сеньор Корреа. — Но я слышал вот что: когда он пробил стену гробницы и протянул внутрь руку с огарком свечи, его спросили, что он видит, а он ответил: «Чудесные вещи!»
Сеньор Сальваде плеснул себе на два пальца бренди и грубо спросил:
— И что? К чему ты клонишь?
— Сейчас узнаешь. Представьте себе мой восторг, когда, как Картер, я вскрыл конверт и нашел там вот это. — Он вытащил из кармана клочок голубой бумаги. — Представьте мое изумление! Представьте, сколько раз я перечитывал эти строки, не веря своему счастью. И каким ничтожеством я почувствовал себя, когда мой маленький огарок обнажил скрытые внутри «чудесные вещи».
Сеньор Сальваде цинично усмехнулся в бокал.
— Ну-ну, расскажи нам, как ты там обнажил свой маленький огарок!
Тут терпение Фернанды Марии лопнуло. Она протянула руку через стал и попыталась выхватить из рук мучителя голубой листок.
— Давай уже, телись, ради всего святого! Что там написано?
Сеньор Корреа поднял руку с листком, призывая их к терпению, прямо как Марта Алисия накануне.
— Дорогая, здесь написано следующее: «Дорогой сеньор Корреа, мы давно не общались, и мне жаль, что раньше нечего было вам показать. Посылаю короткий рассказ и надеюсь, что вы рассмотрите его для публикации по вашим обычным расценкам».
Сеньор Сальваде помахал в воздухе бокалом.
— И кто же автор?
— В этом то и есть главный сюрприз, друзья мои. Вот поэтому я и попросил вас присоединиться ко мне и разделить мою радость. Посмотрите под вашими тарелками.
— Что?
— Под тарелками. Загляните-ка туда.
— Это уж слишком, — возмущенно сказала Фернанда Мария.
— Ты просто жалок.
Но они заглянули. Под тарелками лежали конверты, которые сеньор Корреа заранее положил туда. Внутри каждого конверта имелась копия журнальной обложки, на которой под названием «Салон», написанным витиеватым римским шрифтом, там, где обычно помещаются фотография и заголовки основных статей и рассказов, сообщающих читателям, что их ждет в номере, было выведено:
ВАЛЬДЕС
Одно лишь слово самым черным, самым жирным шрифтом, на всю страницу.
Глядя на пораженные лица обоих редакторов, сеньор Корреа в шутливом смущении развел руками.
Сеньор Сальваде первым обрел речь:
— Мерзавец! Негодяй!
Улыбаясь, сеньор Корреа ответил:
— Он вернулся, господа. «Я — Озимандиас, всех королей король! Воззри деяния мои, Всесильный! Трепещи![12]» Ха-ха-ха!
* * *
Машина медленно двигалась под деревьями, что отбрасывали на улицу резные тени, как русалка, плывущая сквозь качающиеся заросли морских водорослей, испещренных пятнами пробивающегося с далекой поверхности солнечного света. Вчерашний дождь прибил пыль и увлажнил дорогу, поэтому колеса машины издавали довольное, сытое урчание, а текущие из радиоприемника звуки танго тоскливыми обрывками фраз повисали в воздухе.
мы простимся с тобою
и забудем друг друга
свои жаркие чувства
утопил я в вине
мне достаточно боли
мне бутылка подруга
мое сердце сгорело
позабудь обо мне
а ты ходишь по кругу
со своею любовью
да я пьян как обычно
но не в этом беда
мне бутылка подруга
мне достаточно боли
позабудь мое имя
уходи навсегда
Сеньор Вальдес позволил машине катиться на нейтральной передаче, пока колеса сами не остановились под тенью последнего дерева. Он приготовился ждать. Хрупкий руль под его пальцами матово поблескивал желтоватой бледностью выбеленной временем кости. Сеньор Вальдес держал обе руки на руле, сжимая его изо всех сил, потому что знал, что, как только ослабит хватку, даже если лишь для того, чтобы отрегулировать громкость радиоприемника, его рука немедленно взметнется к лицу и пальцы нервно побегут вдоль верхней губы. Это стало навязчивой привычкой, почти паранойей — тереть губу, дергать за нее, щупать, щипать, водить пальцем в поисках того, что он чувствовал, но не мог увидеть. Он сам пугался себя, когда внезапно выходил из транса, понимая, что опять трогает губу,
