побежала за ней, потому что понимала: именно на это она и рассчитывает. Я просто нашла свободный пластиковый стул возле терминала, выбросила окурок и закурила новую сигарету. Руки дрожали — я ощущала привычную смесь ярости и вины, которую так часто вызывала во мне мать.
Не прошло и трех минут, как мама появилась снова.
— Не надейся, что так просто от меня избавишься, — сказала она, обнимая меня одной рукой. — Не могла же я уйти, не вручив тебе прощальный подарок. — Она сунула руку в карман и протянула мне маленькую плоскую коробочку. — Уж извини, с подарочной упаковкой я не стала заморачиваться.
Я сняла крышку и обнаружила красную авторучку с красно-черным колпачком и золотым пером.
— Это ручка твоего дедушки. «Паркер Биг Ред». Папа мне рассказывал, что ее подарил ему его отец в 1918 году[71] в честь того, что он сумел выжить на Западном фронте в Первой мировой войне. Я знаю, дедушка хотел бы, чтобы ручка оказалась у тебя. Ну, можем мы хоть расстаться на положительной ноте? Пожалуйста…
Не договорив, мама подавила всхлип. Я положила свободную руку на мамину.
— На самом деле я тебя люблю, — сказала я.
Она снова начала плакать, порывисто обняла меня, чтобы тут же высвободиться из моих объятий.
— Ты можешь представить, что моя родная мать никогда мне этого не говорила?
— Это печально, — сказала я.
— Да нет, просто тогда жизнь была так устроена.
За стойкой показалась женщина в зеленой униформе. Взяв микрофон, она объявила, что начинается посадка на рейс 107 компании «Эр Лингус» до Шеннона и Дублина.
Мама схватила сумочку, вынула конверт:
— Еще один маленький прощальный подарочек.
Я заглянула в конверт. Внутри лежали десять банкнот по пятьдесят долларов.
— Мам, ты с ума сошла.
— Это такой способ сказать спасибо?
— Спасибо, спасибо, но это же огромные деньги!
— Как только прилетишь в Дублин, пойди в банк и обменяй их на дорожные чеки и на следующее лето сможешь на них куда-нибудь съездить. Я настаиваю, чтобы ты навестила Париж: единственный город, где я хочу жить до тех пор, пока не покину этот бренный мир. А может, ты найдешь меня там уже на будущий год, в июне.
Я снова обняла маму:
— Это слишком щедро с твоей стороны.
— Со мной иногда случается. А теперь мне пора отпустить тебя на самолет. Обещай мне, чтобы будешь держаться подальше от зоны военных действий и безумных леваков. И умоляю, бросай курить. И пожалуйста, позвони мне через пару дней.
— Если ты настаиваешь.
— Я настаиваю.
Поверь, уж я-то знаю, как это трудно — уйти от психованных родителей.
Но, слушая рассказ Джасинты о ее нелегкой жизни, я думала об одном: да, мои родители сумасшедшие, но не угнетатели.
Автобус подъезжал к Колледж-грин.
— Как ни крути, а все равно придется сегодня к десяти вернуться, — сказала я Джасинте, — а то ведь не пустят.
— Знаешь что? Мы дождемся, пока бабка уснет, спустимся вниз и будем трепаться. Я, может, куплю нам маленький мерзавчик виски.
— Звучит заманчиво. Ладно, я сейчас выхожу. Если мне повезет и мы договоримся, то на следующей неделе я съеду.
— Не уверена, что у тебя все так быстро получится.
— А я уверена. Только прошу, не проболтайся старухе. Ни слова ей, пока я сама не скажу.
— Везет тебе.
— В каком смысле?
— Ты явно намного свободнее, чем я.
— Питер, мой старший брат, один раз сказал мне интересную вещь: «Мы все жалуемся, что нас во всем ограничивают, а по сути сами же себя и ограничиваем».
— Ты внушаешь мне разные нехорошие мысли.
— Принимаю это как комплимент.
— Храни тебя Господь.
Со временем я поняла, что «Храни тебя Господь» — местный эквивалент «Пока, увидимся», религиозный вариант обычного прощания и пожелания здоровья.
Еще одно серое дождливое утро. Я быстро и решительно прошла по Пирс-стрит до дома 75а. На этот раз дверь открыли после четвертого звонка. Шон был в той же самой рубашке в огурцы, тех же пижамных штанах и кардигане, что и накануне.
— Почему, интересно, я так и думал, что в городе, где все опаздывают минимум на полчаса, вы явитесь точно с боем часов?
— Потому что я так воспитана — хорошая девочка никогда не опаздывает.
— Придется поработать над избавлением от скверных привычек.
— Можно войти?
— Простите, простите, что застрял тут в дверях и болтаю. Входите, а я приготовлю вам чашку чаю.
Следом за Шоном я прошла в его комнату. Там на кровати лежала Шейла с сигаретой, одетая только в пожелтевшую мужскую белую рубашку, и читала «Айриш таймс».
Я поздоровалась. Она не ответила, даже не оторвала глаз от газеты. Шон подошел и что-то прошептал ей на ухо. Схватив свою газету, Шейла слезла с кровати, всем своим видом показывая, что настроена враждебно. На полпути к двери она обернулась ко мне и прошипела:
— Не давай ему себя трахнуть. Он дерьмо.
Хлопнула дверь, и в комнате повисло неловкое молчание, которое, хоть и не сразу, нарушил Шон:
— М-да, нам определенно необходим чай.
— А знаете, у вас появился почитатель. Я вчера почитала ваши стихи. Мне понравилось.
Шон, засыпавший заварку в чайник, замер.
— Может быть, что-то понравилось особенно? — спросил он.
— Стихотворение о том, как вы навещаете могилу отца в этом городке в Уиклоу…
— Энникскерри.
— Точно. Какой там переход от чувства вины за то, что так и не сумели сблизиться с ним, к зловещему дереву прямо за кладбищенской стеной, которое скрипит на ветру, пока вы пытаетесь раскрыть… Там удивительная фраза, как же это?..
— Нескончаемую тайну безмолвья вечного.
— Да, точно. И заглавное стихотворение — о человеке, который садится на пароход, чтобы плыть в Лондон, и оглядывается на Дун Лэаре… я правильно произнесла?
Шон кивнул.
— Вы там пишете, что «уход — когда едешь туда, где кончается карта, / далеко за пределы всего, чем являешься ты». Эти строчки мне запомнились, серьезно.
У Шона прояснился взгляд. Жестом он пригласил меня сесть, поспешно подал чай и тарелку с хлебом и маслом и засыпал вопросами о том, что я думаю про его работу. Вскоре расспросы сменились пространным монологом о его детстве, неудачном браке, двух проблемных дочерях и романе, из-за которого он ушел из семьи.
В конце концов мне пришлось его перебить:
— Вы интересный человек, Шон. И чай завариваете очень здорово. Но мне все-таки хотелось бы знать…
— Да, вы получите комнату.
Я выбросила в воздух руку со сжатым кулаком:
— Фантастика. Выходит, «сам» согласился на все мои условия?
— С каждым из них, но с
