Аббат ничего не ответил.
Лица всех присутствующих были озабочены и нахмурены. Многие были недовольны тем, что король женится на женщине неодинакового с ним положения; это находили позором для короны, которую он носил. Казимир видел устремленные на него странные, холодные, чуть ли не злобные взоры, да и ему самому было как-то не по себе, и он не мог принудить себя быть веселым.
Любовь к Рокичане зародилась при таких странных обстоятельствах, пришла так быстро, разрослась так искусственно под влиянием пламенных желаний и надежд, что теперь при наступлении решительного момента король почти изумился, что мог так необдуманно и поспешно поступить.
Как раз когда он собирался в Тынец, пришло известие, что Аделаида, которую отец должен был увезти в Германию, с некоторых пор больна, чувствует себя очень плохо, и лечивший ее врач не ручается за ее выздоровление.
В случае ее смерти Казимир мог сделать более соответствующий выбор и сочетаться законным браком. Но он не хотел отказаться от своего слова; свита, посланная за Рокичаной, в тот же вечер прибыла с ней в Тынец. Казимир вышел навстречу, заставляя себя быть веселым и радостным.
В костеле все уже было приготовлено для совершения обряда венчания. Ксендз Ян был в митре и с посохом, в сопровождении духовенства, появился перед алтарем.
Король и Рокичана стали перед ним. С какой-то поспешностью, как бы боясь чего-то, чего никак не могла понять невеста, ксендз связал руки, благословил, и король с молодой женой тотчас же уехал в Краков.
Дорогой Казимир сообщил Кристине, что по причине ссоры между ним и краковским епископом их брак до поры до времени должен остаться, если не тайной, то, по крайней мере, не разглашенным во всеуслышание.
Прекрасная Кристина приняла это распоряжение с угрюмым молчанием. Выдернув руку, которую король держал, она повернулась в другую сторону. Это была первая размолвка двух почти незнакомых людей, и размолвка, обещающая не увеличение и расцвет любви, но раздражение, недоверие и ссоры.
– Для меня, – произнес король, – ты жена, но с объявлением тебя королевой нужно обождать.
Кристина приняла эти слова с гордым молчанием и, по прибытии в замок, заперлась в своих комнатах, сказываясь больной. Казимир пытался ее утешить, но все было напрасно. В нем заговорила королевская гордость, и спустя несколько дней после свадьбы, он уехал на охоту, оставив молодую жену одну. Самолюбие Рокичаны было задето за живое, и она плакала от обиды и гнева.
Кроме Кохана, который, казалось, был к ней расположен, она не имела в Кракове никого, кто бы ей сочувствовал; на нее все смотрели не как на королеву, а как на неприятную и унизительную помеху. Никто к ней не приближался, не заискивал, как бы предчувствуя, что она не будет иметь здесь никакого значения. Все громко и повелительно порицали смелую попытку короля вторично жениться.
Кохан, видя ее раздраженной, грустной, в слезах, в отчаянии от равнодушия супруга, советовал ей снискать его расположение кротостью, смирением. Но на это она не была способна. Она требовала своих прав, упрекала, и Казимир после каждого посещения охладевал к ней и уходил все более и более раздраженным.
Кохан видел, что они не могут быть счастливыми, и его смущало то, что все, единогласно, начиная с аббата, считали этот брак недействительным. Рокичане никакое сомнение не приходило в голову: она была уверена, что обряд венчания, совершенный епископом – ибо никто не открыл ей истины – имеет законную силу.
Казимир с каждым днем охладевал к ней и становился равнодушнее; этому способствовала их семейная жизнь, которую лишь редкие проблески счастья делали сносной. Окружающие составляли планы относительно будущего и открыто поговаривали о том, как бы выжить гордую чешку, отвязаться от этой мещанки, а вместо нее найти для Казимира подругу жизни более молодую, с лучшим характером и более знатного происхождения. Рокичана, однако, не падала духом под ударами судьбы; но вместо того, чтобы вызвать в себе сочувствие, она надоедала всем жалобами, надменным обращением, все возраставшими требованиями. Ее начали избегать.
Не найдя радости в семейной жизни, король искал утешения в государственных делах. После введения новых законов, учреждения верховного суда в Вавеле и приведения в порядок соляных копей он всецело отдался делу украшения городов и занялся постройкой зданий и замков.
До того времени почти все они были деревянные, окруженные земляными валами, частоколом и рвами; понятно, что такие укрепления не могли выдержать даже самого слабого нападения.
Во всех частях огромного государства, которым управлял Казимир, нужно было построить для защиты и для безопасности каменные стены, так как они одни могли противостоять новым осадным способам, таким как подбрасывание огня, пробивание стен тараном.
Вокруг Вислицы и Плоцка были уже воздвигнуты стены, но надо было еще построить замки в завоеванной Руси и возвести укрепления везде, куда неприятель мог только пробраться; а куда же он не мог беспрепятственно проникнуть в этих широких низменностях, защищаемых лишь маленькими речками, покрывающимися зимой льдом?
Казимир задался целью укрепить города и замки; ему стыдно было за эти старые лачуги, загородки из хвороста и глины, за сараи из сосновых бревен, так часто становившиеся добычей огня.
Каждая его поездка по стране вызывала новые распоряжения: в одном месте должен был быть воздвигнут замок, в другом – город и могучие стены. Его теперь также захватила мысль оставить после себя каменные, долговечные постройки в городах, как прежде вислицкие законы.
Одним из его любимых приближенных наравне с ксендзом Сухвильком сделался Вацлав из Тенчина, которому все завидовали.
Это был человек знатного происхождения, но с пустым карманом. Он был из семьи Топорчиков, одной из древнейших рыцарских фамилий в Польше, и по своему образованию не мог избрать другого занятия, кроме военного.
Семья Топорчиков была довольно многочислена, и некоторые из них, материально не обеспеченные, ждали лучших времен, надеясь на наследство, брак или королевские подарки.
В молодости Вацлав обучался военным наукам, затем его уговаривали сделаться духовным, предсказывая ему почетное положение, но он предпочел школы, книги и отправился в Италию, в которой тогда можно было многому научиться.
Вацлав из Тенчина, присматриваясь к великолепным остаткам римских древностей, к новым постройкам и городам, возвышающимся на вершинах гор, пристрастился к архитектуре.
Землевладелец, рыцарь добровольно сделался архитектором. Ничто не могло отвлечь его от изучения искусства, с каким тамошние жители строили из огромных глыб стены и выводили своды; в Польше ничего подобного не было, а между тем, могло быть.
Опьяненный этой мыслью, молодой Вацлав, возвратившись на родину и получив доступ ко двору, так увлекательно изобразил Казимиру картину виденных им чудес, что у короля явилась мысль украсить подобными постройками свою родную страну, и он назначил Вацлава своим главным помощником.
Он взялся ему доставить людей, денег и материал. Великая мысль об укреплении страны наподобие тех, которые ее уже опередили, овладела ими обоими.
С завистью смотрели на этого нового любимца, к которому король с каждым днем все более и более привязывался. Родственники и приятели косо смотрели на этого рыцаря, который осмелился стать простым каменщиком, а король называл его своим другом, помощником, сажал вместе с собой за стол, проводил продолжительное время в беседах с ним и относился к нему с такой же любовью, как тот к своему искусству.
В те часы, когда они касались всего, в чем нуждалась тогдашняя Польша, и что они надеялись сообща доставить ей, Казимир забывал обо всем: о былом горе и новых разочарованиях. Он утешал себя надеждой оставить после себя страну с незыблемыми законами, благоустроенной, разбогатевшей и более могущественной, чем раньше, в городах которой живут крестьяне, иностранцы, поселенцы, множество переселенцев; все они счастливы, пользуются безопасностью, находятся под защитой законов и впоследствии становятся верными сынами той земли, на которой они работали.
Такие мысли доставляли ему величайшее наслаждение, и он часто шептал про себя:
– Я не оставлю после себя наследника, но потомством моим будут города, суды, народ, возрожденный миром, и эти вековечные постройки.
Часто после таких разговоров с Вацлавом король, вспомнив о каком-нибудь городе, тотчас же отправлялся туда, чтобы осмотреть и обсудить, как его укрепить. Тогда уж никакие препятствия не могли его удержать. Забывая о всех заботах, отказываясь от всяких развлечений, он с небольшой свитой, в сопровождении неизменного Вацлава ездил осматривать местность, искать средства для скорейшего выполнения задуманного плана; чаще всего он выделял для этих грандиозных построек крупные суммы из денег, собранных в копях Велички, и работа быстро двигалась вперед под наблюдением умелого любимца.
