— Дело не в ней одной, причин было много. У меня все еще очень шаткое положение. Я тогда ничего еще собой не представлял, не представляю и сейчас. Ну что я мог тебе предложить? Ничего! Разве этого не достаточно?
«К тому же, — подумал Уоррен уже про себя, — я еще и не хотел быть счастливым, мне казалось недостойным желать счастья в таком молодом возрасте. Я и сейчас еще не стремлюсь к нему, прекраснейшая Вайолет, но тебе я об этом не скажу».
— Да, вполне достаточно, — горячо подтвердила Вайолет. Она подняла на него свои прекрасные глаза и умоляюще сказала: — Вчера я дурно себя вела. Дай мне слово забыть эту безобразную сцену. — Она протянула ему руку. — Ты сможешь ее забыть?
— Вероятно, я не стану так трагически ее переживать, моя маленькая Вайолет, но все же иногда буду вспоминать о ней, — улыбаясь, ответил Уоррен. — Пусть это будет тебе наказанием.
Вайолет серьезно, с благодарностью посмотрела на него.
— Тогда все хорошо, — сказала она.
Позвякивая, спустился лифт, полный дам и мужчин. Из кабины, надменно вскинув брови, вышла Китти Салливен, утомленная бессонной ночью, с бледным, помятым и раздраженным лицом. Позади, задорно сверкая своими черными глазами и весело болтая, шла Жоржетта. На ней, как и вчера — это всем бросилось в глаза, — была норковая шубка Китти, самая дорогая на пароходе, — чудо по своей стоимости и отменному качеству. Дамы оценили ее в двадцать пять тысяч долларов; только в Париже или Лондоне случается иногда найти такую редкостную вещь. Они шушукались между собой о том, что Китти в приступе эксцентричной щедрости, видимо, подарила ее этой французской актрисе. Жоржетта, небрежно накинув шубку на свои худенькие плечи, носила ее с таким видом, словно с детства привыкла к дорогим нарядам. Подруги вошли во французский магазин, где продавались дорогие шелка, парчи и шали.
Явно следовавшие за ними четверо молодых людей из Южной Америки со смуглыми лицами и черными как смоль волосами стали на посту у витрины и зааплодировали, когда Китти, накинув на себя вышитую шаль, встала в позу испанской танцовщицы.
Вайолет быстро поднялась:
— Ох уж эта Китти! И как ей не стыдно?! Говорят, будто из-за нее сегодня ночью в баре произошел скандал…
— Скандал? — живо заинтересовался Уоррен: был скандал, а он о нем ничего не знает!
— Да, я слышала об этом на палубе. Говорят, будто Китти и Харпер поссорились между собой. А кончилось тем, что лицо у Харпера было так сильно порезано, что пришлось звать врача.
Уоррен остановился. И он об этом ничего не знал?!
— Харпер-младший?
— Да, Харпер-младший. Это все, что я знаю, — добавила Вайолет, слегка задетая профессиональным пылом Уоррена. Она молча прошла вперед.
— Куда ты? — Они шли по длинному, ярко освещенному коридору.
— Ах, пройдем еще несколько шагов: там тихо. Минута времени у тебя найдется? — Вайолет в раздумье остановилась, глубоко и искренне вздохнула, потом тихо проговорила: — Я отказала ему.
— Хуану?
— Да. Не могу… Я так ему и написала. Я просто не в силах выйти за него, если бы даже он подарил мне дом из чистого золота! Не могу!! Лучше я буду давать уроки иностранных языков или писать на машинке…
Вайолет замолчала, и они пошли дальше. Она незаметно прижалась к Уоррену.
— Мы получили из дома более утешительные вести. Папа едет завтра в Нью-Йорк. Он хочет там провести с нами целую неделю… «The kids shall have a good time»[35],— пишет он в телеграмме. А ты, Уоррен, тоже задержишься в Нью-Йорке?
— Да, до тех пор, пока Персивел Белл не пошлет меня в Африку. Ты же знаешь.
Вайолет остановилась. Она взглянула на Уоррена с выражением надежды и желания:
— В Африку? Да-да, я знаю. — Она подошла вплотную и, нежно обняв его, с лукавой улыбкой спросила: — А ты бы не мог взять меня с собой? Ах, Уоррен, возьми меня в Африку! Боже мой! — У нее вырвался тихий смешок.
Теперь все было как прежде, как некогда в Риме. Будто ничего не произошло. Она не обручалась с Сегуро, не стала его любовницей. Вайолет начисто все забыла.
«Она — прелесть!» — подумал Уоррен. Она излучает чистоту и невинность. И он ее любит. Но опять, как тогда, в Риме, в нем зазвучал предостерегающий голос: еще шаг, Уоррен, и ты навеки привяжешь себя к ней. Он собрал все силы, чтобы устоять, и случай помог ему. Мимо них с подносом в руках шел стюард:
— Разрешите, господа!
Вайолет сняла руку с плеча Уоррена и отступила. Он сразу почувствовал себя свободнее и увереннее. Еще секунду назад близость Вайолет была опасной для него, а теперь эта девушка вдруг показалась очень далекой. Он весело и беззаботно засмеялся.
— Но я вовсе не уверен, что Белл пошлет меня в Африку.
— Знаю, знаю. — Она тоже почувствовала, что они как-то сразу отдалились друг от друга, и, немного помолчав, сказала: — Пойми, Уоррен, мне от тебя ничего не нужно. Я постараюсь найти для себя в Нью-Йорке какое-нибудь занятие и тогда время от времени смогу видеть тебя.
— Конечно, Вайолет…
— Не могла бы я работать у тебя секретаршей? Вот было бы чудно, Уоррен! — Взглянув на него, она засмеялась. — Нет, нет, пойми меня как следует. Я назвала тебя тогда эгоистом только за то, что ты не делаешь того, что я хочу. Было бы гораздо правильнее назвать эгоисткой меня.
Они дошли опять до сверкающих огнями магазинов и повернули назад.
— Я ничего от тебя не хочу, слышишь, Уоррен, абсолютно ничего! И не говори мне ни о какой ответственности, — сказала Вайолет. На этот раз они прошли в самую глубь коридора.
Вайолет остановилась.
— Да, я ничего от тебя не хочу, — повторила она. — Но помни, если однажды ты мне телеграфируешь: «Приезжай!» — я немедленно убегу из дому, слышишь? — И опять, обняв его, прижалась к нему и поцеловала.
— Простите! — обратился к ним господин, которому они загородили дорогу.
Уоррен обвил рукой ее нежные, худенькие плечи.
— Послушай, Вайолет, — сказал он. — Мне трудно сейчас что-либо тебе ответить. Прошу тебя, наберись терпения.
— Терпения? Ну что ж!
— Я сейчас так закручен… Сперва я должен закончить эту поездку.
— Понимаю. У тебя работа. — Совсем по-другому говорила она вчера!
— Ты сказала, что вы пробудете в Нью-Йорке неделю. Там мне легче будет собраться с мыслями, и я смогу толком поговорить с тобой.
— Хорошо, Уоррен. — Вайолет бросила на него долгий и нежный взгляд и пожала руку. — В Нью-Йорке? Хорошо! У меня хватит терпения! Ну, до вечера! — сказала она и быстро скользнула в дверь парикмахерской.
Уоррен ликовал. Ну, не сон ли это? Ах, эти женщины! Кто их поймет?! Он был сейчас так же счастлив, как вчера был взбешен и несчастен. Она восхитительна, просто восхитительна! И все же что-то в нем противилось: он еще не хочет быть счастливым, он себе это запрещает! Слишком рано! Слишком рано! Ему еще предстоит долгий путь!
