наций и национальных языков, началом складывания единого общего языка. Наоборот, первый этап, в течение которого будет окончательно ликвидирован национальный гнет — будет этапом роста и расцвета ранее угнетенных наций и национальных языков, этапом утверждения равноправия наций, этапом ликвидации взаимного национального недоверия, этапом налаживания и укрепления интернациональных связей между нациями…»
Остап посмотрел на название статьи, которую читал. «И. В. Сталин Национальный вопрос и ленинизм». Так… с названием понятно, а написана? 18 марта 1929 года. Интересно, почему я не знаю этой статьи? М-да, что тут еще? Пробежав статью глазами, Остап невольно остановился на последних абзацах:
«Обратите внимание хотя бы на следующее элементарное дело. Все мы говорим о необходимости культурной революции в нашей стране. Если относиться к этому делу серьезно, а не болтать попусту языком, необходимо сделать в этом направлении хотя бы первый шаг: сделать прежде всего начальное образование обязательным для всех граждан страны, без различия национальности, а потом и — среднее образование. Ясно, что без этого невозможно никакое культурное развитие нашей страны, не говоря уже о так называемой культурной революции. Более того: без этого у нас не будет ни настоящего подъема промышленности и сельского хозяйства, ни надежной обороны нашей страны. А как это сделать, если иметь в виду, что процент неграмотности по нашей стране всё еще очень велик, что в целом ряде наций нашей страны неграмотные составляют 80–90 процентов? Для этого необходимо покрыть страну богатой сетью школ на родном языке, снабдив их кадрами преподавателей, владеющих родным языком. Для этого нужно национализировать, т. е. сделать национальными по составу, все аппараты управления от партийных и профсоюзных до государственных и хозяйственных. Для этого нужно развернуть прессу, театры, кино и другие культурные учреждения на родном языке. Почему — спрашивают — на родном языке? Да потому, что миллионные массы народа могут преуспевать в деле культурного, политического и хозяйственного развития только на родном, на национальном языке. После всего сказанного, мне кажется, не так уж трудно понять, что никакой иной политики в национальном вопросе, кроме той, которая ведется теперь в нашей стране, не могут вести ленинцы, если, конечно, они хотят остаться ленинцами.»
Ну вот, понятно… сначала они развивали национальные школы и культуру, а потом решили, что на фоне общей грамотности можно это дело забросить и сделать перекос в сторону интернационального воспитания. Как сказано в этой статье?
«…На следующем этапе периода всемирной диктатуры пролетариата, когда мировая социалистическая система хозяйства окрепнет в достаточной степени и социализм войдет в быт народов, когда нации убедятся на практике в преимуществах общего языка перед национальными языками, — национальные различия и языки начнут отмирать, уступая место общему для всех мировому языку…»
А если я не хочу, чтобы мои национальные различия и языки отмирали? Если я хочу жить в своей национальности, жить и говорить на родном языке, то что тогда? Вот та евреечка, с которой я ехал из Жмеринки, она-то полностью лишена этой самой национальности, национальной идентичности, что довольно странно… она уже готова влиться в единую семью народов и перестать быть своим народом. Ради чего? Ради призрака интернационального братства? Братства с кем? Это более чем странно. А вроде и умна, и красива, и обладает каким-то природным благородством, хотя и не из благородных… Да… А в глазах эта странная фанатичная убежденность в победе мировой революции, только зачем нам это надо, зачем?
Неожиданно скрипнула дверь — это пришел брат Иван. Что-то он сегодня рановато. Остап повернулся, так и есть. Иван выглядел озабоченным и уставшим.
— Ну що там, Остапе, як батько?[108]
— Погано… В лікарню завезли, лікаря зустріли. Він обіцяв прооперувати, хоча й нічого твердо не обіцяв, казав, що стан вкрай важкий, та треба надіятись.[109]
— Так, надія в нас й залишається… Сподіваюсь, тато операцію витримає.[110]
Тут взгляд Ивана упал на статью, было видно, что Остап только что ее просматривал.
— Бачу, тобі стало цікаво… Готую доповідь про національне питання й переосмислення українізації, ось, дістав статтю товариша Сталіна за двадцять дев'ятий рік. Дуже цікаво, як гнучко підходить партія до національного питання. Пробач, ти ж з дороги, зголоднілий, пішли до столу. А про політику поговоримо не на пустий шлунок.[111]
Про политику вообще говорить не стали. Пока перекусили… Катерина быстро накрыла на стол, было видно, что Ивана ждут и стараются ему угодить. Да и подала Катя как раз то, что Иван больше всего любил — вареники с картошкой и капустой, узвар, жаркое из курицы и миску моченых яблок. Иван коротко кивнул Катерине и на столе появилась бутылка самогона, брат знал, что Остап казенку игнорирует, да и сам от самогона не отказывался, тем более, что гнала Катерина хорошо, самогон ничем не пах и голова от него поутру не болела. Выпив, Иван почти сразу пошел спать, было видно, что усталость буквально валит его с ног, да и Остапу политические беседы с братом были не слишком-то интересны. Они уже как-то пытались провести дискуссию на политические темы, но, ощутив крайнюю степень большевистского фанатизма, Остап предпочел промолчать про самое наболевшее, вот, сегодня с незнакомой девушкой внезапно разоткровенничался… а все потому, что давно не встречал Николайчика…
Николай Сауляк был институтским другом его любимого учителя, тоже Николая, но уже Колобродича. Он несколько раз навещал сельского учителя в забитой Бандышовке. Остап не знал, о чем они говорят, пока сам Колобродич не оставил Остапа во время очередного визита друга. Оказалось, что и Колобродич, и Сауляк, были убежденными украинскими националистами. Нет, не такими, оголтелыми, они были националистами типа того самого профессора Грушевского, который был самым первым руководителем национального украинского государства. Романтика национального возрождения охватила молодого человека, он с жадностью слушал рассказы о национально-освободительной борьбе украинского народа не только против немецкой, но и русской, польской оккупации. Говорить и рассказывать его учителя умели. Очень скоро молодой ученик понял главное — он прикоснулся к тайным и весьма опасным знаниям. И все-таки не предал, не ушел, остался, слушал, внимал, но старался никому ничего не рассказывать… Но сколько можно держать тайну в себе? И то дома, то еще где-то на людях вырывалось из юноши что-то такое, про что говорить было не принято, табу, запрещено, за что можно было сильно пострадать. После серьезного разговора с отцом, который объяснил парню, против кого тот пытается что-то проблеять, и что будет с ним и со всей его семьей, Остап стал еще
