Я с горечью думала: даже то, что Джейми нес меня на руках, укрепляло их изначальную версию – он и ему подобные обошлись со мной не лучшим образом. И благодаря подробному письму о моем освобождении из рук бандитов каждый, кому меня передавали – и, в свою очередь, каждый, с кем они общались, – знал об этом. Еще в Париже я хорошо поняла механизм распространения сплетен.
Капрал Роуботам, конечно, слышал все эти разговоры, но продолжал заботиться обо мне без той сомнительной жалости, которую я иногда с удивлением наблюдала на лицах других солдат. Будь у меня привычка читать перед сном молитвы, я бы обязательно упоминала в них его имя.
Я поднялась, отряхнула плащ и направилась к своей палатке. Увидев это, капрал Роуботам тоже поднялся и, осторожно обойдя вокруг костра, сел рядом со своими товарищами, спиной ко входу в мою палатку. Я знала: когда солдаты отправятся спать, он выберет местечко на приличном расстоянии, но в пределах слышимости от моего места отдыха. Он делал так последние три ночи, где бы мы ни ночевали – на постоялом дворе или в поле.
Три дня назад ночью я пыталась бежать. Капитан Мейнуоринг чувствовал, что я путешествую с ним не по своей воле, и не желал усложнять себе жизнь, но он был слишком добросовестным солдатом, чтобы уклоняться от служебных обязательств. Поэтому он приставил ко мне двух стражей, которые весь день не спускали с меня глаз и скакали по бокам рядом со мной.
Ночью стража расслаблялась. Капитан, видимо, считал, что я не побегу в смертельный холод, пешком через непроходимые болота. И он был прав: склонности к самоубийству у меня не было.
В ту ночь, о которой идет речь, мы прошли маленькую деревушку и через два часа остановились на ночевку. Я была уверена, что даже пешком смогу до рассвета вернуться в деревню. Там была небольшая винокурня, откуда повозки, нагруженные алкоголем, отправлялись по окрестным городам. Увидев двор винокурни, уставленный бочками, я подумала, что мне удастся спрятаться между ними и потом уехать с первой повозкой.
Когда лагерь затих и солдаты вокруг костра захрапели, завернувшись в плащи и пледы, я вылезла из-под своего одеяла, разложенного у опушки ивовой рощицы, и пошла вперед, осторожно отводя ветки.
Благополучно миновав рощу, я услышала за собой шорох, который приняла за порыв ветра, но тут тяжелая рука опустилась мне на плечо.
– Не кричи. Ты ж не хочешь, чтобы капитан узнал, что ты сбежала.
Я не закричала только потому, что у меня пропал голос. Солдат, высоченный детина по прозвищу Лохматый – из-за копны желтых кудрей, которые он никак не мог причесать, – улыбнулся мне, я не очень уверенно улыбнулась ему в ответ.
Его глаза скользнули к моей груди. Он вздохнул, посмотрел мне в лицо и сделал шаг вперед. Я сделала три шага назад.
– Это ж пустяк, дорогуша, а? – сказал он, лениво улыбаясь. – Подумаешь, после всего-то? И ведь я англичанин. Не какой-нибудь вонючий шотландец.
– Оставь бедную женщину в покое, Лохматый, – раздался голос капрала Роуботама, который неслышно появился из-под сени деревьев. – Она достаточно настрадалась, бедняжка.
Он говорил очень мягко, но Лохматый яростно взглянул на него, прикинул что-то в уме, повернулся и исчез под ветвями ивы.
Капрал подождал, пока я подниму свой упавший плащ, и, ни слова не говоря, повел меня обратно в лагерь. Там он подхватил свое одеяло, жестом велел мне ложиться и уселся примерно в шести футах от меня, накинув себе на плечи одеяло на манер индейцев. Ночью я несколько раз просыпалась и видела – он все так же сидит там, устремив взгляд на костер.
* * *В Тавистоке действительно был постоялый двор. Впрочем, насладиться всеми его прелестями я не успела. Мы прибыли в деревню в полдень, и капитан Мейнуоринг тут же отправился куда-то с пачкой накопившихся бумаг. Он вернулся примерно через час и приказал мне взять плащ.
– Зачем? – удивилась я. – Куда мы направляемся?
Он равнодушно взглянул на меня и сказал:
– В имение Белхерст.
– Прекрасно.
Это сулило что-то более интересное, чем мое теперешнее окружение: солдаты, играющие на полу в кости, блохастая дворняжка у очага и сильный запах хмеля.
Дом, презирая естественные красоты окружающей его природы, был развернут тыльной стороной к простирающимся лугам, а фасадом – к застывшей громаде скал.
Подъездная дорожка была прямая, короткая, заросшая травой, в отличие от закругленных и тщательно ухоженных дорожек французских имений. Но у ворот стояли два каменных столба с геральдическими знаками. Проезжая мимо, я взглянула на них, пытаясь вспомнить, где я видела их раньше. Кошка, изготовившаяся к прыжку – а может быть, леопард? – с цветком лилии в лапе. Знакомая эмблема, но чья?
Высокая трава у ворот колыхнулась, и я уловила быстрый взгляд выцветших голубых глаз в ворохе тряпья, скользнувшем в тень, подальше от лошадиных копыт. Что-то в этом побирушке в лохмотьях показалось мне смутно знакомым. Возможно, всего-навсего галлюцинация, готовность уцепиться за что угодно, лишь бы забыть об английских солдатах.
Конвой, не сходя с лошадей, остался во дворе у ворот, а я вместе с капитаном Мейнуорингом поднялась по ступеням. Он несколько раз стукнул молоточком в дверь, и я с интересом стала ждать, что откроется мне за дверью.
– Миссис Бошан?
Дворецкий, если это был он, смотрел на меня, готовый к самому худшему. И он, без сомнения, был прав.
– Да, – ответила я. – А чей это дом?
Задавая вопрос, я подняла глаза и заглянула в полутемную прихожую. На меня смотрело большеглазое испуганное девичье лицо.
Мэри Хоукинс.
* * *Как только девушка открыла рот, я тут же открыла свой. И завопила изо всех сил. Дворецкий, застигнутый врасплох, сделал шаг назад, споткнулся о небольшой диванчик и упал как подкошенный.
До меня долетели удивленные возгласы солдат, затем я услышала звук их шагов по ступенькам.
Тогда я подхватила свои юбки и завизжала еще громче:
– Мышь! Мышь!
Зараженная моей истерией, Мэри тоже завизжала и вцепилась в меня, так как я бросилась к ней навстречу. Я затащила ее в угол и, схватив за плечи, прошептала:
– Никому не говори, кто я. Никому! От этого зависит моя жизнь!
Я подумала, что слова мои звучат несколько мелодраматично, но потом мне пришло в голову, что я сказала чистую правду. Брак с Рыжим Джейми Фрэзером было равносилен смертному приговору.
Мэри успела только удивленно кивнуть, как дверь в дальнем конце комнаты распахнулась и вошел мужчина.
– Что это за шум, Мэри? – требовательно спросил он.
Это был полный самоуверенный человек, с твердым подбородком и решительным ртом, в котором угадывалась привычка властвовать и умение настоять на своем.
– Н-ничего, папа, – пробормотала Мэри, заикаясь от волнения. – Только м-мышь.
Баронет закрыл глаза и, сдерживая раздражение, глубоко вздохнул. Несколько успокоившись, он открыл глаза и уставился на свою дочь.
– Повтори снова, дитя, – приказал он. – Но четко. Я не понимаю, что ты мямлишь. Вдохни поглубже и успокойся. Ну, давай.
Мэри подчинилась и вдохнула так, что на груди натянулись шнурки корсажа. Пальцы теребили парчовую юбку.
– Это б-была мышь, папа. Миссис Фрэ… эта леди испугалась мыши.
Посчитав объяснение вполне удовлетворительным, барон шагнул вперед и осмотрел меня с большим интересом.
– Вот как? И кто же вы будете, мадам?
Капитан Мейнуоринг, вошедший в комнату после безуспешных поисков мифической мыши, взял меня за локоть и представил барону, передав ему послание полковника Маклиша.
– Гм… Итак, вашим хозяином, хотя и временным, будет теперь его светлость. – Барон протянул письмо почтительно ожидающему дворецкому и принял от него шляпу, которую тот взял с ближайшей подставки.
– Сожалею, что наше знакомство было столь коротким, миссис Бошан. Мне пора идти.
Он посмотрел через плечо на короткую лестницу, которая вела из зала. Дворецкий, полностью восстановивший свое достоинство, уже поднимался по ней, держа перед собой на серебряном подносе заляпанное, помятое письмо.
– Вижу, Уэлман отправился доложить его светлости о вашем прибытии. Мне пора, я пропущу почтовую карету. Adieu,[11] миссис Бошан.
Он повернулся к Мэри, прислонившейся к обшитой панелями стене.
– До свидания, дочь. Постарайся… ну ладно. – Уголки его рта приподнялись, по-видимому, это должно было обозначать отцовскую улыбку. – До свидания, Мэри.
– До свидания, папа, – пробормотала она, не поднимая глаз.
Я переводила взгляд с одного на другого. Что, скажите на милость, делала здесь Мэри Хоукинс? Похоже, она гостит здесь. Скорее всего, хозяин дома имеет какое-то отношение к ее семье.
– Миссис Бошан? – Коротконогий толстый слуга кланялся рядом. – Его светлость хотят вас видеть, мадам.
Я повернулась, готовая следовать за слугой. Мэри вцепилась мне в рукав.
– Н-но… – начала она.
