– Мылся, да?
– А? Ну так!
– Когда ты успел?
– Пока гуляла…
– Ты, что ли, ходил куда, пока меня не было?
– А?
– Ты где мылся? У нас такого мыла нет.
Он расцепил руки, раскинул их в стороны (одна уперлась в стену, протянутая у Лены над головой, другая повисла над полом) и железным голосом спросил:
– Ты что, Лена?
Ей захотелось царапаться, кусаться, закричать громко, и, справляясь с собой, страдальчески морщась сквозь темноту, она неслышно спросила:
– Ты меня часто обманываешь?
Он и правда не услышал.
– Ты меня не любишь? – спросила чуть громче.
Он вздрогнул и, продолжая держать руки раскинутыми, спросил так же железно:
– Лен, ты что сегодня такая?
– Какая?
– Не такая.
– Вить.
– А?
– Вить, Тане нужен отец. Понимаешь меня?
– Не понимаю.
– Не понимаешь? Видишь, какие новости: уже стреляют. Я за тебя, я… Я на твою сторону встану, хочешь? На всех выборах буду, как ты скажешь, голосовать. Я виновата, ты умный, я в этой политике подлой ни черта не понимаю. Но ты… – Она приподнялась на локте, всматриваясь в его тишину. – Послушай, ты мне обещай. Не ходи ты туда. Никуда. Ты езди, как ездил. На работу, с работы. Приехал, уехал и не отклоняйся. Или отпуск давай возьмем, на месяц! Витя, не нарывайся. Я тебе такого не говорила никогда. Я тебя очень прошу. Обещаешь? Обещай! – защекотала по ребрам, по животу. Он хохотнул:
– Сдурела?
– Обещай!
Она перевалилась на него, лаская, раззадоривая, теребя, корябая ногтями, языком мокро помечая соски. Она скользила по нему, словно огонь по сухому дому, чувствуя, как быстро он наливается ответной силой. “Что она с тобой делала? Что она умеет? Так?” – Лена сама не понимала, то ли произносит это мысленно, то ли шепчет.
Потом, нащупав его боевую готовность, сама соединила себя с ним, выпрямила спину и бережно задвигалась. “Потаскун ты! Кобелина!” – просипела неразборчиво, запустила ногти ему в грудь, он ойкнул, свесилась к его лицу и поцеловала. С отвращением к той, другой.
Она думала: “Как ты с ней? Так? Или как? Нравилось тебе? С ней… Нравилось, да? Кобелю…”. Ей было ужасно здорово, она въехала лобком в лобок, вдавливаясь, смыкая костистые полуострова, словно желая расплющить свою дурную горошину плоти. Согнулась, припала к нему, зарылась в подмышку со стоном ненависти и блаженства. Подмышка мужа вспотела и пахла, как надо – знакомым болотом дальнего леса.
– Какая ты сегодня хорошая…
– Всегда такой буду. Ты только не ходи никуда. Не воюй!
Он что-то согласно промычал.
Глава 19
Виктор поутру отправился в Москву В метро он думал поехать на “Краснопресненскую”, но понял, что тогда опоздает в аварийку.
– У Белого дома никто не был? – деловито спросил он за чаем с баранками, оглядывая работяг.
– Чего я там забыла? – звучно отозвалась диспетчер Лида. – Там же одни бандиты. Милиционера убили, женщину убили, она в окно выглянула. Бандита одного арестовали, по телевизору показывали, усатик; он уже признания дает, усатик, всех своих сдал.
– Терехов? Станислав? – Виктор почувствовал, что волнуется. – Его бьют на допросе, я по радио слышал. Радио есть, я любитель, ну и… поймать сумел… Называется “Двадцатый этаж”.
– Да хоть тридцатый! – Лида доложила себе ложку сахара. – Чего его бить, я бы сама расстреляла за такое – женщину убил.
– Везде бандиты, – прихлебнул с достоинством пожилой электрик Дроздов. – Вон как цены крутят. Мяса второй месяц не покупаю.
Возможно, он решил аккуратно поддержать Брянцева как собрат по специальности.
– А ты, поди, был там? – мрачно поинтересовался Кувалда.
– Я был, и буду я! – сказал Виктор. – А вам всё до фени! А никто из вас не сходит и не узнает, что нет там никаких бандитов? – нескладно, с вызовом добавил он.
– Мне какая разница? – Клещ подмигнул. – Белый дом, желтый дом… Наверху срутся, мы должны им задницы подтирать?
– Во-во, – закивали вокруг.
– Кто там есть? – Клещ издал щелчок, кривя рот. – Три бабки, два деда, один красный флаг?
– Были бы нормальными людьми – вы забастовку объявили бы! – Виктор снова понял, что говорит нескладно.
– Забастовщик нашелся! Ты мне позабастуй! – Лида угрожающе взболтнула кофе, как будто сейчас плеснет.
Виктор встал. Он понял: надо ехать. Туда, в главное место города и страны. Но когда? Как отпросишься? По телевизору в предбаннике передавали новости: ужесточен проход граждан к Белому дому, район вокруг объявлен зоной повышенной опасности, боевикам раздают автоматы, показали баррикаду из мусорных ящиков и цветастый кружок старух, поющих “Голубой вагон”. Виктор смотрел и думал: надо туда. Он несколько раз выходил во двор, стоял на ступеньках один, прислушивался к ворчливому городу, как будто мог уловить митинговый отзвук.
После полудня на улице Чехова, недавно названной Малая Дмитровка, возле Ленкома прорвало трубу, кипяток потек по тротуару. Срочное дело, всё близко: трое отправились выковыривать трубу, а Виктор с Клещом рванули в ближайший ЦТП – перекрыть вентиль, не дожидаясь обходчиков.
– У бабы всегда такое, – делился Клещ, трусцой поспевая за Виктором. – Когда сиськи большие, жопы нет… И наоборот!
Виктор вышагивал, придав лицу героическое суровое выражение, без которого никак в такие дни. Ему казалось, что своим каменным лицом он нечто важное дает понять прохожим, а может, и самой осени.
– Одна баба моему дружку знаешь как нагадила? Она его жене приветик оставила. Жена пришла, смотрит: тампон чистенький. Хоть бери и используй.
– Виноват твой друг, – сказал Виктор. – В квартире не убирается.
– Так ты знаешь, куда она его дела? В фужер в шкафу засунула. А на Новый год достали фужеры и получили праздник…
– А он как отбился?
– На меня всё свалил. Сказал: ключи давал Крехову с любовницей.
Зашли в знакомый узкий двор, из глубины которого за красной каруселью и синей паутинкой проступало серое здание теплового пункта.
– У меня одна была… – Клещ не умолкал. – То даст, то не даст, то даст, то не даст. Достала. Как-то она ко мне в гости пришла. Ну, выпили мы с ней, ночевать осталась и стала приставать. А на меня что-то нашло, решил: сколько раз ты мне отказывала, откажу и я тебе. Потом узнал, она беременная была. От одного торгаша с рынка. На меня приплод хотела повесить, – он хлюпнул так, будто вгрызся в арбузный ломоть.
Виктор дернул дверь: замок, как водится, был сорван.
Внутри горел тусклый электрический свет.
Кто-то хрипел в конце помещения среди разнокалиберных труб.
Виктор помедлил, вглядываясь, коротко выругался и сбежал по ступенькам.
– Чего там? – Клещ семенил за ним.
Виктор на бегу вытащил и раскрыл нож, подскочил к человеку, сидевшему на корточках у стены, в несколько движений разрезал толстый ремень, соединявший шею с трубой.
Человек перестал хрипеть и, словно от прилива кислорода, вытянул ноги, грохнувшись задом об пол, и теперь шумно и трудно дышал с закрытыми глазами.
– Почернел как… – с отвращением, но сочувственно сказал Виктор.
– Да он негр. Эй! – Клещ отвесил удавленнику легкую оплеуху – голова дернулась, как мяч.
Они рассматривали человека, покрытого крупными ползущими каплями пота: негр как негр, выпуклый лоб, сплюснутый нос, пружинки-волосы.
– Трубой займись, – напомнил Виктор.
Клещ пошел вдоль стен, соображая, где перекрывать, и наконец пробормотав: “Она!” – заскрипел вентилем.
Негр открыл глаза, даже при тусклом свете очевидно красные.
Виктор не убирал нож.
– Что, жить надоело?
Сам не ожидая от себя, он с ненавистью махнул ножом, рассекая воздух. Негр резко прикрыл щеку ладонью, как будто его задело. Виктор, взяв нож по-новому, кинжально, выставив из кулака острием вперед, повел им возле чернокожей груди, вздымавшейся под белой футболкой, словно прикидывая, где у того живет сердце, – если бы тот дернулся, сразу бы накололся. Негр крутил глазами, он, кажется, боялся даже дышать, пытаясь замедлить сердечный бой и не искушать такую близкую сталь.
– Ты ж сдох почти, чо ты ссышь? – спросил Виктор.
– Е..ный ты в рот пидарас, – ласково в одно слово пропел Клещ, тесня Виктора и пристраиваясь рядом.
Негр водил глазами, глядя куда-то в далекие небеса, которых здесь не было.
Виктор спрятал нож в штаны:
– Не ссы, Капустин!
– Капустин? – Негр вдруг улыбнулся вопросительной улыбкой иностранца, показав редкие большие зубы.
Виктор ступил назад, оборвав грубую присказку и отводя глаза от этой улыбки, как от внезапного света.
– Где счастье-то раздают, скажи? – спросил Клещ с ожесточенным звонким презрением. – Ты чего такой довольный?
Негр не переставал улыбаться, будто сообразил, что улыбкой он может выставить этих двоих на улицу и спокойно удавиться.
– Ну, чо, тебе заняться больше нечем? – заговорил Виктор. – Что ж вы с собой делаете, люди? – Он начал приплясывать, действительно отдаляясь к выходу. – Сейчас дни такие… А он… Повеситься решил… Ты бы лучше пошел… не знаю… Автомат бы достал… Ельцина пришил… Помог бы нашей стране… Сколько мы вашей Африке помогали…
