которые затем выносили вердикты, вовсе МВД не удовлетворявшие. Так, из 21 заслушанного в суде дела ввиду отсутствия доказательной базы Министерством юстиции было отклонено восемь. Еще несколько дел разрешились оправдательным приговором, лишь усилив недоверие администрации к судам и принципам верховенства права, ими представляемым. Радикальное недоверие судам со стороны бюрократов в цензурных делах будет таким же и в уголовных, как было в конце того же десятилетия, когда суд присяжных оправдал откровенно виновную Веру Засулич[405].
Возглавив МВД, Тимашев сперва намеревался избавить ведомство от цензурных обязанностей, но уже вскоре пересмотрел свои взгляды по этому вопросу: 20 ноября 1869 года Тимашев представил в Совет министров меморандум, в котором пенял на скверные измышления, распространяемые безответственными писателями и издателями по причине излишней мягкости «Временных правил» 1865 года. Министр утверждал, что принятые тогда цензурные положения нуждаются в уточнении, особенно в аспекте судебного преследования нарушителей. Одновременно Тимашев развернул успешную кампанию по созданию общегосударственного издания под эгидой МВД. Им стал «Правительственный вестник», целью которого, вместе с продвижением правительственной точки зрения, являлось также лишение статуса прочих официальных и полуофициальных (и, следовательно, не подпадающих под цензурное законодательство) изданий иных министерств, в частности печатавшегося Военным министерством «Русского инвалида», в котором порой проскакивали критические замечания в адрес правительства [Валуев 1961,2: 253–254; Оржеховский 1973: 57–58; Феоктистов 1929: 350].
2 ноября 1869 года была учреждена новая комиссия под председательством князя С. Н. Урусова[406] для пересмотра действующего печатного законодательства. Комиссия проработала два года и в 1872 году представила проект, рассмотренный на созванном Тимашевым особом совещании. Здесь в очередной раз проявилась отличительная черта 70-х годов: за все десятилетие правительство так и не приняло ни одного комплексного законопроекта (цензурная реформа значилась среди пунктов программы Лорис-Меликова, получившего ее, так сказать, в наследство от эпохи Великих реформ). Тем не менее чередой правительственных распоряжений, принятых в 70-е годы, МВД и подконтрольный ведомству цензурный аппарат наделялись дополнительными административными полномочиями, дозволявшими регулировать издания, осуществлять над ними надзор и даже полностью закрывать их[407]. Полицейские полномочия, наряду с традиционными идеалами министерской власти, с охотой проявили себя на ниве цензуры, равно как проявились они в поле административно-политического правосудия и затяжной министерской борьбы за независимость от пореформенной судебной системы с одновременным верховенством над нею. На заре тимашевского министерства цензура лютовала особенно вследствие административного усиления Главного управления по делам печати, тогда возглавляемого отставным генералом М. Р. Шидловским. В 1871 году в этой должности его сменил М. Н. Лонгинов, бывший соратник Некрасова по кружку «Современника», сам сочинитель фривольных вирш. Вереница довольно нелепых назначений прервалась наконец в 1875 году, когда Главное управление возглавил видный востоковед В. В. Григорьев.
На протяжении 70-х годов власть МВД усилилась еще более: теперь ведомство могло отправлять административное правосудие и издавать циркуляры, имевшие силу закона[408]. В общем и целом МВД при Александре II постоянно колебалось между использованием внушительного и постоянно растущего полицейского авторитета и принятием назревших социально-экономических решений, которые, невзирая на привнесенную в них от МВД компоненту полицейского охранительства, все же оставляли надежду на преобразование того или иного сословия и общего ослабления сословной системы. Вся министерская политика той эпохи носила подобный двойственный характер. В плане МВД здесь можно привести в пример массу полезных инициатив: скажем, валуевские – работу по преодолению культурной изоляции и бедственного положения белого (приходского) духовенства; стремление отменить государственную поддержку крестьянских общин; раннюю позицию по рабочему вопросу; поддержку акционерных обществ; желание преобразовать дворянское сословие и прочие[409]. Подобная устремленность к высвобождению продуктивных общественных сил с одновременным удержанием их под бюрократическо-полицейским контролем была вполне присуща традициям и функциям министерства. В этом смысле можно говорить о том, что именно структура оказывала глубинное влияние на политику. Последующий дрейф самодержавия от политики 70-х годов к куда более реакционной 80-х и 90-х был в значительной степени обусловлен институционально.
Описанная ранее модель принятия политических решений была сломлена лишь в 1880–1881 годах, при министерстве Лорис-Меликова. Мы подробно разберем его программу и политические методы в главе 6, но уже теперь заметим, что подоплека его усилий по обновлению русского самодержавия вполне оформилась уже в эпоху Великих реформ. Отсюда проясняется роль МВД в релегитимации полицейского авторитета и, следовательно, усилении идеалов министерской власти. В Александровскую эпоху министерство участвовало в разработке целого ряда инициатив по институционализации участия социальных элит в законодательном процессе. Сами явившиеся результатом внутриправительственного напряжения самодержавной системы, эти проекты наглядно иллюстрируют истоки и непосредственные причины провала программы обновления Лориса, а пожалуй, и последующего крушения самодержавия.
Первым в череде министерских предприятий, выступивших прообразом идеи Лориса, были губернские комитеты 1858–1859 годов, гласные от которых прибыли в Петербург для, как предполагалось, помощи в разработке освободительных положений [Field 1976:265–323; Захарова 1968:22–47]. Следует помнить, что провал этой ранней попытки институционализации был в значительной степени обусловлен министерским манипулированием как депутациями гласных, так и общественным мнением, окружавшим царя. Далее последовал план Валуева 1863 года об учреждении в рамках регулярной сессии Государственного совета некоторого Съезда государственных гласных в составе 16 персон[410]. Очевидно, проект был ответом на проявления дворянских политических чаяний, а также на подъем радикальных движений и пропаганды вследствие эмансипации. Валуевский план прекрасно вписывается в череду современных ему проектов консервативного обновления, что неудивительно, ибо министр вполне сознательно оглядывался на опыт, предварявший учреждение подобных квазипредставительных институтов в не менее многонациональной Австро-Венгерской империи[411]. Валуев полагал, что Россия вполне готова к институционализации контролируемого общественного участия в законодательном процессе в духе недавно созданного австрийского Рейхсрата. Подобно Австрии, Россия – со столь же традиционным и консервативным по природе бюрократическим правительством – стояла перед задачей перестройки собственных политических институтов с целью купировать внутренние и внешние вызовы их существованию. Это движение к консервативному обновлению – сознательное стремление уберечь определенные элементы традиционной политической культуры, осваивая при этом формы и политические методы государств, расценивающихся как политически более развитые, – представляло единую волну исторического опыта, захлестнувшую во второй половине XIX столетия державы и европейские, и азиатские.
Судьба валуевского проекта хорошо известна. Александр самолично – по совету, надо думать, людей, враждебных всякому изменению традиционной самодержавной системы и ее идеала министерской власти, – отверг план министра [Захарова 1968: 48–50; Валуев 1961, 2: 219]. Он утверждал, что в условиях постоянной угрозы очередного польского восстания и революционных движений подобная уступка обществу является несвоевременной, а кроме того, что Россия еще не созрела для представительства. Еще один план, предложенный братом Александра, великим князем Константином Николаевичем, был
