В очередной раз министр юстиции приехал в Царское Село 12 апреля. Он был приветлив, весел, пытался шутить.
Только когда государь попросил его обеспечить встречу с послом Великобритании Бьюкененом, Керенский принял свой обычный вид и спросил:
– Зачем вам это?
– Я хочу напрямую связаться с королем Георгом. Вижу, у вас не получается наладить деловые отношения с английским правительством. С вашего позволения это сделаю я.
– Мы можем поговорить наедине?
В кабинете присутствовала императрица.
– Вы спрашиваете об этом у меня, которого совсем недавно безо всяких церемоний отделили от семьи?
– Тогда этого требовала ситуация. Сейчас совершенно другое дело.
Александра Федоровна не стала ждать просьбы мужа и сама вышла из кабинета.
Керенский поудобнее устроился в кресле и произнес:
– Обеспечить ваши личные переговоры с королем Великобритании не в моих силах. Убедить членов Петросовета не отправлять семью в крепость я смог, но большего не требуйте. Это во-первых. Во-вторых, если бы стоял вопрос только о вашем отъезде в Англию, то никаких препятствий не возникло бы. Я в этом уверен. Вы с семьей покинули бы Россию, невзирая на мнение Петросовета. Со слов Бьюкенена могу сказать вам, что решение его правительства о предоставлении убежища всей царской семье изменено потому, что английское общество крайне резко настроено против Александры Федоровны. Вы понимаете, о чем я.
– Этого, господин Керенский, не может быть. Александра Федоровна – внучка королевы Виктории, почившей, но весьма почитаемой в Англии.
– Да, как и Вильгельм Второй. Вы представляете себе ситуацию, чтобы Лондон принял его, если кайзер вдруг решил бы бежать из Германии?
– Но Александра Федоровна не поддерживает отношений с Вильгельмом. Более того, она настроена к нему гораздо враждебнее, нежели я. Об этом в Британии знают.
– Это ваше мнение. На самом же деле все обстоит иначе. Неужели вы думаете, что я не добился бы вашей отправки в Англию, если бы правительство его величества короля Георга прислало бы в Романов-на-Мурмане крейсер?
– Значит, если я откажусь от жены, то меня и детей Англия примет?
– Думаю, да, и все препятствия будут сняты быстро. Но вы же не оставите жену.
– Все же я прошу встречи с Бьюкененом.
– Это невозможно.
– Но хотя бы написать письмо Георгу я могу?
– Да, но, извините, при мне. Я должен быть ознакомлен с текстом.
– Вы гарантируете, что оно будет отправлено?
– Я лично передам его сэру Джорджу Бьюкенену.
– Хорошо. Прошу к столу.
Николай Александрович написал короткое письмо Георгу, в котором просил разъяснения позиции английского правительства по вопросу о выезде семьи.
Керенский сразу же читал текст.
Закончив, низложенный император передал лист бумаги Керенскому.
– Пожалуйста, можете ознакомиться.
– Я уже ознакомился.
Николай достал конверт, вложил в него письмо, написал: «Его величеству королю Великобритании» и передал Керенскому.
Министр юстиции положил конверт в большой карман пиджака.
– Сегодня же письмо будет у Бьюкенена.
– Благодарю.
– Не за что, Николай Александрович. Будем надеяться, что ваше личное обращение изменит ситуацию. Хотя, честно говоря, веры в это у меня нет.
– Если вы правы, то я хотя бы получу ответ Георга.
– Это тоже сомнительно. Но посмотрим.
Керенский уехал не в посольство Великобритании, а в Таврический дворец. До переезда в Смольный там вместе с Временным правительством размешался и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.
Чхеидзе, председатель Петросовета, встретил его как давнего товарища.
– С чем приехал, Александр?
– С сюрпризом.
– Ты же знаешь, как я не люблю их.
– Этот позабавит тебя.
– Да? Ну давай, выкладывай свой сюрприз.
Керенский передал Чхеидзе запечатанный конверт.
– Что это?
– Письмо гражданина Романова к королю Великобритании.
– Что за ерунда? Откуда оно взялось?
– Романов написал его при мне.
Чхеидзе вскрыл конверт, прочитал текст, ухмыльнулся:
– Николай никак не может понять, что не видать ему Англии. Мог бы и догадаться, в чем дело.
– По-моему, он догадывается.
– И все равно пишет письмо? Глупо.
– Утопающий хватает и за соломинку.
– Ну пусть хватается. Это, в конце концов, его право.
Чхеидзе достал спички, поджег письмо. Спустя минуту от него осталась кучка золы в бронзовой пепельнице.
– Ты все еще против отправки семейки в крепость?
– Да. Я никогда не соглашусь с этим. Ты хочешь проблем с союзниками?
– Ладно. Будь по-твоему. Ты отвечаешь за Романовых, тебе и решать. А вот серьезные проблемы мы можем заиметь не от союзников, а от наших «соратников» по революционной борьбе.
– Ты имеешь в виду большевиков?
– Да.
– И какие проблемы могут нам преподнести господа большевики?
– Антивоенное движение все больше набирает силу, и во главе его стоят именно они.
– Я думаю, ты преувеличиваешь опасность.
– Хотел бы и я думать так же. Но мне пора в совет. Ты будешь во дворце?
– Да, у себя. Кое-что из переписки Николая с Александрой Федоровной еще осталось. Увлекательное, знаешь ли, занятие – читать их послания друг другу. Столько лет вместе, а отношения как в юности. Словно сказка. Ты любил в детстве сказки?
– Нет.
– А я любил. Отец рассказывал. Зимний вечер, свечи, потрескивание дров в камине и чудесные истории, от которых захватывало дух. Кстати, мой отец в свое время помог Ленину. Тогда он был просто Владимир Ульянов.
– Я не знал об этом. Как он помог ему?
Керенский прикурил папиросу и сказал:
– История незначительная, но она сыграла свою роль в судьбе Ленина. Дело в том, что Владимир Ульянов учился в Симбирске, в гимназии, директором которой тогда служил мой отец Федор Михайлович. Старший брат Ленина Александр, как известно, был казнен, и сообщение об этом пришло в Симбирск тогда, когда Владимир сдавал выпускные экзамены. У него по всем предметам стояли отличные оценки, кроме, по-моему, логики. Значит, Владимир не мог получить золотую медаль. Однако отец убедил педсовет в том, что это не повод для отказа. В итоге Ленин стал золотым медалистом. Потом, когда Владимир подал документы на юридический факультет Казанского университета, решение о его приеме отложили все из-за того же брата. В Симбирск отослали запрос. Отец дал Ульянову самую блестящую характеристику, и тот был принят в университет.
– Лучше бы он не делал этого.
– Пустое, Николай Семенович. Что сейчас может Ленин? Да ничего, как и его соратники. Власть у нас, мы признаны великими державами. Большевики разыгрывают хорошую карту, заявляя о необходимости прекращения войны. Это, естественно, находит поддержку в массах. Но как только мы добьемся успехов в грядущем наступлении и нанесем германцам поражение, ситуация изменится в корне. Пораженческие настроения сменятся победными. Мы закончим войну, но победителями, и карта большевиков будет бита. Что-то я заговорился. Пойду.
Чхеидзе кивнул, и Керенский прошел в свой кабинет.
Семья Николая продолжала находиться в Царском Селе. Она вела обычный образ жизни. Вставали в 8 часов, молились, пили утренний чай, не считая тех, кто еще болел. Гуляли два раза в день, до обеда и ближе к ужину. Александра Федоровна вышивала, вязала. Государь читал или занимался своими бумагами, продолжал вести дневник.
Поправившиеся дети вновь приступили к занятиям. Посещение Александровского дворца преподавателям со стороны было запрещено. Поэтому с детьми занимались государь, Александра Федоровна, Екатерина Шнейдер, графиня Гендрикова, баронесса Буксгевден, доктора Боткин и Деревянко, а также Пьер Жильяр.
Государь с достоинством перенес измену почти всех своих бывших приближенных, видел в этом волю Божью. Он никого не упрекал и не осуждал. Николай Александрович был выше этого, проявлял истинное величие.
Государь получал газеты и следил за событиями в стране. Но пресса не давала информации об истинном положении дел. По мере того как полковник Кобылинский делал все, чтобы смягчить условия содержания высочайших особ, государь начал получать фактические сведения через своих приближенных, а также от родственников, находящихся в Петрограде.
Тогда он начал понимать, что государство погружается в анархию, дисциплина в армии, в том числе и на фронтах, резко ухудшается. В воинских частях создаются комитеты, которые сводят на нет все усилия офицеров восстановить надлежащий порядок.
От этого Николай искренне страдал. На его глазах разрушалась не только монархия, но и вся Россия. Поделиться своими переживаниями он мог лишь с очень узким кругом лиц, например, с князем Долгоруковым, сопровождавшим его во время ежедневных прогулок.
Николай предчувствовал катастрофу, с тревогой ждал начала общего весеннего наступления. Он совершенно не разделял оптимизма Керенского.
