Что произошло?
Магрилов и я во всю мочь стучим в стальную дверь. Такой же стук слышится и из второго отсека. В глазок вижу: из радиорубки выскочил Алексеев, открыл дверь второго отсека и выпустил в центральный пост Пенькина. Тот сразу полез на мостик. Из радиорубки появился Мироненко. Он бежит и открывает нашу дверь.
В центральном посту уже Ильин и Цейшер. Приказываю им готовить лодку к срочному погружению и вслед за Пенькиным взбираюсь по скобтрапу на мостик.
Режет глаза от яркого солнца. Ослепительно сверкает море. Оглядываюсь. Множество кораблей застыло на различном удалении от лодки. Ближайшие из них всего метрах в тридцати. Стволы орудий нацелены на нас. А на носовой надстройке лодки старшина трюмных Галкин размахивает белой тряпкой.
- Галкин, в чем дело? - кричу ему.
- Не могу больше. Все равно все погибнем!
- Предатель!
Как я пожалел, что пистолет мой остался в каюте! Но надо думать... Что же делать? Скомандовать срочное погружение? Нельзя: лодку расстреляют прежде, чем она укроется под водой, тем более что люди еще не пришли в себя. Нет, надо сначала заполучить несколько минут. Попробую обмануть фашистов. Пусть они и взаправду подумают, что мы собираемся сдаваться. Я даже начинаю что-то кричать на ближайший корабль. Гитлеровцы сочли, что я приглашаю их на переговоры. С корабля стали шлюпку спускать. Поверили, глупцы!
А из центрального поста уже доложили, что лодка готова к погружению. Взмахиваю рукой. Лодка с большим дифферентом на нос ныряет под воду. Галкин остается барахтаться на поверхности.
Беру курс прямо под вражеские корабли. Расчет прост: пока они опомнятся, пока разовьют ход, на котором можно бросать глубинные бомбы (иначе от их взрывов сам корабль пострадать может), пока развернутся на боевой курс, мы уже отойдем на некоторое расстояние и притаимся на грунте.
Так и сделали. Лодка лежит без движения. Наверху неистовствуют фашисты. Их винты буравят воду во всех направлениях.
Грохает над самой головой. Грохает так, что почти все валятся с ног. Лопаются вдребезги плафоны и лампочки, от их осколков звенит палуба. Мы оказываемся в кромешной тьме. А взрывы - один за другим. Электрик Савельев включает аварийное освещение. В его полумраке закопошились люди, поднимаются, занимают свои места. Кричу в переговорные трубы:
- Осмотреться в отсеках!
Серьезных повреждений нет, если не считать, что в шахту подачи воздуха к дизелям откуда-то стала сочиться вода. Это пустяки.
Из головы не выходит Галкин. Как он мог решиться на такое? Нет, это не отчаяние труса. Это осознанное предательство: ведь он задраил обе двери центрального поста, чтобы никто не мог помешать ему. Товарищи заявили: лучше смерть, чем позор плена. А он, спасая свою шкуру, решил продать их. Как и всякий изменник, он выбрал самый тяжелый момент, чтобы ударить в спину. Наше счастье, что Алексеев и Мироненко спали в радиорубке и открыли нам двери. Иначе... Страшно было подумать, что было бы иначе.
И как мы просмотрели, что среди нас жил такой мерзавец? Что мы знали о нем? Груб, дружить не умеет, теряется в моменты опасности. И все. Думали, дело поправимое. Мало ли людей менялось на глазах в лучшую сторону? А глубже не заглянули. Не заглянули в черную душонку, мыслей его черных не разгадали. И чуть не поплатились за это.
До слез обидно, что не пристрелил гада.
Но изменнику нигде не спастись от возмездия. Так было во все времена. Так будет всегда. Уже в конце войны, когда наши войска вступили в Германию, Галкин, которого гитлеровцы пригрели-таки под своим крылышком, попал в руки советского правосудия. Он получил по заслугам. Такова участь всех предателей. Иного конца для них нет и быть не может.
...Отлеживаемся на грунте. Запасы электроэнергии иссякают. Плотность электролита снизилась до тринадцати градусов - в нормальных условиях никогда бы не допустили этого: если разрядить аккумуляторы сверх меры, они могут навсегда выйти из строя.
Вражеские корабли делают еще заход. На этот раз бомбы рвутся далеко в стороне. Значит, противник потерял нас. И не найдет, пока будем лежать на дне. Но, разумеется, если в лодке будет абсолютная тишина. Обхожу людей, прошу как можно меньше шуметь.
Во втором отсеке увидел плачущего Гусева. Это трюмный, один из подчиненных Галкина. Спрашиваю, что случилось.
- Обидно, товарищ командир. Ведь для нас, матросов, он старшиной был...
В тихий разговор включаются и другие моряки. Все жалеют, что не удалось расправиться с предателем.
Враг не унимается. Корабли снова над лодкой. Бомбы рвутся очень близко. Одна их них даже упала на палубу, но к счастью, не взорвалась. Лодку подбрасывает, как мячик. Опять сидим без света. Через сальники и швы вода начинает проникать внутрь корпуса. Лопнуло несколько аккумуляторных баков. Вышли из строя все глубиномеры.
Два часа непрерывно бомбили нас. Два часа мы провели как в аду. Но люди, уставшие, измотанные, задыхающиеся от недостатка кислорода, борются. И откуда только силы берутся! Электрики Гримайло, Савельев и Бойцов успевают быстро отключить лопнувшие баки аккумуляторов, и поэтому ни один из них не воспламенился. Трюмные, матросы, торпедисты немедленно прекращают поступление воды, где бы она ни пробилась. Одна мысль владеет всеми: выстоять, спасти корабль, хотя бы для того, чтобы передать командованию собранные нами сведения.
А гитлеровцы потеряли всякое терпение и не жалеют бомб. При всей трагичности нашего положения именно это нам на руку. Несмолкающий грохот бомб, лишивший вражеских акустиков возможности прослушивать лодку, позволяет нам запустить помпы, откачать лишнюю воду, удифферентовать корабль. Дифферентовка в таких условиях потребовала от нашего инженера огромного искусства. Справился он с задачей блестяще.
Осторожно, ползком уходим с проклятого места. Взрывы отдаляются. Люди веселеют. Об этом я сужу по поведению Широбокова, который для меня вроде барометра, по которому можно судить о настроении большинства экипажа. Неугомонный радист высовывается из радиорубки и тихонько, но выразительно поет:
Нам не страшен серый волк...
Все в центральном посту засмеялись. Только боцман Рашковецкий показал Широбокову широкую ладонь с растопыренными пальцами (пять нарядов!).
Когда кораблей противника совсем не стало слышно, подвсплываем под перископ, чтобы точнее определить свое место. Первое, что я увидел на поверхности моря,- это четыре дозорных корабля. С тралами за кормой они ходили над тем местом, где мы до этого лежали на грунте. Наверное, считали нашу лодку потопленной. Что ж, пусть. Поворачивая перископ, увидел еще четыре корабля. Из их труб вырвались густые клубы дыма. Корабли двинулись в нашу сторону. Неужели заметили?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
