Художник говорил еще долго: о себе и своем городе, о жителях Рощей, о местных порядках и обычаях, о ландшафте, видах, перспективах и темах. Ему здесь нравилось. И когда он умолк, то Жану показалось неудобным тоже молчать, приличия требовали, чтобы и он о себе рассказал — в ответ на такой подробный и откровенный рассказ художника. И Жан рассказал про Казахстан, про степи и горы, про лютые бураны и нестерпимый зной, про приятеля, который родом из здешних краев, а теперь живет на родине Жана; он, этот приятель, и посоветовал ему прокатиться сюда, где настоящая тайга — он мог часами говорить о тайге. И Жан внял совету, и вот почему. Ну, во-первых, интересно, конечно, посмотреть места, в которых никогда не бывал, тем более места, в названии и свойствах которых имеется нечто экзотическое, а для южного человека в слове «тайга» именно это и имеется. А во-вторых, поскольку Жан является студентом консерватории (вокальное отделение) и у него немножко не в порядке с горлом, то полезно, как ему посоветовали, подышать таежным воздухом, богатым фитонцидами, пожить на таежной пасеке, поесть таежного меда и попить разных настоев лекарственных трав, которых здесь, как утверждают, изобилие. Так Жан очутился в Рощах. Он сегодня переночует здесь, а завтра отправится в Макарове — там, говорят, очень просто с жильем.
Художник ответил, что насчет жилья толком не знает, но скорее всего так оно и есть: устроиться можно. А что касается здешних мест, то они действительно хороши («поразительно, что людей тянет к каким-то южным морям, где в сезон не протолкнуться»), и уж, конечно, целебных трав тут достаточно, просто мало кто в них толком разбирается, и чтобы найти действительно целебные и чтобы польза была, надо прежде всего поговорить с пожилыми женщинами — многие из них серьезно разбираются в данном предмете: от мамок и бабок по наследству перешло.
— Вообще же тут чай натуральный почти не пьет никто, — сказал художник. — Тем более ваш, зеленый, про который, может, и не слыхали, а все настои разные: то шиповник, то малину, то еще что-то. Короче — располагайтесь. Вот ваша лежанка. — И указал на диван рядом с детской кроваткой.
Девочка все время вертелась тут же, лишь изредка выпархивая за дверь для того, как догадался Жан, чтобы поделиться с подружками подробностями о новом постояльце; за окном раздавалось беспокойное, приглушенное щебетание. Она смотрела на Жана внимательно и жадно: он был ей крайне интересен.
— Как тебя звать?
— Лена.
— А меня — Жан.
Огонек любопытства в ее глазах стал еще жарче; она покосилась на дверь и вздохнула: подружек, к сожалению, уже нет, разбежались по домам, потому что надо ужинать, а потом скоро и спать; так что придется ждать аж до завтрашнего дня, чтобы сообщить, какое у гостя необычное имя.
Художник сидел за столом, перекладывая ватманы с эскизами и набросками, что-то бормотал; он, казалось, совсем позабыл, что кроме него тут еще кто-то находится. Девочка посмотрела на его спину и шепотом спросила Жана:
— Ты далеко-далеко живешь, ага?
— Очень далеко, — тихо ответил он.
— Как до Долгого Лога?
— Еще дальше.
— Ого-го! А завтра ты уедешь?
— Я пешком пойду.
— В Макарове?
— Да.
— Где Макар телят не пас? — Она захихихала, прикрыла ладошкой рот. Это так мамка говорит.
Художник распрямился, обернулся, иронично посмотрел на шептунов.
— Давайте-ка ужинать. А потом — спать. Тебе, Лена, пора, ты знаешь. Так?
— Так, — машинально кивнула девочка.
— Отлично. И значит, иди и мой руки. — И когда она вышла, художник задумчиво проговорил: — Очень неугомонная, очень. Уложить ее спать — целое искусство. Она вам не надоела?
— Нет, что вы!
— У меня нет семьи, — сказал художник. — Нет, стало быть, детей. Она первый ребенок, с которым я близко столкнулся. Почему-то мне грустно на нее смотреть. Вообще грустно смотреть на детей. Как будто я чем-то перед ними виноват. И чтобы они ничего такого не заметили, я стараюсь быть с ними строгим. Меня воспитывали очень строго.
— Мне это незнакомо, — отозвался Жан…
Они ужинали: яичница на сале, молоко, творог, хлеб, зеленый лук со сметаной. Жан сало есть не мог — художник понимающе кивнул: «реликт, мусульманские заповеди, обычаи…»
— Да нет! — сказал Жан и засмеялся. — Просто с детства не привык, не могу. А вот старший брат, например, может. Да и много таких казахов я знаю. А с другой стороны, знаю русских, которые тоже не едят сало.
— Бывает, — согласился художник. — Один мой знакомый не может есть лук. Ни в каком виде.
Девочка смотрела на старших во все глаза.
Жан вскочил вдруг, бросился к своему рюкзаку и извлек из него целую пригоршню коричнево-золотистых шариков.
— Это баурсаки, — сказал он. — Национальное наше.
— Любопытно, — произнес художник и попробовал. — Никогда не доводилось. Да, вкусно. Такой привкус… — И запил молоком.
И девочка попробовала и уже больше ни до чего не дотрагивалась, уплетая шарик за шариком.
Потом убрали со стола. Художник велел девочке ложиться спать, и та неспешно разделась и забралась под одеяло.
— А вы? — спросил он Жана.
— Да. Пожалуй. Тоже лягу. Надо завтра пораньше встать.
— Я всегда рано витаю, — сказал художник. — Люблю утро. Особенно чистые восходы. Проспать такое время — это, уверяю вас, серьезная потеря.
— Я тоже люблю утро, — ответил Жан.
Они улеглись, свет погас. Дыхание художника скоро стало глубоким и мерным.
— Ты спишь? — зашептала девочка. — Ее изголовье находилось рядом с изголовьем Жана.
— Еще нет.
И они опять начали шептаться.
— Ты не русский?
— Нет. Я казах.
— А как это?
— Ну, бывают… разные национальности, разные люди. Бывают казахи, узбеки, молдаване, русские, белорусы. Очень много разных национальностей.
— А я русская?
— Да.
— А там, где ты живешь, все как ты?
— Нет. Там и татары, и корейцы, и украинцы, и немцы.
— И русские есть?
— Конечно. Очень много.
— Я еще никогда не видела ка…
— Казахов?
— Ага.
— Вот и увидела. Интересно увидеть нового человека?
— Ага.
— Ты, когда вырастешь, еще много разных народов увидишь.
— И казаков?
— Конечно. Только не казаков, а казахов.
— Казахов.
— Вот правильно.
— А ты уйдешь в Макарове…
— Ты увидишь других. Казахов много. Их знаешь сколько? Их больше пяти миллионов.
— Ого-го! А русских?
— Русских во много раз больше. Сто тридцать миллионов.
— Ого-го! А почему?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
