Отяпов поправил сползшую вниз левую мину, заодно пощупал, ладно ли затянуты узлы. Подумал, тоже поглядывая в белое поле: летом, должно быть, тут полно утей. Гнездятся. Выводят утят. Корма полно.
Впереди идущий начал сбиваться с ноги, вихлять и замедлять ход.
– Степин! – окликнул его Отяпов. – Не спи, гад ты такой! Угробишь себя и нас!
Разговаривать на тропе запрещено. Но Степин, идущий впереди, явно задремал и может наделать беды куда хуже.
Степин оглянулся, махнул рукой: мол, все в порядке, не сплю.
Не сплю…
Степин тоже калужский.
Стежка начала отворачивать влево. Обходили полынью, из которой торчали покрытые инеем жерди. На жердях обрывки тряпья. Начальник склада, когда проводил инструктаж, рассказал: три ночи тому назад задремал на ходу боец, упал, мины ударились одна о другую и произошел взрыв.
Отяпов посматривал за идущим впереди до самого конца болота. На твердом догнал бойца и ударил его кулаком между лопаток:
– Ты что, чертов сын!..
– Виноват, Нил Власыч. Больше не повторится.
– Смотри…
До общего подъема успели пару часов поспать. Спали даже не разуваясь. Зарылись в солому в углу землянки и тут же уснули.
И приснился Отяпову сон. Будто идет он по гречишному полю. Гречиха цветет белым цветом. На вишневых стебельках тяжелые гроздья цветков. «Эх, какой урожай будет!» – думает Отяпов. А солнце над полем такое жаркое, доброе, на все хватает его тепла – и на гречишное поле, на цветы, на лес, мреющий среди зноя темно-зелеными соснами и бархатистыми осинами, на него, Отяпова, чтобы он не мерз посреди февральского болота… Тут его толкнули в бок:
– Вставай, Нил Власыч. Каша пришла.
Каша – дело неотложное. Надо подниматься.
Только успели управиться с кашей, зашевелился весь полк. Доскабливали котелки уже в ячейках.
А на гряде высот, по гребню и скатам, уже поднимались черные столбы взрывов. Неужели артподготовка? Сердце у Отяпова заколотилось. Он оглянулся на своих. Лица у всех посерели, вмиг осунулись. Поняли, что сейчас будет.
Артиллеристы еще покидали снарядов по гребню высоты. Взводный выскочил на бруствер, поскользнулся на обледенелом скате, упал, выронил свой пистолет. Поднялся. Пистолет ему подали.
– Вз-зв-во-од! – закричал он, не теряя решительности. – За мно-о-о!..
Левее, натужно ревя моторами, шли три танка. Две тридцатьчетверки мощно пробивали в снегу глубокие туннели. За одной из них, немного отстав, шел Т-40.
Лейтенант бежал впереди и часто оглядывался на бойцов, которые барахтались в снегу позади него, широко растянувшись по полю.
– Гусёк, Лапин! Давай за мной! – И Отяпов перевалился через снежный отвал и побежал за тридцатьчетверкой по рыхлому гусеничному следу.
Он знал, что сейчас, когда немецкие противотанковые пушки начнут стрелять по танку, под огнем окажутся и они. Но ползти по глубокому снегу, а потом перебираться через заграждения из колючей проволоки было еще опаснее. Саперы ночью ползали на нейтралку, снимали мины и резали проволоку. Но немецкие дежурные пулеметы их отпугивали. И неизвестно, где они сняли мины, а где нет.
Немецкие противотанковые орудия ожили, когда тридцатьчетверки подошли к линии проволочных заграждений. Одна трасса прошла над танком выше, даже не задев его. Другая чиркнула по башне и, изменив траекторию, прошуршала над головами бойцов, бегущих за танком. Они инстинктивно попадали в снег. Но тут же поднялись и побежали дальше. Третье попадание оказалось более точным. Трасса рассыпалась брызгами электросварки на наклонной лобовой броне. Но танк продолжал идти вперед.
Легкий Т-40, шедший позади, делал короткие остановки и стрелял из обоих пулеметов. Особенно отчетливо слышался басовитый стук крупнокалиберного ДШК. Башенный стрелок, должно быть, засек позицию ПТО и теперь молотил из пулеметов в одном направлении. Орудие вскоре замолчало.
Треснули столбы, и тридцатьчетверка протащила вперед проволоку, потом развернулась и пошла левее, по лощине. Теперь огонь противотанковых пушек, стоявших на прямой наводке на склоне высоты, ей был не страшен.
Отяпов оглянулся, и холодный пот побежал по позвоночнику под ремень: вторая тридцатьчетверка и легкий пулеметный танк пятились назад. Они вели частый огонь и уходили по своему следу к окопам. Пехота слева тоже стала нырять в снег и вскоре исчезла. Осталась только их рота и правофланговый батальон. Батальон уже карабкался вверх и вел автоматный огонь.
– Давай, ребята! Вперед! – закричал Отяпов своим бойцам. – Если тут заляжем, пропали!
Немецкий пулемет повел огонь вдоль наступающей цепи, больше захватывая порядки соседнего батальона. Но Отяпов знал: как только они начнут подниматься по склону верх, к первой немецкой траншее, он перенесет огонь по ним. А пока для немцев, обороняющихся на склоне высоты, они были менее опасны.
Перед тем как подниматься вверх, залегли. Отдышались. Пулемет молотил вверху и немного левее.
– Кто пойдет к пулемету? Нужны двое. С гранатами.
Бросать гранаты в отделении умели не все. Некоторые их просто боялись. Отяпов даже не был уверен, все ли взяли с собой гранаты. Наверняка кое-кто оставил их в окопах. Гранат боялись. К гранате надо привыкнуть.
Бойцы молчали.
Тогда Отяпов позвал двоих – Лапина и Никитина.
– Не бойтесь, ребята, – сказал он им, перекладывая гранаты из вещмешка в карманы. – Я пойду с вами.
Когда они поднялись по склону выше, стало хорошо видно чистое пространство, исхлестанное танковыми гусеницами. Там и тут бугрились серые холмики убитых. Возле некоторых копошились санитары. Танки уползли за окопы и маневрировали уже в перелеске. Тридцатьчетверка вела огонь по высоте. Снаряды рвались на гребне.
Подползли совсем близко.
– Ну, командор, кто ему рога ломать полезет? – спросил шепотом Лапин.
Отяпов посмотрел, как затянуло тоскливой пеленой глаза Никитина, и ворохнулся было вперед, но Лапин остановил:
– Как масть ляжет, так и будет. Я – первый.
После, когда ворвались в траншею и в короткой схватке выбили немцев из первой линии, Лапин, задыхаясь от неостывшего азарта и кашляя, рассказывал, как он справился с немецким пулеметчиком, а потом собирал трофеи и блиндаже:
– Ну, тут я ему акулу под ребро… Повалил оленя, покрапил снежок красненьким… Ну да! Впервой, что ли?
– Ловкий ты парень, Расписной! – хвалили его бойцы.
Лапин, явно польщенный похвалой, рассказывал дальше. Все его с удовольствием слушали, будто сами только что были не здесь, не в месиве рукопашной, а где-то далеко, где ни стрельбы, ни немца, ни пуль над головой.
– Ну, тут я гляжу – тормоз [85] в конце хода. Аг-га! Я его – на себя. Гранату вперед, на гостинец. И – весь хабар, что там был, мой! Один олень еще живой. Ну, я ему прикладом, как вон Нил Власыч учил. Подмотал вату [86] – и ходу. Вот, все, что честно добыто, так сказать, в доблестном бою… – И Лапин пнул носком сырого валенка немецкий ранец. – На всю хевру, конечно, не хватит. Но можно еще поискать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
