– Или?
– Или им придется заплатить большие штрафы за порубки, за незаконный отстрел, за незаконное строительство. Имущество тех, кто не согласен жить по закону, будет конфисковано, а сами они будут возвращены китайскому правительству, как воры и разбойники…
Настоятель заговорил о вакцине, об опасности распространения Желтых болот. О еще большей опасности, если Большая смерть вдруг вырвется на волю. О русских Качалыциках, без которых столь опасно затевать такие глобальные проекты.
– Зачем ты ходишь вокруг да около, настоятель? – грустно усмехнулся президент. – Тебе же давно донесли, что русские Хранители отказались мне помогать. Там, где могли справиться двадцать молодых «клинков», мне приходится рисковать жизнями сотен солдат. Раз уж мы идем на риск, то приведем в порядок окраины… Или Храм послал почтенного наставника, чтобы напугать меня?
«Сейчас он скажет про угрозу со стороны Японии. Дьявол, они меня втянут в свою войну…»
– Разве послушника не напугал дохлый заяц? – в тон ответил монах. – …Опасность задеть Слабые метки слишком велика. Настоятель Храма, почтенный Бао, подтвердил, что наши братья будут ждать русский поезд в Харбине. Севернее мы не пойдем, там японцы…
– Черт! – не выдержал Коваль. – Извини, почтенный Вонг, я не хотел перебивать, но… У тебя верные сведения?
– У меня верные сведения, послушник. А почему это тебя так беспокоит? Океан далеко, Япония еще дальше.
– Это российская территория.
Вонг сощурился.
В следующую минуту китайцы, в самых изысканных выражениях, дали понять, что России выбор делать придется. Либо великий собрат на юге, либо воинственная раса на островах.
– Президент России всегда будет выступать на стороне Храма девяти сердец, – Коваль ступил на шаткий мостик. – От имени Большого Круга могу заверить – мы будем счастливы заключить договор о мире и помощи с китайским правительством…
Гости заулыбались. Коваль лучезарно улыбнулся в ответ. Равновесие было сохранено. Все понимали, что в Китае некому подписать договор от имени единого правительства. А президенту России стало ясно, что в грядущей войне между Китаем и Японией русским отсидеться не удастся.
Коваль приказал переместить в соседний вагон связистов и выделить настоятелям купе через стенку от себя. Чтобы им легче было встретить тех, кто собирается убить куклу из бутылки.
Локомотив дал протяжный свисток. До момента, когда кукла займет место президента, оставалось совсем мало времени.
24
НАДЯ ВАН ГОГ
– Демон, ты снова нас бросаешь?
Надя ван Гог пришла к нему, уложив дочерей, когда за окнами вагона начало смеркаться. Как всегда, вошла неслышно, но он угадал ее, не оборачиваясь, как угадывал всегда, стоило ей приблизиться снаружи к двери, даже не по запаху, а по знакомому току крови, по сердцебиению, по глубокому дыханию, чуть замедленному на вздохе, сдобренному ароматом сушеного урюка и жасминовой воды. Как всегда, еще до ее появления, он внутренне размяк, пропуская через себя волну горячей заботы, волну спокойной настороженности, становящейся острее с возрастом.
Не оборачиваясь, он втянул ноздрями воздух; обоняние натасканного Клинка распеленало смутный клубок запахов, исходивших от его женщины. От нее пахло дочерьми, обеими девочками, которые вместе с матерью направлялись в деревню; пахло старшим сыном. После гибели первенца старшим парнем стал Федя. Пахло от Нади детским мылом, совсем недавно изобретенным, пахло чаем, мятой и бергамотом, пахло хвойной ванной с маслами, и даже немного пахло девушкой, желтой дикаркой, назначенной массажисткой к жене президента…
– Иди ко мне, быстрее…
У них было чертовски мало времени. Но они привыкли урывать время, урывать у его безумной государственной службы, у вечного потока просителей и чиновников, у бесконечных переездов и военных кампаний. Коваль обнял жену, одной рукой за затылок крепко прижимая к себе, сгреб влажные волосы в ладонь. Второй рукой притянул за бедро, привычно повел вверх полу халата, не встречая сопротивления одежды, встречая лишь мокрое, ждущее, горячее ее тело…
Поддерживая его игру, Надя, не глядя, повернула ключ в замке, выпустила его на ковер, закинула руки за голову, позволяя мужу задрать халат уже до груди, дразня его ловким отступлением, уклоняясь от шершавых ладоней…
Чтобы миг спустя упасть грудью на тяжелый обеденный стол, на расшитую львами и птицами роскошную скатерть, вцепиться в эту скатерть и сжать зубы от первого, резкого и болезненного его толчка…
– Сзади… сзади возьми меня…
– Совсем сзади? – Он прикусывал ей ухо и загривок, совсем как возбужденный пес, руки бешено шарили, мяли, ласкали ее грудь и бедра.
– Совсем… совсем, охх… сзади, Демон… ой, какой ты большой… я люблю тебя…
Путаясь в ее поясе, в каких-то застежках, нелепых пуговках, он окончательно освободил ее от одежды, смотрел сверху, как змеей изгибается при каждом толчке ее напряженная, ждущая ласки спина… подхватил ее руки за локти, потянул на себя, еще сильнее и острее насаживая, с наслаждением вслушиваясь, как связные слова теряются в стонах и всхлипах… последнее время Надя все чаще начинала плакать, приближаясь к вершине, и вершин с возрастом стало все больше, а достигать их она стала ярче, по-звериному яростно, буйно, набрасываясь на него, царапая до крови…
– Я буду кричать!
– Кричи. Громче кричи…
– Ты дикарь, Демон, ты меня всю покусал… сильнее, еще сильнее…
Теряя остатки мыслей, оба без сил сползли под стол, потянули за собой скатерть, роняя тетради, разложенные бумаги, медные походные чашки, подсвечники… чтобы внизу, на ковре, развернуться лицом к лицу… нет, нет, не выходи, останься так… ты же раньше не любила… зато теперь люблю… укуси меня, укуси за грудь сильнее, чтобы больно… аххх… позабыв об осторожности, о тех, кто наверняка слышит через пару тонких стенок купе, складывал ее пополам почти, зацеловывая, сплетаясь руками и языками… не покидай меня, не бросай, я боюсь, боюсь, боюсь за тебя…
Откатился в сторону. Ждал, пока рисунок на ситцевых лакированных обоях станет четким. Ее нежные пальцы порхали вдоль мужниных шрамов, легко ощупывали морщинки, путались в косичках.
– Я вас никогда не бросал. И не брошу.
– Артур, я же чувствую – что-то случилось.
– Ничего опасного. Больше к тебе ни одна сволочь не притронется.
Иногда его раздражало слишком острое обоняние, привитое в молодости Бердером. Если бы в прошлой жизни кто-то сказал, что обоняние можно привить и развить, младший научный сотрудник института крионики рассмеялся бы этому человеку в лицо. После четырех лет бешеных тренировок в уральских чащобах он не сомневался, что развить можно любые органы чувств, даже те, о которых наивные горожане не догадываются.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
