«Наше чувство всем нам подсказывает, что в этом году мы стоим перед решительным поворотом нашей истории», — публично заявил я в апреле 1942 г., не подозревая, что мы уже вплотную подошли к нему — окружение Шестой армии в Сталинграде, гибель Африканского корпуса, успешные наземные операции противника в Северной Африке, а также первые массированные налеты на немецкие города. Да и с точки зрения военной экономики мы оказались на переломе: вплоть до осени 1941 г. она была приспособлена к быстротечным войнам с продолжительными перерывами между ними. Теперь же шла непрерывная война.
Я полагал, что верхушке партийной иерархии следует немедленно начать мобилизацию всех резервов. Это представлялось мне тем более оправданным, что Гитлер сам 1 сентября 1939 г. торжественно заявил в рейхстаге, что нет таких лишений, которые он не был бы готов разделить лично.
И в самом деле, теперь он согласился с замораживанием всех, опекаемых им строек, даже в Оберзальцберге. На это распоряжение я сослался через две недели после вступления в должность в своем выступлении перед самой трудной аудиторией, перед гауляйтерами и рейхсляйтерами: «Недопустимо, чтобы на наши сегодняшние решения оказывали влияние наши замыслы будущих мирных работ. У меня имеется указание фюрера докладывать ему о всех подобных, безответственных помехах, чинимых нашей промышленности вооружений.» Это была неприкрытая угроза, которую я, маневрируя, чуть смягчил признанием, что до начала последней зимы каждый из нас лелеял свои особые желания. Но нынешнее военное положение требует приостановки всех излишних строительных работ в гау. Наш долг подать хороший пример и в тех случаях, когда экономия рабочей силы и материалов была бы и незначительной.
У меня была полная уверенность в том, что, несмотря на монотонность, с которой я зачитывал текст, каждый из присутствующих последует моему призыву. И все же после выступления меня окружило много гауляйтеров и крайсляйторов, старавшихся получить в виде исключения разрешение на какие-то строительные объекты. Первым среди них был сам рейхсляйтер Борман, успевший заручиться у подверженного колебаниям Гитлера распоряжением противоположного содержания. Рабочие на объектах в Оберзальцберге, которым к тому же требовались автотранспорт, стройматериалы и горючее, и в самом деле, остались там до конца войны, хотя через три недели после совещания я настоял на новом приказе Гитлера о консервации этой стройки (4).
За Борманом протиснулся гауляйтер Заукель, он хотел спасти возведение в Веймаре своего «партийного форума». Он также неуклонно продолжал строительство до самого конца войны. Роберт Лей сражался за свинарник в своей образцово-показательной усадьбе. Ему я отказал в этой абсурдной просьбе письменно, позволив себе порезвиться при выборе формулировки исходящих данных: «Руководителю Имперской организации НСДАП и Руководителю Трудового фронта. Относительно Вашего свинарника»!
Да и сам Гитлер уже после моего призыва распорядился ( помимо продолжения работ в Оберзальцберге ) начать перестройку обветшавшего замка Клесхайм под Зальцбургом в роскошную резиденцию для гостей, проект стоимостью во много миллионов. Гиммлер же сооружал для своей любовницы огромную виллу недалеко от Берхтесгадена в такой тайне, что я об этом узнал лишь в последние недели войны. Гитлер сам поощрил одного гауляйтера ( это было уже после 1942 г. ) к перестройке замка Позен, одного отеля да еще — и к строительству личной резиденции, и все это с огромным расходом фондируемых материалов! Еще в 1942-43 гг. продолжалось строительство персональных поездов для Лея, Кейтеля и прочих, что требовало немало дефицитных материалов и квалифицированной рабочей силы. Индивидуальные строительные замыслы партфункционеров оставались мне по большей части неизвестными. При всевластии рейхс— и гауляйтеров я не мог добиться над ними контроля и лишь редко удавалось ноложить вето на тот или иной проект, да и то на него не обращали внимания. Даже летом 1944 г. Гитлер и Борман поставили своего министра вооружений в известность, что некая мюнхенская фирма по изготовлению багетов и рам не должна привлекаться к военным заказам. Впрочем, еще несколькими месяцами ранее от производства для армии опять же по их указанию были освобождены «фабрики и приравниваемые к ним художественные промыслы», занятые изготовлением ковров и штофных материалов для послевоенных сооружений Гитлера (5).
Всего лишь через девять лет после прихода к власти руководящий слой был в такой степени коррумпирован, что даже на критическом этапе войны не мог отказаться от ставшего уже привычным стиля жизни на широкую ногу. Всем им «для представительства» были необходимы просторные дома, охотничьи угодья, поместья и замки, многочисленная прислуга, обильные застолья, подвалы с изысканными коллекциями вин (6). Кроме того, они прямо-таки помешались на опасениях за свою жизнь, и в этом было что-то гротескное. Гитлер сам, куда бы он ни прибывал, первым делом приказывал строить для него бункеры, мощность перекрытий которых, соответственно увеличивавшемуся весу бомб, возросла под конец до пяти метров. Целые системы бункеров были возведены в Растенбурге, в Берлине, на горе Оберзальцберг, в Мюнхене, в гостевом замке в Зальцбурге, в ставках под Наугеймом и на Сомме, а в 1944 г. он повелел пробить в горах Силезии и Тюрингии еще две ставки, что потребовало привлечения сотен так нам нужных специалистов по шахтному строительству и тысяч рабочих (7).
Бросавшиеся в глаза страх и преувеличенная оценка собственной персоны у Гитлера делали и для его окружения несложной задачей принятие сверх-мер по собственной безопасности. Не только в своем Каринхалле, но даже и в отдаленном замке Фельденштайн вблизи Нюрнберга, который почти никогда не посещался, Геринг приказал построить разветвленные подземные сооружения (8). Семидесятикилометровое, пролегающее через отгороженные леса шоссе из Каринхалля в Берлин, было оборудовано на равном удалении друг от друга бетонированными укрытиями. При осмотре последствий прямого попадания тяжелой бомбы в общественное бомбоубежище Лей ничем не интересовался, кроме как толщиной пробитых перекрытий в сопоставлении с их мощностью в его личном бункере, расположенном в практически безопасном предместье Груневальд. И ко всему этому гауляйтеры согласно приказу Гитлера, убежденного в их незаменимости, сооружали еще и еще бункеры вне своих городов.
Из всех первоочередных задач, обрушившихся сразу же на меня, самой неотложной был вопрос с рабочей силой. В середине марта, как-то поздно вечером, я посетил одно из ведущих берлинских предприятий по вооружению «Райнметалл-Борзиг» и увидел, что хотя его цехи и набиты ценнейшим оборудованием, но оно не используется: для второй смены не хватало рабочих. Не иначе обстояло дело и на других заводах вооружений. Помимо всего прочего возникали трудности с электроэнергией в дневное время, тогда как в вечерние и ночные часы кривая нагрузки элекросетей существенно шла вниз. Поскольку одновременно шло строительство новых промышленных предприятий общей стоимостью примерно в 11 миллиардов марок, которые мы не смогли бы обеспечить оборудованием, мне показалось разумным законсервировать большую их часть, а высвободившуюся таким образом рабочую силу перебросить для организации второй смены на действующих предприятиях.
Гитлер в общем обнаружил понимание такой логики и подписал директиву о сокращении объемов строительства до трех миллиардов. Однако, он заупрямился, когда в соответствии с ней встал вопрос о консервации долгосрочных строительных объектов химической промышленности стоимостью примерно в один миллиард марок (9). Ему хотелось всего и сразу, и свой отказ он мотивировал следующим образом: «Допустим, война с Россией закончена. Но у меня есть и более далекоидущие планы, и для этого мне нужно больше синтетического горючего, чем сейчас. Новые предприятия должны строиться, даже если срок их сдачи через несколько лет». Годом позднее, 2 марта 1943 г., я считал необходимым констатировать, что нет смысла строить заводы под программы будущего, не могущие быть завершенными строительством до 1 января 1945 г." (10). Ошибочное решение Гитлера начала 1942 г. продолжало еще и в сентябре 1944 г., в катастрофической обстановке на фронтах, камнем висеть на нашей промышленности вооружений.
Хотя его решение нанесло существенный ущерб моему плану свертывания значительной части строительной отрасли, все же удалось высвободить несколько сотен тысяч строительных рабочих, которых можно было переключить на военное производство. Но тут возникло неожиданное новое препятствие. Руководитель группы по трудовым ресурсам в рамках четырехлетнего плана министериаль-директор д-р Мансфельд без обиняков заявил мне, что у него не хватает власти, чтобы сломить сопротивление гауляйтеров, не согласных с направлением освобождающихся строителей из одного гау в другой (11). И в самом деле, гауляйтеры, при всех их интригах и соперничестве, моментально выступали как единая когорта, как только возникала угроза одному из их «суверенных прав». Мне было ясно, что, несмотря на мои тогда очень сильные позиции, в одиночку я никогда с ними не справлюсь. Нужно было привлечь кого-то из их рядов, чтобы через особое уполномочение от имени Гитлера преодолеть и эту трудность. Мой выбор пал на старого приятеля, многолетнего статс-секретаря Геббельса, Карла Ханке, занимавшего с января 1941 г. пост гауляйтера Нижней Силезии и входившего в этот круг. В принципе Гитлер согласился с прикомандированием ко мне специального уполномоченного. Но на этот раз Борман успешно обошел меня. Поскольку было известно, что Ханке мой приятель, то его прикомандирование не только означало бы усиление моей власти, но и вторжение в бормановскую сферу партийной иерархии.
