Другие три пушки заряжались быстрее. Каждую железную трубу привязали к массивному деревянному ложу длиной с саму пушку, потом повернули под нужным углом, уперев задник пушки в упор из твердого дуба. Этот задник длиной в четверть всей пушки отделили от ствола, сняли с ложа и поставили торчком на землю, чтобы засыпать драгоценный черный порох. Когда все три задника наполнили, их запечатали ивовыми затычками, чтобы сдержать взрыв, и поставили обратно на ложа. Три железных ствола были уже заряжены: два — каменными ядрами, а третий — длинным, в ярд длиной, гарро (огромной железной стрелой).
Три задние части надлежало плотно присоединить к стволам, чтобы сила не вырвалась через соединение между двумя частями. Между задником и дубовой оконечностью ложа пушкари забивали деревянные клинья. Каждый удар кувалды делал соединение все плотнее и плотнее, до полной непроницаемости. Другие пушкари засыпали порох в запасные задники, предназначенные для следующих выстрелов. Все это заняло время. Потребовалось больше часа, чтобы глина в двух пузатых пушках хорошо засохла. Работа привлекла множество зевак, благоразумно стоявших в отдалении. Они опасались осколков, которые могли полететь от любой из этих странных машин. Французы, снедаемые не меньшим любопытством, наблюдали за пушкарями с укреплений крепости. Время от времени кто-нибудь из защитников стрелял из арбалета, но дистанция была слишком большой. Одна стрела воткнулась в землю в дюжине ярдов от пушек, но остальные стрелы не покрыли и этого расстояния, и каждый такой выстрел вызывал улюлюканье смотревших лучников. В конце концов французы бросили эту затею и стали просто наблюдать.
Три трубовидные пушки могли выстрелить раньше, они не требовали засыхания глины, но король хотел, чтобы все сработали одновременно. Он представлял себе, как могучим залпом пять ядер разнесут вдребезги ворота крепости и пушки расширят открывшуюся арку. Старший пушкарь, высокий мрачный итальянец, объявил наконец, что орудия готовы и пора принести фитили. Это были набитые порохом короткие соломинки с запечатанными глиной концами. Их сунули в узкие затравочные отверстия. Старший пушкарь выковырял глину из верхнего конца соломы и перекрестился. Священник уже благословил пушки, окропив их святой водой, и теперь старший пушкарь преклонил колени и посмотрел на короля, сидевшего на высоком сером жеребце.
Король, золотобородый и голубоглазый, взглянул на крепость. На стене вывесили новый флаг с изображением Божьей десницы, благословляющей королевскую лилию. «Пора, — подумал Эдуард, — пора показать этим французам, на чьей стороне Господь».
— Можете стрелять, — торжественно проговорил он.
Пятеро пушкарей, вооружившись пальниками — длинными прутами с тлеющим льном на конце, — встали рядом с пушками и по сигналу итальянца прикоснулись ими к фитилям. Послышалось короткое шипение, из затравочных отверстий вырвался дым, и пять жерл скрылись в сероватом дыму. Из них вырвались пять чудовищных столбов пламени, а сами пушки, надежно прикрепленные к ложам, ударили по деревянным упорам, которые с глухим стуком ткнулись в кучи земли, предусмотрительно насыпанные позади каждой пушки. Звук выстрелов был громче самого громкого грома, он почти оглушил всех и эхом отразился от стен крепости. Когда гром затих, дым рваным занавесом повис перед пушками, которые слегка покосились на своих ложах и дымили жерлами.
Шум вспугнул тысячи птиц, гнездившихся на крышах старого города и высоких башнях крепости, но ворота не пострадали. Каменные ядра разбились о стены, а гарро лишь проделало борозду в подходящей к воротам дороге. Французы, при звуке залпа нырнувшие в укрытия, стояли на стенах и смеялись, а пушкари стоически начали выравнивать свои орудия.
Когда дым рассеялся, тридцатичетырехлетний король, совсем не такой самоуверенный, как предполагала его осанка, нахмурился.
— Вы насыпали достаточно пороху? — спросил он старшего пушкаря.
Священник перевел вопрос итальянцу.
— Еще немного пороху, сир, и пушки разлетятся, — с сожалением ответил тот.
Люди всегда ожидали от его орудий чуда, и он устал объяснять, что даже пушечному пороху для выполнения своей работы нужно время и терпение.
— Вам виднее, — неуверенно сказал король. — Несомненно, вам виднее.
Эдуард скрывал свое разочарование — он-то надеялся, что от удара ядер вся крепость рассыплется, как стеклянная. Окружавшие его придворные, в основном люди постарше, смотрели презрительно. Они питали мало доверия к пушкам и еще меньше — к итальянским пушкарям.
— Что это за женщина с моим сыном? — спросил король одного из приближенных.
— Графиня Арморика, сир. Она бежала из Бретани.
Король содрогнулся — не из-за Жанетты, а от едкого порохового дыма.
— Он быстро растет, — с долей ревности проговорил Эдуард.
Сам он спал с крестьянской девкой, миловидной и знавшей свое дело, но по красоте она не шла в сравнение с графиней, сопровождавшей сына.
Жанетта, не зная, что за ней наблюдает король, смотрела на крепость, выискивая хоть какие-то следы разрушения.
— Что это дало? — спросила она принца.
— Нужно время, — ответил тот, скрывая свое удивление, что ворота крепости не разлетелись в щепки как по волшебству. — Говорят, в будущем мы будем воевать одними пушками. Лично я не могу себе этого представить.
— Они забавные, — сказала Жанетта, глядя, как один из пушкарей принес к ближайшей пушке ведро плотной глины.
Трава перед пушками там и сям горела, и воздух наполнился вонью тухлых яиц, еще более отвратительной, чем смрад трупов с реки.
— Вас это забавляет, моя милая, но я рад, что у нас есть такие машины, — сказал принц и нахмурился, увидев, что его лучники смеются над пушкарями. — А что случилось с человеком, который привел вас в Нормандию? — спросил он. — Я должен отблагодарить его за службу вам.
Жанетта испугалась, почувствовав, что краснеет, но приняла беспечный вид.
— Я не видела его с тех пор, как мы пришли сюда.
Принц повернулся в седле.
— Богун! — позвал он графа Нортгемптонского. — Разве личный стрелок моей дамы не поступил в ваш отряд?
— Поступил, ваше высочество.
— И где же он?
Граф пожал плечами.
— Пропал. Наверное, погиб при переходе реки.
— Бедный парень, — сказал принц. — Бедняга!
И Жанетта, к своему удивлению, ощутила прилив жалости. А потом подумала, что так оно, может быть, и лучше. Она вдова графа, а теперь любовница принца, и Томас, если он на дне реки, никогда не расскажет всей правды.
— Бедняжка, — беспечно проговорила она, — он так галантно держался со мной.
