Окрестности Рима
ДОРОТЕЯ
Наш монастырь расположился на холме в городских окрестностях, его небольшой двор затеняли кроны трех старых смоковниц, но даже под ними дневная жара была невыносима. Поэтому много времени между заутреней и вечерней я проводила в часовне, в основном в молитвах и уборке, а в огороде трудилась только по утрам и вечерам.
Как ни удивительно, но мне понравилось заниматься садоводством. Я рыхлила и поливала землю, собирала овощи — сейчас как раз поспели роскошные помидоры, — относила их на кухню в деревянных ящиках. Мне поручили такую работу, поскольку я самая молодая из здешних сестер.
Вам хочется узнать о наших монашках? В общем, подобралась любопытная компания. Одни деспотичны, другие назойливо любезны; одни набожны, другие себялюбивы; одни жизнерадостны, другие тоскливы; одни жестоки, другие добры; все точно так же, полагаю, как в любом другом наугад выбранном людском сообществе, за исключением того, что у нас живут только женщины. Никаких мужчин. Никто не смотрел на меня как на богиню или куртизанку; никто не доводил до исступленного восторга и не причинял смертельных мучений.
Жизнь среди женщин текла безмятежно и… увы, немного скучно. Несомненно, Никколо и Чезаре воображали, что я сойду с ума, удалившись от рискованных приключений и увлечений, но они ошибались. Я рада, что выжила в том мрачном и глубочайшем двухлетнем безумии, — и равно рада, что оно отошло в прошлое. Теперь с безопасного расстояния я способна философски поразмыслить над ним.
Что же касается Леонардо… то он навсегда останется в моем сердце. Больше мне нечего добавить.
38
Рим, 12 августа 1503 года
ЧЕЗАРЕ
Изматывающий липкий жар. Ужасное пекло. Но терзало меня ВНУТРЕННЕЕ пламя. Глубокая темная ночь дышала прохладой. А сам я горел огнем.
Мой отец тоже заболел. Его лихорадило с самого утра, поэтому я знал, чего ждать. И все-таки мучительная острота боли потрясла меня.
Казалось, кровь закипала в жилах. Меня нещадно трясло. Трясло так, что я невольно стучал зубами. По бороде стекала горькая слюна. Потом началась рвота.
Меня будто растянули на дыбе. И на груди бесновался десяток прыгающих мужчин. А внутренности мои, казалось, пронзала дюжина острейших клинков.
Я заблевал всю постель. Заблевал весь пол. Заблевал весь полог. Заблевал все стены. Рвотные массы окрашивались моей кровью. Из меня извергалась черная желчь.
В конце концов на меня навалилась такая слабость, что я был не в силах подняться на ноги. Меня перенесли на чистую кровать, укрыли одеялами мое дрожащее тело, напоили меня водой и накормили пилюлями. Я погрузился в сон.
Мне снилось, что я умираю.
18 августа 1503 года
Дни сливались в бредовом тумане. Волны жара сменялись волнами ужаса. Простыни промокли от пота, с ним ушли остатки моих сил. Я полностью обезвожен, пуст даже мочевой пузырь. Я ничего не пил и не ел.
Мне снилась Лукреция — мы с сестрой на нашей горной вершине. Мы слились в экстазе. Она припала ко мне. С ее уст срывалось мое имя. Веки Лукреции опущены.
Вдруг она открыла глаза — и раздался истошный ВОПЛЬ. Она смотрела мне за спину. Она смотрела мимо меня. Она кричала как безумная, истошным голосом.
Я дал ей пощечину.
— Что случилось? — вскричал я. — В чем дело?
Но Лукреция продолжала кричать, отталкивая меня. Она отползла в сторону. Я видел ее обнаженное тело. Оно покраснело от крови.
Я почувствовал, как увлажнилась моя спина. Из меня извергалась теплая густая слизь. Мне стало страшно. Меня охватило отвращение. Я сполз на землю и взглянул на наше любовное ложе…
Мертвые младенцы. Мертвые люди. Их лица белы и безглазы, подобны карнавальным маскам. Их рты застыли в безмолвном крике. Джованни, Рамиро и Вителлодзо.
С нашего ложа струилась кровь. Земля подо мной начала сотрясаться. Кровавые ручьи бежали по горным склонам. Земля содрогалась.
Гора рушилась. Мир почернел, и я…
Холодный озноб. Смертельная дрожь. Мне нечем дышать. Я задыхаюсь. Грудь сдавлена, сердце съежилось от ХОЛОДА.
Вокруг меня — лица лекарей. Их губы скорбно изогнуты, глаза печальны.
— ПРОКЛЯТЬЕ! СПАСАЙТЕ ЖЕ МЕНЯ! — взревел я. — Я все потеряю! Мне нельзя сейчас болеть. Я не могу сейчас умереть. Власть была в моих руках, но она ускользает у меня между пальцев! Спасите же меня, спасите, пока не стало слишком…
Но они не слышали ни слова. Мой голос превратился в срывающийся шепот. Меня вытянули из масляного сосуда. Меня вытащили из ледяной ванны. Я чувствовал, как уплываю… мои глаза взлетели к потолку. И вновь я провалился в беспокойный сон, бредовые видения…
Гора рухнула. Вместо горной вершины — груда обломков. Погибло все, за что я боролся все эти годы.
Я остался в одиночестве. Мир погрузился во мрак. Обломки скал скрывают мертвецов. Я похоронен заживо.
Внутри меня зародилась ярость. Я обнажил огромный меч… и принялся прорубать дорогу. Прорубаться через скалы. Прорубаться через трупы. Пробивать спасительный путь… к свету.
Я прорезался через земные толщи, рубил наотмашь. Летели головы, хлестала кровь. Крошились ноги, руки и сердца. Скалы рассыпались пылью. Скалы превращались в огненные вулканы.
Но вот я заметил одну голову, скатившуюся с плеч от взмаха моего меча. Сталь окрасилась свежей кровью. Новый труп. Я подошел ближе, вгляделся в черты лица… Старческое лицо с отвисшим подбородком — я узнал его и…
— …умер, мой господин.
Знакомый голос. Я открыл глаза. Темноту прорезало живое пламя свечей. Их отблески на потолке. Изуродованное шрамом лицо.
Микелотто.
Я пытался говорить, но получалось лишь хриплое шипение. Кто умер?
— Папа умер, мой господин. Ваш отец отошел с миром.
Мир рухнул, все погрузилось во тьму и… НЕТ!
Я пытался произнести хоть слово… но изо рта вырывался лишь тихий хрип.
— Что нам следует предпринять? Мой господин, мы ждем ваших приказов.
Я должен вновь обрести способность говорить. Еще четыре года, и тогда… владыка мира. Тогда можно и умереть, но не сейчас. Я не хочу… мне нельзя сдаваться. Черт меня побери, ГОВОРИ ЖЕ!
— За-пе-чатайте… покои…
Слабый дух жизни затрепетал в моей гортани.
Микелотто склонился ближе, к самому моему лицу:
— Я не слышу вас, мой господин. Извините. Что вы сказали?
— Запечатайте покои, — мой голос немного окреп.
Микелотто кивнул.
— Заберите все сокровища. Спрячьте. Ищите везде. Никому ни слова… о его смерти… пока его покои не опустеют.
Окрестности Пизы, 23 августа 1503 года
ЛЕОНАРДО
Мы прибыли в Рильоне, расположенный в излучине Арно, милях в четырех от Пизы. Я выбрался из кареты и потянулся, разминая спину и ноги. Вслед за мной вылезли Томмазо, Салаи и Никколо. Нас официально приветствовал некий капитан Гаудиччи, представительный усач с орлиным носом и отменной военной выправкой.
— В ясные дни, — сказал он, махнув рукой на восток, — у нас здесь отличный наблюдательный пост, врага видно издалека.
Я кивнул. Не представляю, зачем он высказал нам такую мысль; может, просто пытался завязать разговор? Оставив его реплику без комментариев, я молча протянул ему письмо от гонфалоньера, которое он внимательно — очень медленно — прочел, потом аккуратно сложил и вернул мне. В учтивом и любезном выражении его лица я заметил оттенок смутной подозрительности; почему, видимо удивлялся он, армейские средства должны тратиться на легкомысленный проект, придуманный каким-то художником и бумагомаракой? Поэтому, нацепив маску Надменного Гения, я потребовал предоставить нам возможность провести инспекцию фортификаций и речного русла.
Избранная мной тактика принесла хорошие плоды. После того как его начальное изумление стерлось, капитан дружелюбно ответил на мой повелительный тон. Исполнение приказов являлось для него делом естественным и понятным. Нам показали всю интересующую нас территорию, большую часть которой я отразил в своих записях и набросках.
В моих силах подправить замысел Господа — придать законченное совершенство замечательному творению Природы…
Мы пообедали в тихой и славной деревенской таверне. Несколько раз я просил капитана не использовать при обращении ко мне слово «господин», и наш усач наконец достаточно успокоился, чтобы высказать свои сомнения по поводу нового проекта. Его речь прозвучала исключительно логично и разумно, и я с радостью объяснил ему, почему в конечном итоге любые сомнения окажутся неуместными и почему изменение направления русла Арно в данном конкретном месте избавит армию Флоренции от бесплодной и дорогостоящей войны. К концу обеденной трапезы мы с капитаном уже обращались Друг к другу запросто, по имени, и на прощание он пообещал, что напишет гонфалоньеру о своем полном согласии с нашим проектом.
