Сияющий Батт, лопоухая голова которого сидела на тонкой шее, как лист дерева на черенке, гордый тем, что на глазах доброй половины Города делает что-то важное, пусть и непонятное, поднес к комлю колоды горящий уголек в расщепе длинной палки…
Тут и выяснилось, что Умнейший умудрен не одним голым умом, но и тайным Знанием, неведомым даже Хранительницам, — а впрочем, никто в точности не знает, что ведают Хранительницы, а чего не ведают.
Ахнуло.
Словно вернулся гром, далеко опередив период дождей, словно нежданно рухнуло в лесу исполинское дерево — грохот сотряс воздух над стрельбищем, туго ударило в уши. Взбесившейся кошкой провизжала каменная картечь — с деревьев на опушке посыпались сбитые ветки. Мишень истерзало в клочья. Адская колода рявкнула, выплюнув из жерла гейзер огня, отпрыгнула назад и заволоклась смрадным дымом. В ящике стронулись, загрохотали камни.
Леон закричал, как все. И так же, как все, тряс головой, выбивая из уха воздушную пробку. Заголосили женщины, заревели дети. Оглушенный Батт как сел на землю, так и сидел, и видно было: хочет зареветь, да не решается. Мелькая пятками в стремительном бегстве, дурно вопила Хлоя, не вовремя явившаяся на поляну разобраться с муженьком — почему при нем бьют пасынков, а он и ухом не ведет… Кое-кто из зрителей кинулся было наутек вслед за ней, но, уверившись, что колода снова ведет себя мирно, рискнул вернуться. То, что осталось от мишени, уносило ленивым ветерком. Стрелки с испугом и восхищением провожали глазами парящие в небе обрывки.
Умнейший уже был возле колоды. Возле пушки, поправил себя Леон. Узловатыми пальцами старик ощупывал дерево, не пропуская ни одной пяди, разглядывал так и этак. Не найдя повреждений, довольно хмыкнул.
— Ну и ну, — проронил Леон и больше ничего не смог сказать. В голове шумело, как наутро после праздника.
— Что, — рассмеялся старик, — понравилось?
— Ты и вправду Умнейший…
— А ты только сейчас это понял?
— Ты Умнейший! Умнейший! Да!
— Если хочешь, можешь звать меня Учителем… И перестань орать. Да, я доволен. Если хочешь знать, я уже делал однажды опыт в этом роде. Тогда пушку разнесло вдребезги, а меня пришлось лечить много дольше, чем мне хотелось бы. Зато теперь я не ошибся ни с деревом, ни с зарядом.
— Погоди, погоди… — Леон морщился, пытаясь уйти от неприятной догадки. — Неужели… выбрал менее ценного? Хладнокровно выбрал… Нет. Не может быть. — Ты хочешь сказать, что Батт… мог бы…
— Я просто-напросто предусмотрителен. А кроме того, я с тех пор начал кое-что понимать. Риска практически не было.
Леон сглотнул.
— Ты извини, но, пожалуй, я не стану называть тебя Учителем…
— Как хочешь.
Старик тут же забыл о Леоне, словно его и не было, зато собравшимся возле него ремесленникам (женщины приблизиться не решались) втолковывал веско и неторопливо, повторяя и по два раза, и по три:
— Завтра ухожу. Без меня ладьте поворотный круг на вкопанной оси и делайте вторую пушку. Пороха как раз осталось на два выстрела, а перезарядить в бою все равно не успеете, это вам не по мишени стрелять. Запомните: железо для картечи лучше камней, так что пусть Аконтий набьет кругляшек. Пушки держать заряженными, порох от сырости беречь! Сумеете найти серу и выварить селитру — делайте третью пушку. На площади выкопайте убежище, чтобы те, кто не успеет укрыться в лесу, пересидели в нем, а Четвероног убежище прикроет, лишняя крыша в таком деле не помеха… — Старик помолчал. — А лучше всего бросайте Город и уходите в леса на восток. Подумайте.
Ремесленники мялись. С одной стороны, Умнейший, конечно, прав, но… Без Хранительницы, без женщин такие вопросы не решаются, неужели Умнейший не понимает? А если понимает — зачем ставит всех в неловкое положение?
— Ну как хотите…
То, что случилось в ближайшую ночь, потом долго преследовало Леона, словно дурной сон, который надо поскорее забыть, если не хочешь портить людям настроение угрюмой физиономией. И даже много позднее, когда под наплывом событий грозных и страшных ночное происшествие могло показаться невинной чепухой, он не мог забыть его, как ни старался. Странная штука — память.
Несколько чадящих факелов освещали Хранилище и не могли осветить его целиком — настолько велико было здание, выходящее углом на площадь Четверонога, самое большое здание в Городе. Любой из гостевых домов в сравнении с ним казался личинкой-слизнивцем рядом с лесным драконом.
Красноватые отблески плясали на стенах. Хорошо, что в Хранилище нет окон. В самом деле — слоняться ночью по чужим домам, словно блудодей какой… Ладно, что не в одиночку, да и Хранительница в Хранилище не живет.
Никогда прежде Леону не приходилось бывать в Хранилище Знаний, да еще городском. Мужчинам здесь не место, а легенды о Хранителях, скорее всего, легенды и есть. Мужчина годится добывать, женщина — хранить вечно. Так было, так будет.
Внутри оказалась всего одна комната — но какая! Ряды, целые шеренги грубо сколоченных полок шли от стены к стене, провисая под тяжестью свитков и деревянных табличек, испещренных трудночитаемыми знаками. Некоторые были совсем ветхи. Хроники Простора. Обширные каталоги растений и животных, включая и морских обитателей из никогда не виденного Леоном океана. Записанные рассказы-были охотников о встречах с необычайным. От Древнего Знания до летописей, до последних записей о браках, рождении и смерти — все было здесь.
Благоговейного трепета не испытывал, пожалуй, лишь Умнейший.
Леон озадаченно повертел в руках странную книгу — не свиток, а кипу ломких прямоугольных листов, прошитых по краю. Ему пришлось крепко поразмыслить, прежде чем он догадался, что это — тоже книга. И даже на бумаге, только это не пчелиная бумага, а какая-то другая…
Тирсис неотрывно смотрел на Леона. Остальные притихшие подростки смотрели то на Леона, то на Тирсиса. Батт зябко трясся, клацал зубами — может быть, потому, что еще не успел опомниться от грохота деревянной пушки. Но скорее всего по другой причине… Скуксились мальчишки, недоученные стрелки, скис порыв. Совсем не такими они были, собравшись перед восходом Энны — меньшей из лун. Когда запретное лишь затевалось и маячило где-то впереди, их глаза горели огнем восторга.
Теперь потухли.
Было слышно, как под деревянным полом возятся насекомые.
— Ты нашел то, что искал, Зигмунд?
Леон подпрыгнул. Запрыгали безумные тени, и расшвыряло в стороны подростков, даже Тирсиса. Кто-то коротко и жалобно подвыл.
Хранительница была здесь. Вошла незаметно. Сзади.
Отблески пламени играли на каменном лице.
— Я ведь знала, что ты не успокоишься, Зигмунд. С самого начала знала.
— А я ждал тебя. Ты покажешь нам путь в Столицу?
— На старости лет ты становишься однообразен, — Хранительница иронически приподняла бровь. — Мы ведь уже говорили об этом, и не раз. Твои затеи бесполезны, и в Столице ты все равно не найдешь того, что тебе нужно.
— С чего ты взяла, будто знаешь, что мне нужно, Кларисса?
— Я догадываюсь. Почему я должна делать то, что принесет Простору вред?
— Значит, бесповоротно? — спросил Умнейший.
— Разве ты сомневался?
Старик вздохнул.
— Сомневался — не сомневался… Говорят, человеку свойственно надеяться.
— Тебе вообще не следовало сюда приходить, а тем более втравливать в опасные авантюры глупых мальчишек. Ради них я предлагаю тебе уйти. И ради них буду молчать о вашем э-э… визите.
— Ради них? — удивился Умнейший. — А мне почему-то казалось, что ради всего этого, — он обвел рукой полки. — Или, может быть, я ошибаюсь? Ответь мне, может ли Хранительница пожертвовать хотя бы одной старой бумажкой ради спасения человеческой жизни, если возникнет такая необходимость? Что-то я никогда не слышал о подобном.
Каменное лицо Хранительницы ничего не выражало.
— Мне надоело спорить с тобой еще лет двадцать назад, Зигмунд. Одни люди умирают, другие рождаются. Знания хранятся вечно.
— Сгнившие свитки с замшелыми байками. Старое вранье. Знания!
Хранительница шагнула вперед.
— Лучше уходи по-хорошему, Зигмунд. Иначе придется ненадолго уйти мне, но я вернусь не одна. Не думаю, что мои добрые горожане будут счастливы увидеть тебя здесь. И уж совсем не уверена, что мне удастся смирить их справедливый гнев.
В дрожащем свете факелов Умнейший жутковато осклабился.
— Ты всегда была внимательна ко мне, Кларисса. Надеюсь, ты не заставишь меня долго мучиться?
— К чему убивать? Шептуны просто внушат тебе мысль уйти из Города, и ты уйдешь. Сам. И больше здесь не появишься. А если еще раз попытаешься войти в Город, тебя выставят.
— Я плохо поддаюсь зашептыванию, ты же знаешь… Конечно, ты можешь приказать зашептать их, — Умнейший показал на Леона и притихших подростков, — и кто-нибудь из них меня попросту пристрелит. Уверен, что для тебя это оказалось бы наиболее приемлемым вариантом. Но ты забываешь об одной незначительной мелочи. Чтобы позвать кого-нибудь, тебе придется для начала отсюда выйти. А ты не выйдешь.
