Он не просил меня ждать
Рассказы
Софья Лебедева
© Софья Лебедева, 2017
ISBN 978-5-4485-1810-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Он не просил меня ждать
Прощаясь, он не просил меня ждать, да это и не было нам свойственно. Наше прощание ничем не отличалось от тех двадцати, что уже были. Он часто уезжал, пожимая плечами – работа! И на этот раз при виде моего огорчения скупая улыбка осветила его лицо, и он сказал лишь, слегка присюсюкивая, как всегда, когда испытывал ко мне прилив нежности: – Но я ненадолго – недели на две, не больше…
И я затряслась от счастья при виде этой его улыбки. Он так редко улыбался. Он иронично посмеивался, презрительно похохатывал и никогда не смеялся свободным смехом открытого счастливого человека. Для этого он был слишком взрослый и серьезный. Иногда улыбался мне, очень редко, умиленной улыбкой наблюдающего за младенцем старика. Тогда я кожей ощущала, что есть между нами что-то большее легких и необременительных встреч, какими могли бы они показаться взору постороннего. Улыбаясь, он становился моложе, и мне так легко было представить его мальчиком с забавной светлой челочкой и распахнутыми навстречу миру голубыми глазами. Наверное, он был очень славным малышом. Но из того, что он рассказывал мне – один раз – о своем детстве, я поняла, что этого никто не ценил. Именно поэтому, думала я, сейчас его глаза стали такими холодными, и оттого он часто держал их полузакрытыми – то ли стремясь спрятаться от неприветливого мира, то ли просто не желая его видеть.
Когда он улыбался мне, я почему-то всегда вспоминала пушкинского «Скупца». Еще в школе я читала «Маленькие трагедии» и едва помнила, о чем там шла речь, но его взгляд на меня освещал его лицо блеском золота.
Это глупо, но я почти ничего о нем не знала. Мы познакомились случайно, на улице. И я стала ждать. Он так понравился мне сразу. Но я еще холодела от ужаса, вспоминая свой последний «роман».
Он выглядел как настоящий мужчина – мой дремлющий дракон со своими полузакрытыми глазами. Самый красивый из всех моих немногочисленных знакомых, он был широкоплечий, длинноногий и в пару мне высокий. Как откровенно говаривала одна моя подруга, еще более высокая, чем я: «В наше время не так-то просто найти мужика, который не дышал бы тебе в пупок». И я соглашалась с ней, потому что те двое, с которыми я встречалась до Него, едва равнялись со мной даже без каблуков. Какая уж тут может быть романтика – в макушку его целовать, что ли, пока коротышка сопит, уткнувшись носом тебе в грудь. С Ним я чувствовала себя хрупкой – чтоб заглянуть Ему в лицо, мне приходилось запрокидывать голову.
В Его облике не было ничего мужланского, но и интеллигентность в ее распространенном представлении отсутствовала напрочь. Все же что-то заставляло предположить о наличии определенного уровня интеллекта – может быть, речь… богатый словарный запас, произношение и особое построение фраз – этого достаточно чуткому уху, как и отсутствие мата «для связки слов». И эти нервные тонкие пальцы, которыми он перебирал и ощупывал все, на чем останавливался взгляд, особенно когда он опаздывал, а я задерживала его. Но в те первые дни меня привлекло в нем именно мальчишество – Он так заинтересованно смотрел на меня, так увлеченно навязывал мне свое общество, от которого я отнюдь не уклонялась, Он был так нежен, как не был нежен до него никто никогда. Не знаю, может быть, мне так мало было нужно, что я уцепилась за эти крохи нежности и довольствовалась ими. Я не знаю… В то время мой мир был полон Им до краев, он искрился и переливался всеми цветами радуги, как мыльный пузырь.
Позже я увидела Его с другой стороны. Я узнала, как Он умеет кричать, злиться, даже материться, я узнавала его пугающе неподвижный взгляд, когда он был сильно пьян. Я поняла, что в жизни, своей настоящей жизни, он совсем иной – совсем другой человек, чем со мной. Он мог быть груб и мелочно низок. И все же я думаю, что он был одним из немногих, наделенных природной внутренней добротой. Никогда я не узнаю, что заставило его, подобно ракушке, сомкнуть створки, сломаться и очень редко показывать эту черту своего характера. Для меня, несмотря ни на что, он останется непонятой душой. Что-то изменило его, да так сильно, что с тех пор он очень редко и неохотно бывал добрым. Но я-то знала, что за разочарованным лицом, саркастическими смешками, подчеркнутым равнодушием ко всему на свете прячется маленький мальчик с милой щербатой улыбкой. Этот мальчик рисовал на меня безобразные и все же схожие с оригиналом карикатуры, кидал в меня подушки, щекотал, легонько щипал, спрашивая затем с поддельным испугом: «Больно? Больно?» Пинал консервную банку, то и дело поглядывая на меня, чтоб я видела, как ловко он это делает. Смотрел на меня шаловливо и тревожно, как на очень большую, но хрупкую игрушку, тогда мне мнилось, что я видела в его глазах настоящее счастье. Или это мои глаза отражались в нем? Я чувствовала себя его матерью… Часто роли менялись, и уже я выступала в роли обиженного ребенка – сердилась, когда он приезжал ненадолго, всегда торопился, постоянно уезжал. И тогда уже он уговаривал меня «не баловаться». В нем было то сочетание силы и ранимости, которое каждая женщина хочет видеть в любимом мужчине. И еще, может быть, большую роль играло то обстоятельство, что я никогда не могла удержать его надолго. Я слишком часто видела в его лице отблеск дорог, новых встреч, иных собеседников, проблем и дел. Как будто он искал что-то, чего не было у меня.
Я познакомилась с несколькими его приятелями, ничего не зная о них, кроме имен. Я не знала толком, где и с кем он живет. Наши самые первые дни, когда двое как бы присматриваются друг к другу и задают первостепенные вопросы, прошли очень бурно, и вдруг обнаружилось, что мы знакомы тысячу лет. Возможно, я забыла прояснить ситуацию, может, меня мало волновало в те дни, что я могу услышать, или же я просто подсознательно боялась прямых ответов, но сразу я ничего не спросила, а потом спрашивать было глупо. Все равно, что интересоваться у родной матери, когда у нее день рождения – некрасиво. Так все и понеслось. Первая ссора, его озадаченное хмыканье, мои надутые губы. Первый поцелуй, его руки, его сосредоточенный взгляд – как многие мужчины, он занимался любовью так, будто не любил женщину, а в битве завоевывал ее тело, оставаясь при этом чарующе ласковым… это невозможно описать словами. Первая разлука, истощение ожиданием, обкусанные ногти и крестики на календаре, дрожь наркомана в ломке – а наркотиком были наши ежедневные до того свидания. Для него – тогда – это значило не меньше, чем для меня, если судить по нашей встрече после двухнедельной разлуки. Забыв обо всем, мы целовались яростно и неудержимо, мои руки вцепились в его плечи, а его ладони скользили по мне чуть ниже талии, и я встала на цыпочки, чтоб было удобнее, но шаги по лестнице прервали эту идиллию. Мы торопливо сделали вид едва знакомых людей, должно быть, щеки мои горели. Но после этого мне было трудно взглянуть на него отчужденно, а затем отвернуться, как планировала я, ломая пальцы от злости, когда он осмелился уехать не прощаясь. Он был у меня третьей серьезной привязанностью, я у него – триста восемнадцатой, но сказать, что в то лето оба мы любили не первый и последний раз в жизни, значило бы предать то лучшее, что было у нас двоих… предать нас самих.
Дальше все происходило менее романтично, более обыденно, более жестко. Мы ссорились. Мирились. Любили друг друга. Не виделись неделями. Не расставались сутками. Купались в одной ванной. Я бросала трубку, когда он звонил. Он обещал приехать и не приезжал. Я хлопала дверцей машины и, не оглядываясь, вбегала в свой подъезд, чтоб под защитой двери сползти на пол, вне себя от переполнявшей меня бури эмоций. Он кричал, что больше никогда не приедет. Я смеялась. При случайной встрече его друзья лицемерно сочувствовали мне, и я опять смеялась, скрывая горечь. Он «целовал дверь», приезжая, потому что я, не оставив записки, умчалась с друзьями в ночной клуб. Зная, что он в городе, я спала с телефонным аппаратом в изголовье. Он не звонил. Он звонил, а я делала вид, что не узнаю его голос. Подруги фальшиво убеждали меня в том, что он меня не достоин. Он появлялся на пороге с такой трогательной неуверенностью в том, что я ждала его, после ссоры, и я протягивала ему руки ладонями вверх в знак того, что сдаюсь. Мы снова были вместе, мы снова смеялись, и вдруг в его смехе я чувствовала чужого… Иногда наши отношения были так же чисты и искренны, как, скажем, любовь Ромео и Джульеты. Иногда мы ненавидели друг друга, будто не менее двадцати лет прожили в законном браке, в одной квартире, под одним одеялом. В целом же все было далеко не так бурно, как я описываю, а иногда даже скучно. В своем поиске неведомого он никогда не ждал меня. Только злился, не застав меня дома, но и то не так сильно, как я надеялась.
