В свое время я надеюсь подробней остановиться на этой трагичной истории, которая предшествовала аресту Юлия и многим другим событиям, а сейчас добавлю только (об этом я говорил тогда ему и Ларисе), что, при всем моем отвращении к поступку Сергея, мне казалось (и кажется так сейчас), что друзья отнеслись к нему с чрезмерной жестокостью, не желая прислушаться ни к каким смягчающим обстоятельствам, о которых пытался говорить обвиняемый и которые должны были бы действовать на всей территории нашей страны. А именно: всепоглощающий страх, полная беспомощность и беззащитность того, кто имел несчастье попасть в этот конвейер. Кроме того, апеллировал я к безжалостным судьям, в конце концов, даже достоверно неизвестно, насколько помог кагэбистам пугливый лепет Сергея: ведь они и так достаточно знали обо всем… На что мне разумно отвечали, что потому и знали, что находились такие, как Сергей, а меня порицали за гнилой либерализм и такую же снисходительность. Но, все равно, сознавая, что во многом мои новые друзья абсолютно правы, я не мог согласиться, что снисхождение нужно совсем сбросить со зловещего корабля, на котором мы все сподобились плыть…
Сергей вскоре после всего этого переехал с женой и ребенком в Таджикистан, где устроился в археологическую партию; позднее эмигрировал в Германию. Лишь в 80-е годы он нашел в себе силы написать о том, что с ним тогда произошло…
6
А я все приближаюсь и приближаюсь (в мыслях) к чему-то такому… этакому… что захватило бы по-настоящему, о чем интересно было бы думать, рассуждать с самим собой и с другими, а потом хватать в руки карандаш, шариковую ручку (они только что появились в природе), пишущую машинку «Олимпия» — и записывать… писать… а потом перечитывать, править, удовлетворенно хмыкать и восклицать, почти как Пушкин: «Ай да Юрка! Ай-да сукин сын!..» Эх, с какой легкостью я сочинял в детстве — сперва юморески о простодушных покупательницах масла и сметаны, которую им наливали прямо на масло (ха-ха-ха!); потом — увлекательные сказки про красных партизан, «которые не плакали в животе у рыси»; а после и настоящие рассказы — один о привидениях и фальшивомонетчиках, другой о борьбе за свободу в средневековой Франции. Да, и еще пьесы — о летающем докторе Буссенаре (в стихах), а в прозе о капризной донне Лауре (это Ленка Азарова) и о смелом и решительном доне Педро (это, как вы догадываетесь, был я).
Не без труда восстанавливая все это в памяти, я вспомнил однажды… нет, не так… я почувствовал однажды боль в шее и что у меня поднимается температура… И увидел, что нахожусь вовсе не в комнате у Сретенских Ворот и возле меня не сидит Кап, а лежу на кровати в дачном домике на улице Полевая, что в поселке Пушкино, и меня только что осматривал доктор Четвериков — у него были прохладные пальцы… И он сказал, что нечего кукситься, у меня самая обыкновенная свинка, как у всех нормальных детей. И добавил, что веселые люди быстрее выздоравливают — так говорил еще в 16-м веке знаменитый французский хирург Амбруаз Парэ.
Кажется, я не был слишком веселым, но все равно дело пошло на поправку, однако выходить еще не позволяли, и тогда я попросил дать мне толстую тетрадку и от нечего делать решил издавать ежемесячный журнал под названием «Комар». Так я написал на обложке и нарисовал нечто, напоминающее это насекомое. А на последней странице сразу поместил объявление: «Внимание! Скорей подписывайтесь, а то не достанется! Подписка принимается городскими и районными отделениями Союзпечати». Внизу стояли подписи: «Главный редактор Ю. Хазанов. Художник А. Хазановский. Просто редактор Б. Хазанидзе. Корректор В. Хазанян. Технический редактор Г. Хазан-задэ».
Я спросил у папы, о чем нужно писать в журнале, и он сказал, что должны быть разделы: проза, стихи, наука и техника… ну, еще можно юмор… Я решил начать с прозы и написать повесть, но не всю, а прервать на самом интересном месте и в конце поставить — «продолжение следует». Пускай помучаются. Минут десять я думал и потом написал: «Солнце садилось за лесом. По дороге шел усталый путник…» Больше придумать не мог, но ведь нельзя после одной фразы написать «продолжение следует?..».
Тогда я решил сочинять стихи: они ведь намного короче. И сочинил: «Как-то раз перед толпою соплеменных гор у Казбека с Шат-горою был великий спор…» Красивые, ничего не скажешь, но не мои. И еще вспомнил: когда был совсем маленький, кто-то подарил мне книжку стихов под названием «Как Алла хворала». Только я сразу прочитал по-другому: «Какалла, хворала» — и стало смешно, а стихи были неинтересные.
В общем, со стихами тоже не получилось, и тогда я стал переписывать какой-то рассказ из журнала «Еж», но быстро устал и написал «продолжение следует». И тут пришел Вася, он племянник Варвары Терентьевны, соседки, у которой мы берем молоко. Только мама его не впустила — чтобы свинкой не заразился.
— Я послезавтра приду! — крикнул он. — Послезавтра ни за что не заражусь!
Я начал думать о Васе. Как он ехал к своей тетке из деревни. Как шел, наверное, по дороге через поле, с чемоданчиком в руке, а солнце садилось за лесом. А потом влез в поезд. Один, без всяких взрослых. Красота! И ехал весь день и еще ночь. Сам выходил на станциях, покупал сколько хотел слив и малосольных огурцов и хрумкал ими. А после вскакивал на ходу в вагон и стоял в тамбуре с открытой дверью. Если проводник не видел.
Вот он стоит и смотрит, как телеграфные столбы мелькают, и тут на площадку выходит девчонка, похожа на Ию Маяк из нашего класса. Нет, на Ленку Азарову. А в руках у нее… что-то очень ценное… Что? Ну, марка Тана-Тувы, треугольная, или значок красивый… Какой? Ну, Осоавиахима. Или МОПРа… И в это время появляется еще один парень… Кто? Вроде нашего Ильина, такой же противный и приставучий. Выхватил у нее из рук значок (или марку), а Вася заступился, и они начали драться…
Нет, решил я, это не очень интересно. Лучше что-нибудь другое про Васю… Как он приехал уже к своей тете Варе, и она как будто обрадовалась, обедом угостила, малины дала с молоком на третье, а потом говорит: «А теперь валяй на огород! Прополоть нужно срочно три грядки. Не сделаешь, ужин твой тю-тю! У меня строго. А бежать вздумаешь — везде достану!..» На следующее утро стал Вася одеваться, смотрит — штанов нет! «Это я взяла, — говорит тетя Варя. — Чтоб не убег. А хочешь завтракать, пойди сперва в мой сад и собери там две тысячи двести двадцать пять штук непарного шелкопряда. Понял?..»
А потом среди ночи Вася проснулся, будто его стукнули чем. Видит, в комнате свет, и тетя Варя к стенке подходит на цыпочках. Тень от нее большая, страшная — как горилла. Нажимает рукой какую-то кнопку, и в стене открывается тайник… А в тайнике… Тут Вася пошевелился, тетя Варя оглянулась, и тайник закрылся, будто ничего не было. «Если не спит, — пробормотала она и достала из буфета черную бутылку, — будет ему плохо… Если не спит…»
Мне стало страшновато и душно, я откинул одеяло, увидел, что на террасе папа с мамой пьют чай. Наверное, с конфетами.
— А мне? — крикнул я.
— Я думала, ты спишь, — сказала мама.
— Нет, он роман сочиняет, — сказал папа. — С продолжением.
Как он догадался? А ведь, и правда, сочинил. Только без конца. Зато какое начало! Надо поскорее записать, пока не забыл. И на последней странице поставить «продолжение следует». Пускай ждут…
Через день мне разрешили вставать и пустили ко мне Васю. Мы играли в поддавки, и я совсем забыл, что стал писателем. А когда его позвала тетя Варя, вспомнил и показал свой журнал.
— Здесь про тебя есть, — сказал я. — Хочешь почитать?
— Я возьму домой, ладно?.. Не бойся, не потеряю…
На следующее утро мама пошла за молоком к Варваре Терентьевне, но вернулась с пустым бидоном.
— Не понимаю, в чем дело, — сказала мама. — Молока не дала. Разговаривает сквозь зубы. Чем мы ее обидели? Кажется, платим, сколько она говорит, не торгуемся… И тетрадку твою швырнула, — это мама уже ко мне обратилась. — Как она туда попала?
— Вася брал, — сказал я.
Гречневую кашу мы ели без молока. А часа через два увидели тетю Варю: она стояла возле террасы и смотрела только на меня.
— Значит, горилла я для тебя, так? — спросила она.
— Что? — сказал папа.
— А племянника, выходит, батрачить заставляю? Штанов ему не даю?
— Какие штаны? — спросила мама.
— У сыночка своего спросите. Думаете, тетка Варя с ума спятила? Он объяснит.
Она была очень красная и сердитая.
— Пять лет сестриного Васеньку не видела, все ждала, своих-то у меня нет. И вот, на тебе…
— Ты не можешь сказать, что произошло? — спросил меня папа отчетливым голосом: значит, очень разозлился.
— Журнал, — сказал я.
— Вот-вот, тетрадка эта, — сказала тетя Варя. — В ней все и написано. Вы разве не видели?.. Мне Вася надысь как зачитал, я и обмерла. А Васька, подлец, еще смеется… Да разве не обидно? Такое про меня. Я ведь Васю…
