также высочайше отклонен в 1866 году [Захарова 1968: 52–54]. Несмотря на то что план Валуева был более радикален [т. е. «либерален»], предлагая учреждение представительства, основанного на земствах и, следовательно, собственности, в отличие от предложения великого князя, опиравшегося на традиционные сословные институты в придачу к земствам, именно последний пал жертвой «каракозовской» реакции. На заседании Совета министров 12 января 1867 года Александр II объявил, что он решительно отвергает предложение брата, равно как и любые другие подобные «конституционные устремления». Что интересно, из переписки Валуева с Урусовым выяснилось, что министру предлагалась роль автора-невидимки при разработке проекта великого князя. Как видно, не поддержавший Валуева двумя годами ранее Константин Николаевич теперь желал бы снискать лавры первопроходца на пути обновления самодержавной политики. Валуев же, думая, что царь отвергнет идею, либо будучи не согласным с ее формулировкой и желая составить новый, собственный проект, от участия в подготовке отказался, ограничившись ролью консультанта в переписке с Урусовым[412].
Борьба парламентаризма с консервативной революцией, столь заметная, скажем, в Германии при Бисмарке, имела место и в России. Однако здесь эта борьба велась лишь за первые предварительные шаги по учреждению квазипарламентских институтов. Царь, свято убежденный в неделимости унаследованной им от предков самодержавной власти, был наиболее очевидным препятствием на пути политических преобразований. Другой же препоной выступало великое множество влиятельных чиновников и придворных, приверженных личным авторитетам и традиционной министерской власти. Вместе с тем сами министерские институции, со своими традициями, идеологией и беспорядком в законотворческом процессе, также стояли на пути политических преобразований.
До недавнего времени в ученом сообществе бытовало мнение о том, что план «правительственного конституционализма» Константина Николаевича был последней из попыток учредить форму представительства вплоть до возвращения к этой теме в начале 1880 года и проекта Лориса в 1881-м. Однако советским историком В. Г. Чернухой был обнаружен серьезный проект графа П. А. Шувалова, подготовленный между 1870 и 1874 годами и предлагавший создание новой формы политического представительства[413]. Этот план, вылившийся в итоге в Валуевские сельскохозяйственную и рабочую комиссии с участием представителей общественности, в целом организованные на манер английских «королевских комиссий» (т. е. парламентских), по праву можно поставить в один ряд как с более ранними проектами по преобразованию Государственного совета, так и с будущей инициативой Лорис-Меликова. Все эти проекты, включая обсуждение идеи о контролируемом участии земств в податной реформе и предложение военного министра Д. А. Милютина в конце 70-х, отражали крепнущую убежденность в необходимости политических преобразований. В этом отношении план Шувалова показателен даже в большей степени, нежели предложения Валуева и Константина Николаевича, представляя родившуюся из среды традиционалистов инициативу предпринять далеко идущие политические изменения. Пусть в эпицентре событий и оказалась таинственная фигура Шувалова, титуловавшегося современниками то «вторым Аракчеевым», то «Петром IV», его судьба, а также роль МВД в проекте могут немало поведать о важности институционального фундамента для будущих реформаторов, а равно и внутриав-тократических перспектив на политические изменения.
Отпрыск знаменитой дворянской фамилии, Шувалов метеором ворвался на политическую арену Петербурга[414] и уже вскоре после покушения Каракозова сделался управляющим III отделением С. Е. И. В. канцелярии и шефом жандармов. Очевидно, он был человек западных настроений, преимущественно англофил, и чаял обновления самодержавия ради его охранения и, пожалуй, даже скорее, сохранения дворянства как отдельного сословия. Шувалов полагал, что в экономическом восстановлении деревни должна господствовать эффективная и ответственная прослойка поместных дворян, а новый сектор сельского хозяйства следует основывать на базе возрожденной крестьянской общины, наряду с западными технологиями и методами. Шувалов был потрясен событиями Парижской коммуны 1870–1871 годов, поскольку все это происходило на фоне того, что он и сам считал нарастающим революционным движением в России[415]. Внимательно изучив английские консервативные реформы, он пришел к выводу, что лишь своевременные уступки со стороны власть имущих способны предотвратить грядущие потрясения.
Шувалов принялся энергично сколачивать партию сторонников в высших министерских кругах, в которую вошли и тогдашний министр внутренних дел Тимашев, и бывший – Валуев, недавно назначенный Александром министром государственных имуществ. Результатом общих усилий стала Сельскохозяйственная комиссия 1872 года, созданная по образцу английских парламентских комиссий, с относительно открытым, публичным сбором сведений от местных бюрократов и приглашенных экспертов. Материалы комиссии было решено издать в томах синего цвета, наподобие blue books[416] британского парламента. Уже с конца 60-х и в начале 70-х годов Шувалов открыто говорил о необходимости конституционных изменений, прилива свежих сил для преодоления застоявшегося, совершенно рутинного, бюрократически и структурно разобщенного русского правительства. Шуваловский призыв был ответом на своего рода политический «пат», в который угодило правительство, не желавшее решать накопившиеся структурные задачи. Как говорит В. М. Маркевич, цель Шувалова заключалась в том, чтобы доказать, что, подобно Англии, консервативная партия несет в себе истинно либеральный дух и вполне способна вести страну вперед благодаря продуманной и своевременной программе реформ, расширявших и политические основания, и общественную опору самодержавия. Кроме того, он был уверен, что подобного же рода просвещенный консерватизм можно будет привить и земствам с дворянскими институциями.
План по привлечению к участию в законодательном процессе земств и представителей дворянства обсуждался в Комитете министров с ноября 1873 до конца февраля 1874 года; он встретил яростную оппозицию, причем не только с консервативного фланга, но и от тех, кого было принято считать реформаторами. Среди шуваловских критиков оказались, к примеру, великий князь Константин Николаевич, военный министр Милютин и министр финансов Рейтерн, заявлявшие, что поданные графом предложения суть консервативные, сословно-центричные попытки установить аристократический олигархат. Шувалова представили человеком, жадным до власти, чьи дерзкие планы посягают на власть царя, а с ней и на все самодержавное устройство. Тимашев же, хоть и покивал, осторожно согласившись, что-де России действительно нужна некоторая форма представительства, так и не сумел аргументировано показать, для чего и каким образом ее надлежит ввести. Рейтерн же настаивал на проверенных временем методах: привлечь к обсуждению исключительно «экспертов» ad hoc (без права голоса), не учреждая никаких особых представительств. Обсуждение зашло в тупик, и Тимашев обратился к Валуеву с просьбой составить проект резолюции, с которым бы могли согласиться все члены Комитета. Результатом явился ряд «положений Комитета министров», в соответствии с которыми затем была создана и другая временная Валуевская комиссия – по обсуждению проекта правил о найме рабочих и прислуги, – также привлекавшая «экспертов» из земских и дворянских представителей, назначаемых при посредстве бюрократии. Шувалов же стремительно терял влияние – не столько по причинам личным (как считали ранние историографы), сколько в силу чрезмерного пыла, с которым он отстаивал свои политические реформы,
