— Это не важно, — прошептал он. — Твоя победа близка.
Мой взгляд остановился на забрызганной кровью стене. Но вот она начала бледнеть, и я узрел божественное сияние, расцвеченное яркими радужными цветами.
ЧЕЗАРЕ
Их лица почернели. Языки распухли. Глаза вылезли из орбит, и в воздухе запахло дерьмом. Микелотто рассек грудь Вителлодзо, вырезал еще бьющееся сердце и показал мне. Потом плюнул ему в глаза, в которых уже угас свет жизни. Так ВОТ ЧТО ЗНАЧИТ убить человека…
Он развязал удавку. Свалил трупы на пол.
— Сожгите тела, — велел я по-испански, — а головы выставим на обозрение.
— А Орсини? — кивнув, спросил Микелотто, начиная точить топор.
— Побережем его еще денек, — сказал я. — Вы же не хотите получить все подарки сразу?
Он ухмыльнулся, а я направился к выходу из темницы.
По пути я глянул в сторону камеры Донны Паоло. Он оторвался от созерцания своего дерьма и со слезами прошептал:
— Чезаре…
— Да, Паоло, — сказал я и, помедлив, улыбнулся. — Ваша стратегия оказалась порочной. Полагаю, вас ожидает шах и мат.
Провожаемый его завываниями, я поднялся во дворец.
Один во мраке ночи, наслаждаясь сознанием триумфа, я уснул, и мне приснилась Лукреция.
В моем сне мы с ней были вместе. Возлежали обнаженные на ложе любви. И наше ложе покоилось в заоблачной вышине горной вершины. На такой высоте никто нас не потревожит. Мы — Король и Королева Мира. Мы целовались. Мы сливались друг с другом в экстазе. И в том сне наши отношения казались прекрасными.
Я проснулся с горьким привкусом во рту, открыл ставни и выглянул из окна. С неба повалил мокрый снег. Все вокруг посерело.
Перед моим мысленным взором блистала приснившаяся мне вершина. Ее пик исчезал в заоблачной небесной дали. Ты пока не забрался туда, Чезаре. Впереди долгий путь. Предстоит еще многое сделать.
Я вышел на улицу. Проверил мои войска. Изучил карты, раздал приказы. В полдень мы должны отправиться дальше.
В пяти милях от Сенигаллии нам встретился курьер. Мантуанец привез нам подарки и надушенное послание. Я прочитал письмо от маркизы. Она писала:
«Мы посылаем вам множество карнавальных масок, полагая, что после напряженного истощения, кое испытали вы в блестящих походах, у вас также найдется время для увеселительных карнавалов…», и так далее и тому подобное.
Я улыбнулся — странные причуды. Глянул на курьера — наверняка шпион. Рассмотрел маски, одну за другой. Из белой керамики, ни одной повторяющейся личины. Одна похожа на Вителлодзо с его бычьей шеей, другая напоминает бестию Оливеротто. Мне вспомнились мои жертвы — их незрячие мертвые головы, лишенные жизни моей властью.
Я выбрал самую суровую из всех масок и нацепил ее на себя. Маску смерти. Ее зияющий рот кривился в зловещей улыбке.
Когда-нибудь и мое лицо станет мертвым и безглазым. Меня тоже ждет судьба моих жертв. Но сначала я должен достичь триумфа, обессмертить свое имя. Должен достичь горной вершины, прежде чем меня настигнет смерть.
Все люди вокруг меня подобострастно кланяются и расшаркиваются. Посланники и поэты поют мне дифирамбы, припадают к ногам. Твердят о том, что я достиг зенита славы. Твердят о моем триумфе, о поистине славных победах.
Они ни черта не понимают.
И вы думаете, что это слава? Вы думаете, что это триумф? Это НИЧТО по сравнению с тем, что случится в будущем. Это не конец… а всего лишь начало.
Я пришпорил лошадь. Мы въезжали в полосу мокрого снегопада.
35
Окрестности Сиены, 21 января 1503 года
ЛЕОНАРДО
Чем гуще тьма, в которую направлен зрачок, тем больше увеличивается его размер, и благодаря такому расширению мрак кажется светлее. Таким же способом наши глаза приспосабливаются к восприятию зла — они привыкают к нему, учатся его распознавать. Но мне вдруг захотелось потерять такое умение. Впервые в жизни я пожелал быть слепым.
Сегодня, продолжая поход, мы поднялись на вершину холма к городку под названием Сан-Квирико. Утро выдалось сухим и морозным, над нами нависало низкое серое небо. Здешние окрестные пейзажи на редкость красивы — или, вернее, они бывают такими после унылой оголенности, присущей зимнему сезону, хотя сейчас его мрачность усугублялась клубами дыма, смрадным дыханием смерти и скорбным воем, кои оставила в своем кильватере эта дьявольски разрушительная армия.
Уже несколько дней я видел герцога только издали. Последний раз мы разговаривали с ним в Перудже, когда он вызвал меня к себе во дворец, и после изучения принесенных мной карт сообщил, что меня хочет видеть один человек. Позвонив в колокольчик, он взглянул на дверь в дальнем конце приемной. Вошедшая Доротея приблизилась ко мне, улыбающаяся и заплаканная. Она молча завладела моими руками.
Полнейшая неукротимая, безусловная любовь, как та, что…
— Я очень рад видеть вас, — пробормотал я.
В известном смысле это была правда. Увидев, что она жива, я испытал облегчение, но к нему примешивались чувства вины, замешательства, страха и смущения. Я перевел взгляд на герцога, который отвесил нам поклон и, не скрывая сарказма, произнес:
— Что ж, влюбленные голубки, я покину вас ненадолго.
После его ухода я начал неуверенно бормотать извинения, не поднимая глаз от пола. Мне хотелось сказать, как я сожалею, что тайно сбежал из ее комнаты в ту ночь, а потом не посмел спросить, куда она исчезла; но мне не удалось повиниться, поскольку она, приложив палец к моим губам, прошептала:
— Ш-ш-ш… Леонардо, вам не в чем передо мной извиняться. Вы живы… мои молитвы услышаны. Все остальное не важно.
Я прямо взглянул на нее, и меня потрясла ее улыбка. Казалось, она все поняла и все простила. Казалось (на редкость странная, необъяснимая для меня самого мысль), она уже умерла и разговаривала со мной, пребывая в ином мире — за туманными покровами среди непознаваемого небесного милосердия.
Больше она ничего не добавила. Я неловко обнял ее, но неловкость быстро сменилась облегчением и спокойствием. Я погладил ее волосы. Запечатлел поцелуй на лбу. Слезы невольно покатились из моих глаз. Почему-то я осознал, что больше никогда ее не увижу.
— Благодарю вас, — прошептал я.
— За что?
— За все, что вы подарили мне.
— Общение с вами сделало меня счастливой, — с улыбкой произнесла она. — Поистине счастливой.
Вскоре, слишком скоро, открылась дверь, и к нам вернулся герцог. Он стоял, скрестив на груди руки, и насмешливо на нас взирал. Я разозлился, но Доротея успокоила меня:
— Он больше не причинит мне вреда, Леонардо.
По-прежнему улыбаясь, она отстранилась от меня и ушла… из той комнаты и из моей жизни.
Когда за ней закрылась дверь, я глянул на герцога:
— Не собираетесь ли вы…
— …убить ее? — На его лице отразилась смесь удивления и разочарования. — Нет, в этом нет необходимости. Она уходит туда, откуда не сможет мне повредить.
— И далеко ли она отправляется?
— Донна Доротея решила стать монахиней, — ответил он, презрительно усмехнувшись.
Именно тогда я последний раз разговаривал с герцогом.
Ко времени моего приезда в Сан-Квирико уже пылали пожары. Большинство жителей, очевидно, давно сбежали из городка. Церковный колокол трезвонил так громко, что почти заглушал Редкие мучительные крики предсмертной агонии.
Подъехав вместе с Томмазо к церкви, я взглянул на большой колокол, издававший этот звон. Его диаметр составлял не менее десяти браччи[43], я зарисовал его в свою тетрадку и сделал себе для памяти пометку, чтобы потом узнать, как его раскачивают и как закреплен колокольный язык. Я поделился с Томмазо своим впечатлением от колокола, но он с молчаливой тоской отвернулся от меня. Уже несколько раз он просил у меня разрешения вернуться во Флоренцию. И каждый раз я повторял ему, что пока нуждаюсь в его помощи здесь. Сейчас я уже жалел об этом, мне следовало отпустить его.
— Посмотрите! — вдруг воскликнул Томмазо. — Посмотрите, что они делают со старушкой!
Я глянул в ту сторону, куда он смотрел, и увидел старую крестьянку, привязанную за руки к большой ветви дерева; ее голые ноги покачивались над костром, в который солдаты подкидывали поленья. Языки пламени уже лизали ее ступни. Гримаса боли исказила страдальчески открытый рот. Но криков я не слышал, в ушах отдавался лишь оглушительный колокольный звон.
Отвернувшись, я вновь посмотрел на церковь.
Томмазо направил своего мула поближе к подвешенной женщине, и животное неохотно сделало несколько шагов.
— О боже… гляньте, какая жуть! Они так искололи ей ноги, что жир капает в огонь!
Я закрыл глаза и прошептал:
