В этих репетициях принимали участие все трое, но, естественно, Шепард как первый пилот (теперь его называли так уже открыто) шел первым. Маленькая группа в ангаре С видела теперь Шепарда в обеих его ипостасях, но оба они — и Ледяной капитан третьего ранга, и Улыбающийся Эл — были королями. Обычно Шепард оставлял Ледяного капитана в Лэнгли, а на Мыс привозил Улыбающегося Эла. Но теперь на Мысе находились они оба. Чем больше росло напряжение, тем больше Эл являл собою непревзойденный образец сдержанности и компетентности. Во время медосмотров, в тепловой и высотной камерах он был, как обычно, хладнокровен. В Белом доме сильно беспокоились, как бы мертвый астронавт не повредил престижу США, поэтому на центрифуге в Джонсвилле провели несколько генеральных репетиций. В них приняли участие Эл и его «правые руки» — Гленн и Гриссом, — и снова Эл был невозмутим. Как и во время одиннадцатичасовых симуляций полета на верхушке ракеты на Мысе. Эл проявлял лишь один признак стресса: циклы «Улыбающийся Эл/Ледяной капитан» теперь чередовались так внезапно, что окружающие никак не могли уловить этот ритм. За эти одиннадцать часов они узнали загадочного Эла Шепарда немного получше. Улыбающийся Эл — это человек, который очень хотел нравиться публике, даже быть любимым. Он желал не только уважения, но и привязанности. В апреле, накануне великого события, Улыбающийся Эл казался даже еще более веселым и общительным, чем обычно. Он каждый день изображал Хосе Хименеса. Его знаменитая улыбка становилась все шире, а огромные глаза сверкали все ярче. Улыбающийся Эл совершенно помешался на одном комедийном сюжете. Его придумал комик Билл Дана. Речь в нем шла о Трусливом астронавте, и этот номер стал очень знаменитым. Дана изображал Трусливого астронавта — тупого мексиканского эмигранта Хосе Хименеса. Сценка представляла собой телевизионное интервью с астронавтом Хименесом. Его спрашивали:
— Хосе, что было самым трудным во время подготовки к полету?
— Добыть денег, сеньор.
— Денег? Зачем?
— На автобус до Мехико, да чтобы побыстрее, сеньор.
— Понятно. Хосе, а что вы будете делать, когда очутитесь в космосе?
— Буду много кричать, наверное.
Улыбающийся Эл обожал эту роль. А если ему кто-нибудь подыгрывал, то он был на седьмом небе. Казалось, стоит лишь разыграть вместе с ним сценку про Хосе Хименеса — и у вас не будет лучшего друга, чем Эл. Конечно, номер с Трусливым астронавтом являлся также отличным способом косвенно затронуть нужную вещь, которая потребуется при первом полете в космос. Но Эл чувствовал это явно бессознательно. Главным тут казалось веселье, товарищество, близость и привязанность членов эскадрильи друг к другу накануне битвы. В такие минуты вы видели Улыбающегося Эла в его высшем проявлении. А в следующий момент… какой-то бедный лейтенант авиации, уверенный, что имеет дело с тем самым Улыбающимся Элом, который только что так славно шутил и дурачился, кричал: «Эй, Эл! Тебя к телефону!» — и Эл, кипящий ледяной яростью, отрезал: «Если вы хотите что-нибудь сказать мне, лейтенант, то зовите меня «сэр»!» И бедный парень не знал, что и думать. Откуда, черт побери, взялся этот полярный холод? А потом лейтенант понимал, что в город вернулся Ледяной капитан.
Конечно, те, кто знал, что Элу предстоит совершить первый полет, прощали ему все. Ну, за исключением пары астронавтов… Что же касается специалистов НАСА и военных, участвующих в проекте, то они просто обожали воинов поединка, всех троих, ибо одному из них придется рисковать жизнью в ракете. (А все наши ракеты всегда взрываются.) Когда троица входила в комнату для тестов, специалисты и рабочие бросали все свои дела и начинали аплодировать, и на их лицах сияли ярчайшие улыбки. Не подозревая об этом, парни получали аплодисменты и почтение самым классическим образом: до поединка. Такие сценки просто добивали Гленна. Ведь эти теплые улыбки предназначались главным образом ему, потому что только о нем писали в прессе как о наиболее вероятном кандидате на первый полет. И ему приходилось улыбаться и строить из себя Мистера Скромнягу, как и полагалось вести себя человеку, который 2 мая должен первым полететь в космос.
Но тут в дело вмешался всемогущий «Интеграл» и все перечеркнул. Рано утром 12 апреля легендарный, но анонимный Строитель «Интеграла», Главный конструктор спутников, нанес еще один жестокий и драматичный удар. За двадцать дней до запланированного полета «Меркурия» он отправил на околоземную орбиту пятитонный спутник «Восток-1» с человеком на борту. Первым космонавтом стал двадцатисемилетний летчик-испытатель Юрий Гагарин. «Восток-1» сделал один виток вокруг Земли и благополучно приземлился возле советской деревни Смеловка. Всемогущий «Интеграл»! В НАСА действительно верили — и астронавты тоже, — что каким-то образом, на волне религиозного чувства миссии, полет Шепарда станет первым. Но они недооценили «Интеграл»! Советский Главный конструктор, этот невидимый гений, словно бы играл с ними. В октябре 1957 года, за четыре месяца до того, как Соединенные Штаты должны были запустить первый в мире искусственный спутник Земли, Главный конструктор запустил «Спутник-1». В январе 1959 года, за два месяца до намеченного НАСА срока запуска первого искусственного спутника на околосолнечную орбиту, Главный конструктор запустил туда спутник «Мечта-1». Но «Восток-1» в апреле 1961-го стал его piece de resistance. Имея в своем распоряжении гигантские ракеты-носители, Главный конструктор шутя обставлял противников. Создавалось жуткое ощущение, что он будет продолжать подстегивать НАСА к соперничеству, а затем продемонстрирует еще несколько новых примеров своего превосходства.
Советы продолжали держать в тайне имя Главного конструктора. Впрочем, они скрывали имена всех, кто готовил полет Гагарина, за исключением самого космонавта. Они не печатали в прессе никаких фотографий ракет и не сообщали даже таких элементарных сведений, как длина и осевая нагрузка ракеты. Подобная политика, несомненно, только разжигала воображение. «Интеграл»! Секретность теперь считалась «русским приемом». Чего бы ни добилось ЦРУ в других частях света, в Советском Союзе оно терпело неудачу. Разведать что-нибудь о советской космической программе практически не удавалось. Были известны лишь две вещи: во-первых, то, что Советы способны запустить космический корабль огромного веса, в пять тонн; во-вторых, какую бы цель ни ставили перед собой в НАСА, Советский Союз достигал ее первым. Основываясь на этих обрывках информации, все в правительстве, от президента Кеннеди до Боба Гилрута, начали переживать бессознательную вспышку воображения, подобно древним, которые, глядя на звезды в небе, видели в них очертания… огромного медведя! Созвездие Большой Медведицы!.. В день полета Гагарина, 12 апреля 1961 года, вечером, президент Кеннеди вызвал в Белый дом Джеймса Уэбба и Хью Драйдена — сотрудника администрации Уэбба и одного из лучших инженеров НАСА. Они встретились в Правительственном зале, молча смотрели на лакированную ореховую поверхность большого стола для совещаний и видели перед собою… могущественный «Интеграл» и его Строителя — Главного конструктора! Он смеялся над ними, и это было страшно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
