из того же дома.
– Так быстро проходит любовь?
– Трудно ответить в общем и целом. Та любовь умерла, едва родившись, скорей всего, и завтрашняя дольше не протянет, хоть тут я рискую…
И тотчас в мозгу моем сверкнул луч, я осекся. Я рисковал, мне угрожала женитьба. Ведь мое доброе сердце не позволит мне покинуть соблазненную Эльвиру, моральные устои приведут меня к алтарю, даже если сердце остынет. Брак был одним из условий игры, в которую я готов был ввязаться, и правила игры следовало либо целиком принять, либо с ходу отвергнуть, без оговорок и уверток. До сей поры справедливость была на моей стороне, но если я соблазню и брошу Эльвиру, у Командора появятся веские основания считать меня виноватым, он будет вправе назвать меня подлецом и плюнуть мне в лицо.
И все же что-то подсказывало мне: игра не была чистой, и я, поддаваясь ей, своей волей шел в ловушку, притворяясь слепым. Иначе говоря, мы либо принимаем условности, либо глядим правде в глаза и подрываем установленный порядок. Это я понял еще в Саламанке, когда плоть моя пребывала в невинности, а дух еще не дерзнул возмутиться против Всевышнего; уже тогда мне нравилось докапываться до основ общепринятых истин и убеждаться, что они лишены внутреннего стержня и зиждутся на фундаменте из нелепых правил, голословных утверждений. «Грешно совращать девицу, – говорил нам профессор, – ибо это будет действием, совершенным против воли ее отца». – «А если у нее нет отца? – спрашивал я. – Или отец сам ее к тому понуждает?» Профессор начинал выстраивать цепь силлогизмов. «Но отчего же мы почитаем за грех, если свободная женщина соединяется своей волею со свободным мужчиной? – продолжал я допытываться. И, к вящему гневу педанта, делал вывод – Самоочевидно: коль скоро Бог прямо наложил на это запрет, то потому, что акт сей по сути своей – акт религиозный…» На что преподаватель отвечал мне: «Сеньор Тенорио, у вас еретический склад ума – уже только в силу любви к противоречиям». А я отвечал: «Это лишь прием, сеньор, не более того, я прибегаю к нему из учтивости: задаю вам труднейшие вопросы, дабы вы их разрешили и тем явили нам тонкость своего ума». Но профессору так и не удалось внятно втолковать мне, почему мужчина обязан жениться на девушке, которую соблазнил, и не должен жениться на проститутке, чье тело купил.
И вот теперь, размышляя о своих нравственных обязательствах перед девицей, я приходил к выводу, что жениться на ней и убить ее отца – вещи логически трудносовместимые, словом, вещи, которые без грубой натяжки немыслимо поставить в один ряд. Сид[26] женился на донье Химене, убив Лосано, но он – ежели романсы не врут – не соблазнял ее прежде; это было формой компенсации за ущерб, который дон Родриго потерпел от короля, юридической компенсацией – как если бы я, убив старика, попросил руки его дочери, дабы не оставлять беззащитную сироту одну-одинешеньку. Нет, нет! Убийство здесь прозвучит фальшивой нотой, царапаньем по стеклу, покажется неловким мазком на картине. Смерть добавит комедийной интриге неуместный трагический оттенок. Верней было бы позвать Командора и сказать ему: «Вы – глупец и пугало гороховое, я решил украсть вашу дочь, а после жениться на ней, просить у вас ее руки и заключить с ней брак подобающим образом. Теперь, когда дело сделано, поступайте, как знаете. Я привел ее в свой дом и обращаюсь, как должно обращаться с сеньорой, и уверяю вас: брак наш вполне законен…» – и так далее. Командор учинит скандал, станет угрожать судебным разбирательством и бог весть чем еще, а в конце концов попросит денег. Я ему их, пожалуй, дам. Но мои высокочтимые предки, там у себя, в отведенной им части загробного мира, отвернутся от меня. И адвокат засмеется своим ехидным смехом – снисходительно, словно знал обо всем заранее: «И чтобы закончить вот этим, ты строил из себя трагического героя? Ради этого, милый племянничек, ты произносил пылкие речи, бросал вызов Богу? Ведь ты обращался к небесам в надежде быть услышанным. Во всяком случае, меня ты встревожил. А оказывается, то были не более чем словесные хлопушки! Все успокоилось свадьбой. Дон Гонсало добился своего – заграбастал твои денежки, и как раз так, как замыслил, приманив тебя женским телом. А то, что это тело его дочери, а не доньи Соль, ничего не меняет».
И адвокат был бы прав. Крыть мне было бы нечем.
– Лепорелло, скажи-ка, в каких случаях соблазнитель избавлен от обязанности жениться на соблазненной им девице?
– Нет таких случаев, коли он кабальеро. Разве что…
– Разве что?
– Разве что он уже женат, хозяин. Но тут и греха будет поболе, потому как он еще и прелюбодействует.
– А ты полагаешь, что плотский грех бесчестит прелюбодея?
– В любой порядочной земле, хозяин, обесчещенным считают супруга. Иль отца, когда речь идет о незамужней девице.
– И по-твоему, это справедливо?
– Тут судить не берусь. Так заведено испокон веку.
– Завел-то это небось дьявол.
Лепорелло дернулся и взглянул на меня сердито:
– Чего уж валить на дьявола все подряд? Человек-то и сам не промах по части дурных дел, и без дьявола управляется.
Я, расхохотавшись, схватил его за руку:
– Разве этому учит тебя богословие?
– Знать не знаю, учит оно этому иль не учит, но тут я и свое рассужденье имею. Избавься мир от дьявола, лучше в мире не будет.
Я подвел его к окну, откуда задувал свежий ветерок.
– Никогда не повторяй такое на людях. Это ересь. Хотя…
– Что?
– Хотя сам я замышляю согрешить на свой манер, то есть дьявол тут будет ни при чем – даже против его воли. Я согрешу сам и ради себя самого, но от моего греха людям вреда не будет. Получится что-то вроде ученого диспута, спора между Господом и мною. И другим до того дела нет.
– Так ведь вы на помыслах не остановитесь… Начнете богохульствовать вслух, вас детки могут услышать.
– А разве такой путь заказан: творить добро, замешенное на кощунстве?
– Очень уж дело хитрое, как мне сдается.
– Неужто невозможное? Скажем, вот я теперь…
– Что, хозяин?
Я схватил его за плечи и взглянул ему в глаза:
– Что ты обо мне подумаешь, если я женюсь на Мариане?
В его зрачках на миг вспыхнул странный огонек.
– Я только слуга, сеньор. Не мне судить того, кто мне платит.
– Я уверен: Мариане я сделал бы добро. Но ведь в действительности я совершил бы кощунство, ибо брак послужит мне
