Прибывающие в Варшаву семинаристы рассматривались властями как потенциальные кандидаты на казенные должности, все большее число которых замещалось исключительно «русскими и православными». Администрацию интересовали не только окончившие полный курс, но и недоучившиеся — таковые могли довольствоваться самыми скромными вакансиями и окладами. Так, в 1895 г. варшавская пробирная палата зондировала почву на предмет выпускников–химиков. В марте 1909 г. варшавская контора Государственного банка осведомлялась, нет ли среди студентов лиц, «которые, не имея возможности продолжать образование, пожелают поступить на государственную службу». Аналогичный запрос пришел в университет также в 1912 г.79. В поисках приработка в летнее время или постоянной работы в различные инстанции обращались и сами студенты. Несколько старшекурсников выразили желание поступить на педагогические курсы при Варшавском учебном округе. Другие пытались занять вакансии в управлении казенных привислинских дорог, но получили отказ, вызвавший недовольство университетского начальства 80.
На роль русского университета в самом сердце польских земель можно посмотреть и шире. «Студенчество — квинтэссенция русской интеллигенции», — читаем в знаменитых «Вехах», увидевших свет в 1909 г. Создание, помимо чиновничьей, русской интеллигентской прослойки в Царстве Польском почиталось за важную политическую задачу 81. «Русские, учившиеся в Варшаве, — полагал правый профессор и издатель еженедельника «Окраины России» П. А.Ку–лаковский, — всегда являются полезными России своим знанием страны и народа»82. Однако, принимая в расчет четырехлетнюю (для медиков пятилетнюю) продолжительность обучения, первый выпуск дипломированных специалистов, среди которых преобладали бывшие воспитанники духовных семинарий, произошел лишь в середине 1912 г., за три года до эвакуации русских из Царства Польского. За столь короткий срок осевшие в польских губерниях экс–семинаристы не могли составить значительную группу, способную повлиять на местный духовный климат.
Как в силу внешних обстоятельств, так и по причине внутренних убеждений абсолютного большинства студентов, оставшегося равнодушным к русификаторским прожектам властей, важный резерв русских сил задействован не был. «Многие из них даже пошли по чисто научному пути и стали известны своими учеными работами, — пишет мемуарист о студентах–поповичах конца XIX в. и заключает: — Несмотря на то, что они допускались в Варшавский университет с несомненно обрусительными целями, они этих целей не оправдывали». «То была тихая, послушная, трудолюбивая, фанатично обожавшая науку и своих наставников молодежь», — писал другой преподаватель университета 83. В этой связи, возможно, допустима параллель между русским студенчеством Варшавы и польскими студентами столичных университетов России того времени, когда в Царстве Польском отсутствовали высшие учебные заведения. Как мы уже знаем, в Московском и Петербургском университетах рубежа 1850–1860‑х гг. количество поляков доходило до 30 % от общего числа учащихся. Современники свидетельствуют не только об их участии в конспирации, но и — очень часто — упорном труде на ниве науки, заставлявшем даже университетское руководство ставить студентов–поляков в пример их русским однокурсникам 84.
Семинарское образование представляло собой в дореволюционной России разветвленную систему, включавшую в 1913 г. 47 многолюдных, как правило, учебных заведений и ежегодно выпускавшую по нескольку тысяч «пасынков судьбы» 85. Облегчение дороги к столь желанному для семинаристов светскому поприщу, предоставление этой нищей в массе своей молодежи хотя бы скромной материальной помощи нельзя не признать хорошо продуманным ходом правительства. С гораздо меньшим успехом ему удавалось обратить призванных на западные рубежи Империи детей духовенства в силу, содействующую достижению политических целей самодержавия. Заложники политики, «пасынки судьбы» не стали ее слепым орудием. В воспринимаемом местным населением как инородное тело Варшавском университете русские студенты либо с головой погружались в учебу, либо протестовали против существующего строя. Первый выбор, на наш взгляд, был преобладающим. Черносотенное же направление не нашло в студентах–поповичах сколь–нибудь массового сочувствия.
1Б. Я.Табачников. Студенческое движение в высших учебных заведениях Королевства Польского в 1910–1911 гг. / Связи революционеров России и Польши XIX— начала XX в. М., 1968; T. Monasterska. Narodowy Zwiazek Robotniczy 1905–1920. Warszawa, 1973; А. Е.Иванов. Варшавский университет в конце XIX — начале XX века. См. также: Dzieje Uniwersytetu Warszawskiego 18071915. Warszawa, 1981.
2 ПСЗ. 1‑е собрание, т. XXII. 9.03.1786, № 16342. СПб., 1830, с. 543–544; Сборник материалов для истории просвещения в России, т.1. СПб., 1893, с. 11; О. Еленский. Мысли и воспоминания поляка / Русская старина, 1906, № 9, с. 682–683.
3 Записки Иосифа, митрополита Литовского, т. 2, с. 634–6^6.»^
4 Там же, т.1, с. 51, 143–144; т. 2, с. 399, 589. х
5Р. Ф. Берне. Молодой Ключевский: «Под сенью колоколов» Пензы / Земство. Архив провинциальной истории России, 1994, № 4, Д 50.
6С. В.Римский. Церковная реформа…, с. 170.
7С. И. Сычугов. Записки бурсака. М.; Л., 1933; Н. Н.Златовратский. Воспоминания. М., 1956, с. 327; П. Н.Милюков. Очерки по истории русской культуры в 3‑х томах, т. 2, ч. 1. М., 1994.
8А. А. Половцов. Дневник…, т. 2, с. 225.
9 Русское православие: вехи истории. М., 1989, с.357–358; А. В.Ушаков. Революционное движение демократической интеллигенции в России 1895–1904. М., 1976, с. 175; Российские консерваторы, с. 243.
0 НГАРБ, ф. 1, воп.27, спр. 1635, арк.29 ад‑30; А. Белецкий. Сорокалетие русской начальной школы в Северо — Западном крае России (Оттиск из «Литовских епархиальных ведомостей»). Вильна, 1902, с. 15–16, 20–21, 47–48, 58, 61–62.
1А. Белецкий. Сорокалетие русской начальной школы…, с. 52; И. П.Корнилов. Русское дело в Северо — Западном крае. Материалы по истории Виленского учебного округа преимущественно в муравьевскую эпоху. СПб., 1901, с. 34–36.
12С. Шолкович. Сборник статей, разъясняющих польское дело…, вып.2, с. 311.
13А. ЦьвЫевгч. «Западно–руссизм»…
15
16
14Б. В.Титлинов. Духовная школа в. России…, вып.2, с.299; НАРБ, ф. 1430,
воп.1, спр. 52076, арк. 14; А. Лихачевский. Из прошлого / Литовские епархи-
альные ведомости, 1898, № 37, с. 337–338.
И. Н.Захарьин. Тени прошлого…, с. 285, 324; А. Круковский. Один из людей Иосифа Семашко…, с. 92.
Русское православие…, с. 357; Н. Дубровский. Официальная наука в Царстве Польском. (Варшавский университет по личным воспоминаниям и впечатлениям.) СПб., 3,908, с. 8; Циркуляр по Варшавскому учебному округу, 1872, № 5, с. 234.
17 Материалы, собранные отделом высочайше учрежденной комиссии для пере-
смотра общего устава российских университетов при посещении их в сентяб-
ре, октябре и ноябре 1875 г. М., 1876, с. 18–22.
18Г. И.Щетинина. Студенчество и революционное движение в России: по-
следняя четверть XIX в. М., 1987, с.33; А. В.Ушаков. Революционное дви-
жение демократической интеллигенции…, с.203–204, 206–210; Б. В.Тит-
линов. Молодежь и революция. Из истории революционного движения среди
учащейся молодежи духовных и средних учебных заведений 1860–1905 гг.
Л., 1924.
19С. В.Рождественский. Исторический обзор деятельности Министерства на-
родного просвещения…, с. 502, 682; Н. И.Кареев. Прожитое и пережитое. Л.,
