией всеблагополучно, напротиву того я от вас всегда известного получения ежедневно слышать и видеть писанием желаю. При сем послано от двора моего с подателем сего Кузьмою Фофановым сем сундуков за замками и за собственными моими печатями, которые по получении вам, что в них есть, не отмыкать и поставить к себе в залы до моего императорского величества прибытия. А фурман один, который с сим же Фофановым посылается, о чем по получении сего имеете принять и в крайнем смотрении содержать; сверх того, что послано съестных припасов, тому при сем прилагается точный реестр. Впрочем, донося вам, любезная моя императрица, остаюся я великий государь»[6].
Устинья жила в городке в отсутствие Пугачева тихо и смирно и почти никуда не выходила. Делила она свою скуку с фрейлинами и подругами, а мужчины редко бывали в ее горнице.
Толкачев с отцом Устиньи и Денисом Пьяновым, как ближние стражи ее здоровья, жили в том же доме, но в отдельном помещении, и с нею обедать вместе они не осмеливались, а обедали с Устиньею фрейлины и иногда жена Толкачева.
Ежедневно поутру приходил к ней атаман Каргин вместе со старшинами и рапортовали о состоянии постов. Устинья выслушивала их рапорты, и хотя принимала всех ласково, однако же никого не сажала. По праздничным дням все представители власти приходили к ней на поклон и целовали руку.
Однажды Устя сидела, задумавшись, в своей горнице, как вдруг одна из ее фрейлин пришла сказать, что царицу желает видеть какой-то молодой казак.
Догадалась красавица, что это был за казак, но и виду не показала, приказала принять его.
— Что тебе надо, зачем пришел? — такими суровыми словами встретила Устя своего возлюбленного.
Этой суровостью она как бы хотела заглушить свою любовь к молодому казаку, которого она не переставала любить.
— Что так неласково меня встречаешь, Устинья Петровна?
— Как смеешь ты так звать меня, я твоя царица!
— Вот как! Давно ли ты в царицы-то попала?
— Не забывай, Василий, с кем ты говоришь!
— Где уж забыть, помню, и рад бы забыть тебя, рад бы не помнить, да не смогу. Устя, сердце мое, зачем ты надругалась над моей любовью, и слово, что дала мне, зачем забыла? Неужели проклятый самозванец прельстил тебя, выдавая себя за царя Российского? Неужели ты, голубка, поверила ему? Ведь он гадюка ехидная, мятежник злой, сам гибнет и казачество с собой тянет, и ты такому-то злодею поверила.
Не слова, а какой-то стон вырвался из груди молодого казака.
Устя подняла свои красивые глаза и тихо, любовно промолвила, кладя свою руку на плечо молодого казака:
— А ты почем знаешь, что я поверила Пугачу?
— Зачем же шла-то за него!..
— И не пошла бы, Васильюшка, если б было возможно, если бы в ту пору был ты со мною…
— Так ты не любишь Пугачева?
— А ты думал люблю… ненавижу, презираю, как гадину какую!.. Если бы я не боялась греха, то задушила бы его в своих объятиях или бы нож всадила ему в глотку по самый клинок.
— Тебе не надо то делать; я сделаю, предоставь мне расправиться с злодеем!..
— Отомсти за меня, Васильюшка!..
— Да, да, голубонька, Василько отомстит и за тебя, и за себя, и за все казачество… Куда мне горько и больно было… Ведь я думал, ты совсем меня забыла и с самозванцем под венцом честным по любви стояла!.. А теперь, как я узнал, что ты его не любишь, как гора с плеч свалилась, и опять мне стал мил Божий мир и жизнь мила. Скажу тебе, голубонька, не о мести самозванцу я в ту пору думал, а о том, как жизнь свою постылую прикончить!
