в прыжке ушибла бедро, и оглянулась через плечо, когда свет замерцал, становясь ярче. На ковре не было ни одной красной ниточки; в комнате не было ни одного уголка, который не был бы испещрён тёмно-красными пятнами или брызгами липкой жидкости. Я опустила взгляд на свои носки, дрожа так сильно, что у меня даже зубы застучали в висках: носки тоже были в красных пятнах, краснота растекалась по сгибу моей стопы до лодыжки. Что-то свисало с моей левой ноги; во время моего последнего рывка оно тоже зацепилось за основание приставного столика. Я всхлипнула и вытерла его о ковер, но оно не снималось, и я не могла заставить себя протянуть руку и снять его.
Хотя я знала, что это было. Мои занятия анатомией с Мамой не оставили у меня сомнений в том, что то, что прилипло к моему носку, было частью чьего-то тонкого кишечника. Куда бы я ни посмотрела в комнате, я могла видеть другие части штуковин, которые недавно называла и изучала: штуковины, которые не должны были находиться вне кожи и почему-то казались удлинёнными и деформированными из-за отсутствия герметичности.
Когда мне снилось это воспоминание, оно всегда заканчивалось прямо здесь, и я чувствовала отчаянную панику в глубине своего сознания — с того самого места как я почувствовала, как у меня подёргиваются веки, — паника и сейчас пыталась покончить с этим воспоминанием.
Я освободилась от этой части себя и полностью отдалась воспоминаниям, позволив ужасу и ужасной тошноте захлестнуть меня. Я не плакала, но, возможно, заплакала бы, если бы не была такой холодной и отстранённой, что даже ужасу приходилось проникать сквозь слои льда, чтобы добраться до меня.
Дом, казалось, изменился вокруг меня, но я не была удивлена; другое чувство, о котором я всегда забывала, но которое возвращалось, когда мне это было нужно, дотянулась в часть дома Между и потянуло за его края, как будто могло стать согревающим одеялом. Я сделала это неосознанно, но что-то в доме уловило, обострилось и, казалось, увидело меня.
Я услышала невероятно громкие шаги на первой ступеньке в гостиной внизу.
Я судорожно, с болью выдохнула, без тени сомнения уверенная, что по лестнице поднимается что-то ужасное и смертоносное. Я мгновенно выключила свет и побежала обратно в свою комнату, поскальзываясь и разбрасывая скользкие внутренности, и захлопнула за собой дверцу книжного шкафа, со всем ужасом осознавая, что мне не хватает времени.
Не знаю, сколько времени я пролежала там под одеялом, притворяясь спящей, прежде чем поняла, что я больше не одна в комнате. Дверь не открылась, но я была не одна, и в этом было столько всего неправильного, что мой мозг не хотел это признавать. Инстинктивно я осталась в том же положении, в каком была: спящей. Просто спящей. Опасности нет. Я не проснулась. Ничего не вижу. Я просто сплю, ты можешь идти.
А потом он тихо сказал:
— Знаешь, притворяться спящей действительно бесполезно.
С ужасающей неизбежностью я открыла глаза и увидела его в изножье кровати: он был меньше, чем когда-либо был в моём кошмаре, но, возможно, он казался больше, когда я была маленькой.
Меньше и гораздо более знакомым.
У меня всё поплыло перед глазами, зубы почти стучали от шока. Я слышала, как я, настоящая «я», прошептала «Атилас», но «я» в памяти понятия не имела, кто такой Атилас. Он был здесь, но я, младше, не знала ничего, кроме того факта, что я вот-вот умру. Захватывающее, пугающее и беспощадное воспоминание продолжалось, и теперь я не думала, что смогла бы остановить его, даже если бы попыталась.
— Кто ты такой? — спросила я.
Лунный свет, казалось, исходил от ножа, который он держал в руке, выглядывая из темноты крови, которая всё ещё капала на мой ковёр.
— Это имеет значение? — спросил он, и тени и лунный свет отразились от ножа на его лице. Игра света и теней превратила его глаза в бездонные серые озёра с глубокими тенями под ними. Он выглядел древним и холодным, почти как скелет. — Тебе не нужно знать моё имя. Тебе не стоит его знать.
Голос моего юного «я» задрожал, когда я спросила:
— Ты собираешься убить меня?
— О, я думаю, что нет, — сказал Атилас. — Мы заключили сделку, твои родители и я: я задал им вопрос и получил ответ. Было бы… трудно убить тебя.
— Они… они мертвы? — спросила я.
Он с любопытством посмотрел на меня.
— Я очень тщательно порвал их на части. Ты, должно быть, видела это.
Я обхватила себя руками, слишком замёрзшая, чтобы попытаться убежать, слишком замёрзшая даже для того, чтобы заплакать, и мои плечи болели от крепкой хватки.
— Почему ты убил их? — спросила я его, чувствуя тошноту, ужас и ещё большее недоумение, чем что-либо другое. — Они не… они не сделали ничего плохого.
— Не сделали, — согласился он, и я увидела улыбку, промелькнувшую на его губах. — Очень любопытно. Я встретил только одну пару, которая заслуживала пощады — конечно, ни одного из них нельзя было оставить в живых. Не тогда, когда они заслуживали пощады. Восхитительная ирония, не правда ли? Ты рада, что жива?
— Я не знаю, что это значит, — сказала я, не переставая дрожать. — Почему они должны были умереть? Почему я осталась жить?
— Я предоставил им выбор, — сказал он, и рука, державшая нож, чуть шевельнулась; жест, свидетельствующий о тщетности действий. — Они хотели спасти тебя — очень хороший выбор, как мне показалось. Я думаю, ты, моя дорогая, доставишь немало проблем. Конечно, я ничего не могу с этим поделать! Я связан своим словом.
— Каким словом?
— Тебе следует оставаться дома, — мягко сказал он, и мягкость, с которой он это произнёс, казалось, проникла в моё сознание. — Я действительно советую тебе как можно дольше не показываться на глаза — на самом деле, тебе следует постараться оставаться в своей комнате. Никогда не знаешь наверняка… что ждёт тебя снаружи?
— Я не собираюсь оставаться внутри, — сказала я, чувствуя, как в моей груди поднимается волна гнева, страха и слёз. Он сказал, что не сможет убить меня, и даже если это было неправдой, я собиралась убедиться, что кто-нибудь заставит его заплатить за убийство моих родителей. — Я собираюсь выйти и найти тебя. Я собираюсь убедиться, что ты умрёшь за то, что сделал.
Он слабо улыбнулся, но его лицо было ужасно серым.
— Ты сделаешь это? Я думаю, ты скоро забудешь. Я верю, что у тебя это уже неплохо получается.
— Я не забуду, — сказала я, но то, что я
