Вот кем стала эта женщина. А раньше, я уверен, была просто дурочкой, хорошенькой, сверхсоблазнительной дурочкой, вокруг которой вились всякие, и свою долю в ее жалкую судьбу они, эти «всякие», тоже внесли. Спросить бы ее о той, прежней ее жизни.
Но в какой-то момент Галя вдруг становится серьезной и собранной. По-видимому, она решает, что я достаточно выпил и лукавить с ней уже не в состоянии.
— Ты можешь сделать ради меня одно колоссальное дело. Да или нет? — спрашивает она и умоляюще смотрит мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них что-то.
— Могу, — твердо объявляю я. — Какое дело?
— Я говорю… за того человека. Он грозит меня тоже… убить.
Голос у нее прерывается и дрожит. Кажется, она и в самом деле боится этого человека.
— За что? — спрашиваю я.
Вопрос поставлен быстро, напористо и как-то неудобно. Галя, я вижу, слегка смешалась и говорит первое, что ей приходит в голову:
— А я ему отказала во взаимности. Он давно до меня добивается. И убил он из ревности, я знаю.
— Я ему покажу взаимность, — с угрозой говорю я.
— Покажи. Покажи обязательно, — горячо и умоляюще шепчет Галя, прижимаясь ко мне и как бы ища защиту. — Ты такой сильный…
Фу ты! Ну и сценка. А еще говорят, что в жизни такого не бывает. Мне становится смешно, но я держу себя в руках. Ничего не поделаешь.
— Будь спокойна, — распаляюсь я. — Где этот тип?
— Завтра, — говорит Галя. — Ах нет. Завтра праздник. Послезавтра мы пойдем в одно место, и я тебе его покажу.
— Что еще за место? — грубовато спрашиваю я.
Но сейчас это можно, я все-таки выпил и к тому же взволнован.
— Есть у нас одно такое местечко, — улыбается Галя. — «У господа бога за пазухой». Не слыхал?
Я с изумлением смотрю на нее. Галя понимает мое изумление по-своему и звонко смеется.
…Поздно вечером я ухожу домой. Во дворе мне уже совсем по-приятельски бросается в ноги Шалун и тихо урчит. Я запускаю пальцы в его густую шерсть и бормочу:
— Ну, приятель, и выбрал же ты себе хозяйку.
На следующий день внезапно и резко холодает. В воздухе носятся редкие снежинки. Солнце лишь изредка выглядывает между черно-лиловыми тучами. Но одетая в красные полотнища и флаги Одесса все равно веселится и радуется празднику. Многоголосый шум, музыка, песни вливаются в окна гостиницы, бередят и торопят нас.
Мы с Леной залезаем в свои свитеры и куртки и отправляемся бродить по городу.
Мы идем по Приморскому бульвару, откуда виден весь порт и расцвеченные флагами белоснежные корабли, по знаменитой Дерибасовской, где шумный и пестрый людской поток льется прямо по мостовой. На пальто и куртках алеют кумачовые ленточки праздничных значков, над головами плывут флаги, портреты, транспаранты, разноцветные воздушные шары.
Потом мы с Леной выходим на Пушкинскую, пожалуй самую красивую из всех улиц, и в праздничном людском потоке двигаемся в сторону вокзала. Кругом нас столько веселых, смеющихся, удивительно славных лиц. И я чувствую, как влюбляюсь, по-настоящему влюблюсь в Одессу и сам же усмехаюсь над своими сентиментальными мыслями.
Неожиданно перед нами вырастает Гога. Он в черном кожаном пиджаке и ярком кашне. Он выскакивает из толпы, как черт из коробочки, и мне на секунду становится неприятно. Я сейчас настроен совсем на другую волну.
— Салют! — кричит Гога, размахивая красным флажком.
Гога подскакивает ко мне чуть не вплотную и, задрав голову, шепчет в ухо:
— Следуйте за мной. Я покажу один дом. И ша! Вопросы потом. А пока «мы только знакомы, как странно». Народная песня.
Затем он галантно раскланивается с Леной и даже целует ей руку. Делать нечего, мы сворачиваем в какую-то тихую улицу и идем вслед за Гогой, который с независимым видом следует впереди нас. Очевидно, по каким-то соображениям он не хочет демонстрировать свое знакомство с нами. Я стараюсь запомнить улицы, по которым мы идем.
Наконец Гога сворачивает в подворотню какого-то большого и, видимо, старого здания с высокими стрельчатыми окнами и каменным львом у подъезда.
В большой полутемной подворотне Гога поджидает нас. Когда мы туда заходим, он берет меня под руку, отводит в сторону и указывает в глубину двора, где стоит небольшой деревянный домик.
— Вон в той доходяге, — тихо говорит Гога и опасливо озирается, — временная резиденция этого типа. Предупреждаю, бандит. Он будет делать Галку. — И, словно спохватившись, торопливо добавляет: — Ша. Я исчезаю. Вы после меня. Ясно? И не сразу.
Мы возвращаемся к Лене. Гога, обольстительно улыбаясь, прощается с ней.
— Вы разрешите вечерком вас сфотографировать? — галантно осведомляется он.
Я незаметно киваю Лене.
— Заходите, — весело соглашается Лена.
Гога довольно поспешно и с явным облегчением ретируется. Неужели он так рисковал, приведя нас сюда?
Мы с Леной, обнявшись, словно влюбленные, нашедшие наконец укромный уголок, стоим еще некоторое время в подворотне. Через голову Лены я внимательно изучаю двор и одинокий домик вдали.
— Интересно, кто этот тип… — задумчиво говорю я. — Откуда он приехал и кто его позвал.
— Позвал его Зурих, — убежденно отвечает Лена, пряча лицо у меня на груди. — А вот приехал… может быть, тот самый, из Пунежа, как ты думаешь?
— Возможно, — соглашаюсь я. — Вполне возможно. Эх, хоть одним бы глазком на него взглянуть.
— Ничего. Взглянут другие.
— А может быть, зайдем во двор? — предлагаю я. — Он же нас не знает. Хотя бы поближе рассмотрим эту доходягу.
— Не надо, — решительно возражает Лена. — На всякий случай не надо. Мало ли что.
И, к счастью, я ее слушаюсь.
Мы не спеша возвращаемся в гостиницу. Адрес дома я немедленно сообщаю по телефону Стасю.
— Все будет сделано, — говорит он. — Вечером жди Леву, как условились. Ты меня понял?
Лева приезжает к нам под вечер. Одет он подчеркнуто небрежно. Перепачканное в чем-то пальто, мятая старая кепка, под скрученным в жгут сереньким кашне виден расстегнутый ворот заношенной рубашки. Физиономия у него заросла черной щетиной. Словом, Лева выглядит довольно жутковато.
— Тебе надо соорудить такой же туалет, — застенчиво улыбаясь, говорит он.
Мы с Леной принимаемся за дело. Этот вариант предусмотрен нами еще в Москве.
— Велено передать, — говорит между тем Лева, — по этому адресу действительно живет приезжий. Пока только установлено, что он из Москвы.
Вот тебе и раз! Кто же это может быть? Как хорошо, что мы не зашли во двор.
Когда мы собираемся наконец уходить, на город уже опускаются сумерки. Напоследок Лева критически осматривает меня.
— Тебе бы еще роста убавить, и полный порядок, — усмехаясь, говорит он.
— Чтоб не бросаться в глаза. Первая заповедь в нашем деле.
— Трудновато, — отвечаю я. — Но если ты велишь…
— Ай, бросьте, — машет рукой Лева. — Калеки мне тоже не нужны.
— Мальчики, только будьте осторожны, — говорит Лена и, обращаясь ко мне, добавляет: — Мне еще не хватает, чтобы что-то случилось с тобой.
— Сестренка, у тебя, кажется, сдают нервы, — ласково говорю я и, словно ребенка, глажу ее по голове. — Ну, ну. Все будет в порядке.
А Лева, наш застенчивый, немногословный Лева, вдруг выдает целую речь, весьма, кстати, удачную.
— Чуть не забыл, — говорит он. — Мы сегодня звонили в Москву, в ваше хозяйство. Майор Цветков велел поздравить вас с праздником и передать, чтобы работали спокойно. Ваш друг, капитан Откаленко, чувствует себя нормально. Тоже просил передать вам привет. Через два дня его транспортируют в Москву, к его старикам. Вот так.
Мы с Леной переглядываемся, и она чуть вымученно улыбается.
Мы выходим из нашего шикарного номера и торопливо сбегаем по широкой, выложенной ковром лестнице, мимо удивленного нашим видом швейцара в золотых галунах и говорливой толпы иностранных туристов. У подъезда нас дожидается машина.
Когда мы усаживаемся, Лева говорит:
— Теперь я тебе обрисую, куда мы идем, — он на секунду умолкает, словно набираясь сил для такого длинного рассказа, потом, закурив, продолжает: — Вообще-то говоря, довольно-таки неказистый пивной бар на Пересах. Но! — Лева предостерегающе поднимает палец. — Директор вполне надежный человек. Это раз! Очень удобное помещение, выходы, подсобки. Это два! Сейчас все увидишь. Но главное — это три! Кое-кого там поят в долг. И кормят тоже. Мировые музыканты. Бывают и «королевы», умереть какие! Ну и всякие нужные и интересные встречи. Словом, реклама идет. Среди этой публики, конечно. Никто из приезжих не минует этой точки. А из своих и подавно. Появляются и весьма опасные. И это их последний загул. Мы между собой так это место и зовем: «Точка, и ша!» Но ни одного мы там не берем. Что ты! Там все чисто и безопасно. Мы их берем далеко и совсем в других местах, когда они уже забыли, что провели вечерок в той точке. Ведь есть и другие места, где они у нас «отметились», — в голосе Левы звучит больше злости, чем лукавства. — Но вот что имей в виду. Между собой они там толкуют и счеты сводят.
