– Можно мне присесть рядом? Не помешаю?
За огромным окном мышиная муть неба слилась с тёмной сталью взлётного полотна, и разъярённый ветер метал в стекло исполинские пригоршни песка вперемежку с каменной крошкой.
– Да нет, не помешаете… наверное…
Будто бы не услышав моего последнего замечания, мой собеседник кивнул, на удивление лёгким пружинистым шагом прошагал на другой конец зала и уже через пару минут поставил рядом со мной раскладное матерчатое кресло. Комфортно устроился в нём, откинулся на спинку и стал смотреть в окно, молча и безмятежно, словно бы там вовсе и не закручивались неуправляемые в своей мощи, чудовищные воздушные смерчи, а плескалось спокойное и ласковое море.
– Путешествуете, святой отец? – наконец не выдержав, прервал я молчание.
Мой собеседник неспешно оторвал взгляд от окна и задумчиво посмотрел на меня:
– Путешествую, сынок. Приходится… по делам церкви.
От его голоса веяло умиротворением, покоем, невероятной благостью, всем тем, чего мне всегда так не хватало и вызывало въедливую, сокровенную зависть…
А интересно, какие дела могут быть у православной церкви за границей? Да ещё и в Имперских Соединённых Штатах? Неужто после нескольких столетий непримиримых в своей фанатичности религиозных монологов церкви вдруг решили услышать друг друга, наладить диалог? Да нет, вряд ли. Слишком уж это невероятно. Но что тогда делает здесь этот явно не низкого ранга священнослужитель?
– Спасибо вам за куртку… Ведь это вы меня спасли?
– Спас?.. – казалось, своим внимательным взглядом он осторожно прощупывает тонкую оболочку моего сознания, пытаясь найти пути внутрь.
– Да, я. Я немного знаком со спецификой вашей работы и вашего мышления. Я имею в виду вас, переводчиков. Когда я увидел, как ты корчишься на полу, я понял, что с тобой происходит, отогнал всех и оттащил тебя подальше от людей и их голосов. Иначе, насколько я понимаю, тебе было бы очень плохо, верно?
Я молча кивнул. А не слишком ли хорошо, святой отец, вы разбираетесь в специфике нашей работы? Ведь русская православная церковь вот уже лет пятьсот как ничего не переводит и громогласно заявляет, что не нуждается ни в каких дьявольских переводах? Неужели всё-таки что-то переводит? Хотел бы я узнать, что именно… и зачем… По возвращению в Россию непременно нужно будет покопаться, разузнать, если, конечно, у меня будет такая возможность – ну, если по выходу из самолёта я не окажусь сразу же за какой-нибудь, тюремной или больничной, решёткой.
Порывы ветра за окном усиливались, наверное, ураган приближался к побережью. Свет несколько раз мигнул, и терминал погрузился в полутьму – остались гореть только лампы аварийного освещения. Впрочем, за последние два дня такое происходило уже не раз. Я развернул на полу носовой платок и аккуратно ссыпал в него детали головоломки, чтобы не потерялись в темноте.
– Думаешь, людям нужна Вавилонская башня? Та, что ты пытаешься построить? Ради которой мечешься по миру, рискуешь своей жизнью, свободой, будущим?
– Мечусь по миру?
О как… надо же, какие нынче информированные священники пошли… И откуда же такая осведомлённость? Божественное откровение снизошло? Ну да, конечно… И ведь что самое главное, Алекс, тебя это нисколько не удивляет, верно? Ты же понимал, что с тебя не спускают глаз, пристально следят за малейшим твоим чихом, поэтому подсознательно ожидал чего-то подобного… Только вот интересно, какую из сторон этот батюшка представляет? Скорее всего, конечно, нашу родную российскую федеральную службу безопасности, но точно так же он может работать на китайские, ИДАРские, американские и ещё бог знает на какие спецслужбы. Тут ни за что нельзя поручиться. Я посмотрел в лицо своему новому знакомому, но в глазах того читалось только искреннее участие и пытливый интерес. Да уж, умеют они подбирать… собеседников, у спецслужб всегда были отличные психологи.
– Я думаю, ты сам всё прекрасно понимаешь, сынок, – в полутьме его голос звучал ещё мягче и проникновеннее. – Если ты хочешь, мы продолжим наш разговор. Если нет – твоё право. Извини, что нарушил твоё уединение…
Он замолчал. Ну конечно, "твоё право"… можно подумать, если я откажусь, они оставят меня в покое! Всё равно своего добьются, возьмут меня не мытьём, так катаньем…
– Да, я хочу продолжить этот разговор, – я с трудом сглотнул слюну. В отличие от голоса моего собеседника, мой голос звучал отрывисто и напряжённо – ни к чёрту у тебя стали нервы, приятель. Хотите поговорить, святой отец? Что ж, давайте поговорим… – И начнём мы с того, что вы мне скажете, на кого вы работаете.
Он улыбнулся.
– На кого я работаю? На бога… Я представляю интересы русской православной церкви. И никого более.
– Вот как? А какие интересы могут быть у русской православной церкви в столь дальнем зарубежье? Да и вообще в зарубежье?
– На данный момент единственный интерес, который есть у нашей церкви в дальнем и недальнем зарубежье, – это ты.
Я замер, пытаясь осознать услышанное. Я и РПЦ?! Да скажи мне кто-нибудь всего полгода назад, что я буду интересовать РПЦ, да ещё и интересовать так сильно, что она пошлёт за мной своего соглядатая, я бы только покрутил пальцем у виска!
– Вернее, не только ты, но и то, что ты ищешь.
– Ха, да я сам не знаю, что я ищу!
– Мальчик, мы тоже пока не знаем, что именно ты ищешь – самого ли бога, или одно из его божественных проявлений, или доказательство его существования, или же свидетельство его присутствия на земле. Но в любом случае наши интересы совпадают. Поэтому мы пристально наблюдаем и будем продолжать наблюдать за тобой, за каждым твоим шагом, движением, взглядом, мыслью. Кто знает, может быть, ты и выведешь нас к Нему…
– Но почему именно я?
– Я бы сам хотел знать, почему именно ты… а не кто-либо другой, более достойный, – мой собеседник улыбнулся.
Ах вот, значит, как… значит, они тщательно покопались в моём прошлом, досконально изучили мой психологический портрет, пристрастия, слабости, живущих в моей голове тараканов наконец, и в итоге сочли меня "недостойным"… но всё же решили не мешать мне, дать шанс попытаться – а вдруг и впрямь что получится, чем чёрт или, вернее, бог не шутит?.. И теперь наблюдают за мной, как за лабораторной мышкой. О, как это милосердно и человечно! Я почувствовал, как помимо моей воли меня начинает захлёстывать волна беспричинной злости.
– Только знаешь, я хотел предупредить, даже предостеречь тебя об одной вещи…
– Всего об одной? А я-то думал, что в моём положении существует масса вещей, по поводу которых меня можно предостерегать!
– Ты зря злишься, – священник покачал головой. – Мы не желаем тебе ничего плохого. А хотел я предостеречь тебя об одном… даже если ты действительно найдёшь то, что ищешь, ты вряд ли получишь то, что ты хочешь…
– И что же, по-вашему, я хочу?
А ведь и вправду, что я хочу? Я даже не знаю в точности, чего я ищу, а уж чего хочу… Может быть, вы, святой отец, знаете, чего я хочу? Или ваш всевышний патрон? Просветлите меня, а? Но тот и другой молчали, по-видимому, ожидая моего ответа. Что ж, ладно, попробую сам…
– Я хочу дать людям понимание… точнее даже не понимание, а хотя бы желание понять друг друга…
– И ты думаешь, что людям нужно такое понимание? – в голосе моего собеседника скользнул такой горький, несвященнический скептицизм, что я с удивлением поднял на него глаза.
– …разве нет?
– Брось, мальчик, – усмехнулся он, – с твоим-то умом и аналитическими способностями да быть таким романтиком. Людям не нужно никакое понимание. Они не возьмут его, не примут. Мягко говоря, они попросту к нему не готовы.
Мир за стенами терминала превратился в единообразную грязно-серую массу, словно его взбивал гигантским миксером свихнувшийся повар-исполин. Мелкие камни, массивные ветви, пластиковые стаканчики и прочий мусор с глухим стуком обрушивались на стекло – казалось, ветер был в ярости оттого, что в этом мире сохранился последний уголок тишины и спокойствия, и стремился во что бы то ни стало прорваться вовнутрь. Но сейчас меня мало беспокоил надвигающийся катаклизм. Да пусть хоть весь мир начнёт рушиться за стенами этого терминала, мне нужно закончить разговор с этим человеком, нужно разобраться, понять…
– Не готовы? Но почему?
– Да потому что понимание, подлинное, глубокое, искреннее понимание всегда несёт с собой слабость. Неужели ты, переводчик по рождению и по профессии, до сих пор этого не понял? Гораздо легче отстраниться, отгородиться высокой стеной, уверить себя в своей самодостаточности. Помнишь, как там у братьев Стругацких… «они способны на любые крайности, на самую крайнюю степень тупости и мудрости, жестокости и жалости, ярости и выдержки. У них не только одного: понимания. Они всегда подменяли понимание какими-нибудь суррогатами: верой, неверием, равнодушием, пренебрежением. Как-то всегда получалось, что это проще всего. Проще поверить, чем понять. Проще разочароваться, чем понять. Проще плюнуть, чем понять…».[40] И, знаешь, на самом деле, проще даже полюбить, чем понять. Люди слишком слабы, чтобы захотеть понять друг друга. К настоящему пониманию – к такой слабости — можно прийти, лишь будучи по-настоящему сильным… неподдельно, неотъемлемо, изнутри…
