Леон, ничего не понимая, пропускал сквозь пальцы желтый порошок. Понюхал. Ничем особенным не пахло.
— Это всё, что я сумел сделать за пятьдесят лет, — сказал старик. — Не много я смог, верно? Сера с Голи Покатой. А как я селитру из помойных ям добывал, то отдельная песня, — Умнейший ухмыльнулся. — Тогда-то меня Грубияном и прозвали: кто за убогого меня держал, кто насмехался, а я всем отвечал одинаково…
— А зачем селитра? — спросил Леон.
Глава 7
Велика ли ковкость крамолы, княже?
Вопросы без ответов
Кость-дерево растет обыкновенно. Пока молодое, прямое как свечка деревце еще не перемахнуло ростом взрослого мужчину, подходи к нему без боязни и рви терпкие рубиновые ягоды, а коли есть нужда, то и ломись шалым драконом через подлесок — исцарапаешься, но и только. Листва юного деревца еще мягкая, а ствол на срезе плотен, не вдруг и срежешь, и завит-перевит волокнами со сложным рисунком. Никакой срединной полости, или канала, в молодом стволе еще нет, и сердцевину отличишь от древесины лишь по рисунку, но не по твердости. Позднее, когда ветви кроны уже перевились в рыхлый шар, а голый ствол еще не вымахал в высоту — уважай кость-дерево, если не хочешь всю жизнь носить на себе шрамы. Отвердевшими листьями зрелого кость-дерева бреются, режут, коли под рукой не случится ножа, а внутри ствола волокна расходятся, образуя прямой круглый канал, достигающий у старых деревьев двух третей поперечника ствола, а то и больше. Из отрезков старых стволов, промазанных снизу глиной, получаются великолепные дымоходы для очагов, если кому взбредет в голову каприз иметь в доме не ритуальный, а действующий очаг. Загорается кость-дерево туго, и если незадачливый охотник заночевал в лесу, где другие деревья не растут, то быть ему без костра, — но уж если загорается, горит долго и жарко.
Не просто срубить лесину — выворотить ее с комлем, усаженным обрубками корней, а прежде выбрать такое дерево, чтобы удовлетворило прихотям Умнейшего, оказалось далеко не просто. С десяток крепких мужчин вышли в лес, едва забрезжил рассвет, а вернулись лишь к полудню, тяжко нагруженные толстой колодой длиной шага в три, причем потный и усталый Аконтий взглядом исподлобья давал понять, что лично он ради непонятного баловства второй раз в лес не пойдет, он не дракон — деревья валить, а человек, и каждому советует поступать как человеку. Взгляд ли Аконтия возымел действие или поиски нужного дерева принесли надлежащие плоды, только Умнейший, придирчиво осмотрев и ощупав перевитую волокнами древесину, колоду одобрил.
Леон разрывался между односельчанами, учениками и Умнейшим. Колоду, похожую на распиленную поперек пустую кость с суставной нашлепкой на торце, приволокли на стрельбище, стесали корни заподлицо и установили в прочном деревянном ящике так, чтобы она без большого усилия могла качаться вверх-вниз. Качели, что ли, делают? Ничего не понятно… На дно ящика Умнейший велел набросать земли и камней.
— Целься спокойней! — покрикивал Леон на учеников, косясь на возню вокруг колоды. — Выдох мощнее и не слишком долгий, а если трубка короткая, то и вовсе резко выдыхай…
То ли стрелки набрались опыта, то ли просто день выпал удачный, только в среднем каждая пятая стрелка попадала сегодня в кружок. Мальчишки ликовали.
Пасынки-близнецы Сильф и Дафнис слонялись в пределах досягаемости слуха, ехидно комментируя новые обязанности отчима. Леон, стиснув зубы, терпел. Тирсис же терпеть не стал: отложив в сторону духовую трубку, молча въехал одному из пасынков кулаком в нос, а второму в ухо.
— Пометил, — пояснил он баском, — а то ведь одного от другого не отличишь.
Кирейн, разыскавший городской родник Тихой Радости, ожил и, заняв у кого-то думбалу, принялся репетировать сочиненную еще в дороге горестную песнь о том, как погибла деревня, а все потому, что в нужный момент в ней не оказалось великого стрелка. Умнейший, оторвав себя от дел, слушал внимательно.
— Неплохо, — оценил он. — Для городских сойдет. Только ты про Леона не пой, пока мы не уйдем. Не хватало нам еще сложностей с уходом.
— Куда вы уходите? — выпучив глаза, Кирейн икнул.
— Тебя не касается.
— И я с вами пойду!
Умнейший подумал.
— Иди. Будешь в походе сочинять, а не будешь — прогоним. Станешь ныть — прогоним тоже. Тихую Радость без разрешения не пить!
— Как же сочинять без Тихой Радости? — изумился сказитель.
— На стихи дадим. Но не более.
Кирейн задумался и думал долго.
— Ладно, — вздохнул он. — Не более так не более. Вам же хуже будет.
Умнейший долго тер в узловатых пальцах принесенный в корзине угольный порошок, спрашивал о породе сведенного на уголь дерева и велел растолочь помельче. Детворе, путавшейся под ногами, тоже нашел дело: попросил принести с речной излучины побольше мелких окатышей.
Народу мало-помалу прибывало — не как на общем сходе, но половина того, не меньше. Кое-кто хмурился: возня с неживым, известно, до добра не доведет. Иные возражали: колода из кость-дерева — неживая ли? Если ее прикопать в лесной тени, она пустит побеги и через несколько дней вновь станет деревом.
— Была колода, — объяснил Умнейший, — теперь пушка.
Все три порошка он смешал в горшке из сухой тыквы, отмеряя дозы деревянным стаканчиком, и неторопливо, чтобы каждый мог уследить за его действиями, засыпал в колоду. Туда же с помощью толстой палки туго забил тряпье, в котором Леон узнал свой старый хитон, за хитоном последовали десятка три окатышей и еще один ком тряпья, на сей раз чужого. В толпе зрителей переглядывались: если старик еще не тронулся умом, то вот-вот это сделает, и не сходить ли кому за толковым знахарем, пока не поздно?.. В стороне от колоды неизвестно для чего жгли небольшой костерок.
Как удавалось Умнейшему уединяться среди толпы — Леон понять не мог. Ничего не скажет, вроде бы даже не поглядит искоса, просто чуть шевельнет бровью, и готово — за десять шагов вокруг никого, кроме того, с кем старику надо поговорить с глазу на глаз, а почему так получается — никто не поймет, а большинство и не задумается.
На этот раз старику понадобился Леон. Опять.
— Скажи, — не очень уверенно начал Умнейший, — ты смог бы попасть в кружок летящей мишени? Иными словами, повторить то, что сделал в деревне. Смог бы?
— Не знаю, — ответил Леон. — Не уверен. А зачем это?
Вопрос пропал впустую.
— Раз не уверен, не будем и пробовать. Ты у нас великий стрелок, им и оставайся. Кстати, как твои мальчишки?
— Троим есть смысл совершенствоваться дальше, двое под вопросом.
Умнейший крякнул.
— Кто о чем… Тебя они слушаются?
— Как собачонки, — хмыкнул Леон. — Вчера Фаон надерзил Хранительнице, а я его отчитал прилюдно, так он полдня прощение выпрашивал, по пятам ходил…
— За Хранительницей?
— За мной.
Старик снова крякнул. Куда-то он гнет, с беспокойством подумал Леон, а куда — как всегда, не понять. Умнейший.
— И он был счастлив, когда ты его простил?
— Да, кажется.
— Когда кажется, проспись, и перестанет казаться. Мне надо знать точно: Тирсис — и остальные — сделают то, что ты прикажешь?
— Наверно. Почему бы нет?
— Даже если это будет против обычаев?
— Даже… Да не знаю я!
— Сегодня придется узнать. Прикажи им собраться ночью перед восходом Энны так, чтобы ни одна живая душа в Городе об этом не проведала. Духовые трубки взять с собой. И сам помалкивай — дело нам предстоит нешуточное. Ты меня понял?
— Нет.
— И не надо пока. Кто из них самый бестолковый — Батт?
Оказывается, старик примечал все, что надо.
— Батт, — кивнул Леон.
— А позови-ка его сюда.
Тот же серый порошок, который забили в колоду, завалив сверху камешками, теперь осторожно сыпали в узкую дырку, неизвестно для какого баловства проверченную сверху в комле колоды. Шагах в пятидесяти воткнули в землю шест с прикрепленной к верхнему концу мишенью из листа кровельного дерева. Удалось расслышать, как Умнейший втолковывает нескладному подростку что-то об оказываемом доверии, и разглядеть, как горят глаза взволнованного Батта. Смех, да и только.
Стрелки давно уже опустили духовые трубки. Какая уж тут стрельба, когда Умнейший чудит. Получится что — хорошо, а не получится — все равно будет о чем на старости рассказать внукам.
— Отойти всем! — гаркнул Умнейший на все стрельбище так, что многие вздрогнули: старик-старик, а голосина — ого! — От пушки — подальше! Кто там позади мишени торчит? Жить наскучило? В сторону! Дальше! Еще дальше!..
Толпа попятилась. Умнейший тоже отошел от колоды шагов на двадцать и зачем-то прилег.
— Приготовиться… Огонь!
Сияющий Батт, лопоухая голова которого сидела на тонкой шее, как лист дерева на черенке, гордый тем, что на глазах доброй половины Города делает что-то важное, пусть и непонятное, поднес к комлю колоды горящий уголек в расщепе длинной палки…
