Студент рубежа 70–80‑х гг. называл их «очень убогой по интеллектуальным и моральным качествам молодежью»30. Из рассказов других очевидцев узнаем, что, хотя семинаристы и вызывали у своих польских однокашников «недоумение, смешанное с чувством превосходства», «у них устанавливались с польскими товарищами, составлявшими большинство, самые лучшие отношения, по крайней мере за немногими исключениями, и многие из них пользовались среди поляков–товарищей большим уважением». Примечательно, что русских студентов, в свою очередь, удивляло уважительное отношение поляков к слушателям–евреям. «Для нас, русских, — вспоминал К. Н.Тур, поступивший в университет в 1872 г. после окончания 1-ой варшавской гимназии, — это обстоятельство казалось очень странным… [Оно] меня поражало»31. «Русская академическая молодежь в Варшаве не была однородной, — вспоминал о второй половине 80‑х гг. Я. Оффенберг. — Большую, подавляющую ее часть составляли лица, пользующиеся покровительством властей и мечтающие лишь о быстрой чиновничьей карьере в «При–вислинском крае». Эту группу все поляки единодушно бойкотировали. Вторая же, очень немногочисленная группа состояла из идейных (в оригинале— ideowcow. — Л. Г.), которые, нарушая родительскую волю, бросили духовную семинарию в погоне за светом науки и высшими общественно–политическими идеалами. То были революционеры по своим убеждениям, стремящиеся к свержению самодержавия. Они симпатизировали польскому освободительному движению…»32.
Для характеристики атмосферы последних десятилетий XIX в. внутри Варшавского университета и вокруг него несомненный интерес представляет казус Д. Островидова — русского студента, сделавшего в начале 1881 г. политический по своему характеру донос на русского же журналиста. Доносчик подвергся осуждению не только слушателей, но и большинства профессоров университета, а также варшавского обер–полицмейстера, явно не симпатизировавшего Апухтину. Глава городской полиции писал: «Ввиду различных интересов здешней университетской молодежи, ввиду резкой разницы во взглядах на жизнь и на общественные и политические отношения страны многих из них; разницы, обусловленной различием возрастов, происхождения, вероисповедания, домашних преданий, родственных связей и т. п., подобные Островидову личности оказываются в среде студентов… крайне вредными». Показательно, что эта антиапухтинская записка предназначалась П. П. Альбединскому и была передана последним М. Т.Лорису — Меликову 33. В 1897 г. варшавское студенчество вновь пришло в движение в связи с приветственным адресом, составленным группой университетских профессоров по случаю открытия в Вильне памятника М. Н.Муравьеву. Развитие событий обнаружило отсутствие единства среди русской учащейся молодежи. Антимуравьевская партия в университете, согласно полицейским донесениям, «очень незначительная, всего из нескольких человек», объединяла радикалов–социалистов. Иначе выглядела ситуация в Ветеринарном институте, где радикалам сочувствовало большинство студентов, «бывших семинаристов по преимуществу» 34.
Начавшийся в 1905 г. бойкот поляками русского образования привел к закрытию университета и ряда других высших учебных заведений Варшавы. Вопрос об их дальнейшей судьбе приобретал в глазах правительства принципиальный характер: речь шла о способности проводить в Царстве имперскую интеграционную политику. В длительной дискуссии участвовали профессура, русская общественность, чиновничьи круги Царства Польского, а также центральные ведомства — Министерство народного просвещения и Совет министров. Общая нестабильность режима (в течение 19051908 гт. успело смениться несколько министров народного просвещения) вызвала к жизни разнообразные, полярные подчас точки зрения. В конечном счете верх одержали не сторонники упразднения университета в Варшаве или его полонизации, а те, кто желал сохранить русский университет на самой западной окраине любой ценой. А. Е.Иванов справедливо связывает такой итог с заменой С. Ю.Витте и И. И.Толстого П. А.Столыпиным и А. Н.Шварцем 35.
Первая попытка реанимировать систему высшего образования Царства Польского, заполнив студенческие вакансии русской молодежью, была предпринята в начале 1907 г.: благодаря привлечению семинаристов, 31 января возобновились занятия в Ветеринарном институте. Однако террористические акции боевой организации Национального рабочего союза, в результате которых получили ранения трое студентов, вынудили власти 17 мая закрыть это учебное заведение 36. Общий вывод о стабилизации обстановки в Царстве Польском был сделан только в марте следующего года. С ним связано решение об открытии Варшавского университета в 1908/1909 учебном году. В это время Министерство народного просвещения возглавил А. Н.Шварц, попечитель Варшавского учебного округа в 1902–1905 гг. и убежденный противник всяких уступок семинаристам в области образования 37. Если прежний министр И. И.Толстой добился в 1905 г. высочайшего согласия на временный прием выпускников семинарий в университет, то теперь это отступление от закона было устранено. Варшавскому университету предписывалось придерживаться самых жестких по отношению к ним правил 38.
Сама жизнь не позволила Шварцу настоять на соблюдении буквы закона. Вскоре после объявления о возобнсщлении работы университета обнаружился скандальный недобор слушателей: заявления подали всего 214 абитуриентов, из которых 114 были евреями и лишь 42 — русскими 39. Ориентируясь н^ население Царства Польского, увеличить эту цифру в условия^ продолжавшегося бойкота представлялось возможным, только отменив 10-процентную норму для евреев, к чему ни правительство в Целом, ни Шварц лично готовы не были. Более того, министерство демонстрировало решимость положить конец систематическим нарушениям указанной нормы, имевшим, кстати сказать, место и в Варшавском университете 40. В этой тупиковой ситуации вопрос о семинаристах поднял попечитель Варшавского учебного округа. Незадолго до начала вступительных экзаменов из столицы пришло разрешение зачислять выпускников семинарий, причем даже окончивших неполный, четырехлетний, курс. Университетское начальство в спешном порядке отпечатало новые условия приема 41. Звездный час для семинаристов в Варшавском Императорском университете наступил.
«Польская молодежь, — писал один из очевидцев, — не пошла в университет, продолжая его бойкотировать, и он остался бы совершенно безлюдным по–прежнему, если бы доступ в него не был предоставлен русским семинаристам и притом на льготных основаниях. Из разных, иногда «медвежьих» углов широкой России устремились молодые люди в настежь распахнувшиеся двери храма науки и наводнили Варшаву». «Если бы не варшавские события, они никогда не могли мечтать об университетском образовании, закрытом для них на три оборота. Как только этот сезам отворился, они поспешили войти в него, не взирая на холод и голод, нередко преодолевая расстояние в тысячи километров»42. В 1908 г. семинаристы составили около двух третей студентов университета. На историко–филологическом факультете концентрация поповичей была еще более высокой — 93 %! Хотя с окончанием бойкота в 1912 г. количество студентов–поляков стало быстро расти, приехавший издалека на западную окраину Империи русский семинарист оставался самой типичной в стенах Варшавского университета фигурой вплоть до эвакуации последнего в период мировой войны 43.
Из протоколов Совета университета явствует, что профессорский ареопаг шесть лет подряд — в 1909, 1910, 1911, 1912, 1913 и 1914 гг. — обращался в вышестоящие инстанции с ходатайством о продлении действия льготных правил для поступления семинаристов. Необходимость этой меры обосновывалась с помощью весьма убедительной статистики, говорящей о неминуемом недоборе в том случае, если университет будет рассчитывать лишь на выпускников средних учебных заведений Варшавского округа. Так, в 1909 г. в него поступили 363 семинариста, 161 христианин–несеминарист и 58 евреев. «Приведенные данные, — читаем в протоколах, — свидетельствуют, что если бы прием семинаристов на льготных условиях не был допущен в текущем году, то общее количество студентов 1‑го курса в Варшавском университете, вместе с евреями, не превышало бы 177 человек (161 гимназистов, реалистов и т. п. + 16 евреев)». Отметим, что еще в канун возобновления работы университета комплект только трех из четырех факультетов был установлен в 610 слушателей 44. Факт выделения для польской молодежи «меньшинства студенческих вакансий»45 нашими источниками не подтверждается.
Итоговая статистика приема в университет, правда, несколько отличная от приводившихся ранее данных, такова:
Поступило 1908 г. 1909 г. 1910 г. Итого Семинаристов 535 352 523 1410 Остальных 278 250 223 751 Всего 813 602 746 2161Сопоставимых сведений за последующие годы у нас, к сожалению, нет. Известно только, что министр народного просвещения после окончания вступительных испытаний 1914 г. отдавал распоряжение представить ему данные о наборах последних трех лет, «с подразделением на окончивших курс в семинариях и в прочих средних учебных заведениях»46. На 1 января 1913 г., когда были уже укомплектованы все курсы, из 2415 студентов 1158 (47,95 % и 61,66 % от общего числа православных) принадлежало к духовному сословию. Как можно судить по статистике более ранних лет, почти все они являлись выпускниками духовных семинарий. В целом же, с точки зрения социального происхождения учащихся, в последний период своего существования Варшавский университет отличался редкостной демократичностью: к числу поповичей следует добавить 516 выходцев из мещан и цеховых ремесленников, а также 318 крестьян и казаков. Сыновья потомственных и личных дворян, чиновников, почетных граждан и купцов находились в абсолютном меньшинстве (407 человек)47.
