Это было впечатляюще, с учетом того что зона воровская. И вот в окружении восьми или шести человек, сейчас уже не помню, носилки вносят в барак, ставят их на стол и тут же начинают считать. И что же, опять не хватает трех или четырех буханок! Поначалу мы подняли на смех весь этот хлебный конвой, затем, успокоившись, призадумались и поняли — проблема нешуточная. Как могло такое случиться: десять человек считают хлеб, несут его в барак, никого не подпуская к себе, и при повторном подсчете его опять недостает? И главное, не один день, а четыре дня кряду. Конечно, мы были далеки от мысли относительно массового гипноза и подобного рода белиберды, никому это и в голову не могло прийти, а ясно было для нас одно: нашелся или нашлись какие-то крысятники-универсалы, которые умудряются проделывать все эти фокусы на глазах у массы людей. Это не было смешно еще и потому, что если эти негодяи так ловко крысятничают на глазах у всех, то кто знает, что им взбредет в голову, когда они насытятся хлебом и захотят чего-то еще. В общем, предположений у нас было много, но вывод напрашивался один: надо срочно изловить этих мерзавцев. Я упоминал ранее, что в каждой рабочей бригаде числились увязчики, и, как обычно, все они были из числа бродяг. Приходится это подчеркивать, потому что мужикам некогда было думать о таких вещах, да им это было, по большому счету, и не нужно. Они работали, и заботы о них в плане бытовухи лежали на нас, в том числе и о питании, даже, скорей, питание было основным. Несколько дней после «хлебного вояжа под конвоем» и следовавшего за ним хипиша все было нормально, а затем вновь то через день, то по два-три кряду хлеборез недосчитывался по три-четыре буханки хлеба. У бедолаги хлебореза-мужика начались головные боли, и он попал в санчасть. Мы, конечно, заплатили в общую хлеборезку деньги, чтобы он со свободы заказывал побольше хлеба и при необходимости выделял нашим мужикам, но долго, конечно, это продолжаться не могло. Мы бы, пораскинув мозгами, давно поймали эту падаль, но параллельно событиям, связанным с крысятничеством хлеба, случилось настоящее горе. На бирже током убило одного достойного мужика из нашей бригады, и нам, конечно, было не до крысятников. Пока собрали покойного в последний путь, пока провели поминки, прошло какое-то время, но и не так много, чтобы забыть об инциденте с хлебом. Был у нас в бригаде парнишка один, кличили его Сокол, был он нам собрат, вот он и вызвался изловить эту мразь. После целого часа дебатов по этому поводу мы так и порешили — доверить ему это дело. И хотя ему пришлось немало поломать голову и померзнуть в снегу несколько часов, все же он поймал этих иродов, и, как мы и предполагали, их было двое. Вот как это случилось. Сокол прокрутил в голове весь маршрут доставки хлеба, в течение нескольких дней следил издали за носилками и в конце концов понял, что единственное место, откуда можно было беспрепятственно утащить хлеб и при этом остаться незамеченным, — это барак, а точнее, крыша барака.

Я думаю, читателю нетрудно представить себе барак-сруб: у каждого барака есть крыльцо, и, конечно, у этого крыльца есть крыша, идущая наклоном в сторону ступенек. Так вот, как я упомянул ранее, была зима, темнело очень рано, и это обстоятельство было на руку двум мерзавцам, которые ухитрились сшить себе из простыней маскхалаты. Как только мужики уходили за хлебом, они незаметно заходили за барак, влезали на него и ползком добирались до маленькой крыши крыльца и, затаясь, ждали. Когда мужики, неся в носилках хлеб, подходили к крыльцу, носилки поднимали, чтобы можно было подняться по ступенькам. Таким образом, верх носилок был почти заподлицо с крышей крыльца, где лежали эти партизаны, и им, конечно, ничего не стоило, незаметно протянув руки, взять в каждую по буханке хлеба. Вот почему всегда не хватало три или четыре буханки хлеба, все зависело от того, как они изловчатся, ведь «работали» они в мороз и голыми руками. Сокол рассказывал нам, как, вычислив этих конспираторов, целых три часа пролежал на крыше барака, как они ползли по-пластунски к крыше крыльца и как он умудрился поймать их на месте с хлебом в руках. Они были до такой степени увлечены своим гнусным делом, что даже не заметили, как подполз к ним Сокол, но это надо было слышать от него самого, другому так не рассказать.

Любой человек, взявший чужое без спроса, как в лагере, так и в тюрьме, считается крысятником. Обычно они доживают свой срок среди нечисти, то есть среди обиженных, к коим относятся лагерные педерасты, фуфлыжники, суки и разного рода шушера под стать им. Ни один мужик в зоне или в тюрьме и близко к себе такого не подпустит. Что же касается крысятника, который позарился на хлеб, то по воровским законам его не бьют, а наказывают по-другому. Шпана даже не считает их вообще за людей, чтобы поднимать на них руку. Их заводят в столовую, ставят перед каждым «девятку» с кашей и пару буханок хлеба и заставляют есть. И еще не было случая, насколько я помню, чтобы кто-то из них не съел эту порцию. Мало того, я даже встречал таких, которые умудрялись после столь обильной трапезы еще и присесть на спор раз пятьдесят и скурить кряду пару сигарет. И что удивительно, все они были тощие, как селедки, и можно было только диву даваться, как это все в них влезало.

Глава 6. МЫСЛИ О ПОБЕГЕ

Ни один день на бирже или в зоне не обходился без ЧП, и это при том, что каждый знал и видел не раз, как строго караются в зоне рукоприкладство и поножовщина. К тому же в то время почти в каждой зоне сидел вор. При таких условиях бродяги старались жить дружно, по-братски, независимо от нации арестанта или его вероисповедания. Без соблюдения строгих воровских канонов любая зона может превратиться в блядский бедлам, поэтому шпана пресекала любые попытки нарушить устои воровского лагерного братства. Но все же цапку приходилось держать почти постоянно на угольнике шконаря, где был бинтом обмотан штырь, и спать так, чтобы было слышно, как волосы растут, то есть по-колымски. Нормальному человеку, ничего не знающему о системе ГУЛАГа, никогда и в голову не могло бы прийти то, что мы считали обычным в повседневной лагерной жизни. Главная забота была — оказать помощь тем, кто попал «под крышу». Если в общих понятиях арестантов принято считать тюрьму воровским домом, то изолятор и бур считали всегда воровским домом в миниатюре. Для того чтобы люди, находящиеся «под крышей», по возможности ни в чем не нуждались, собирали об-щак. В каждом отряде посередине секции лежала большая коробка, и кто что мог по возможности бросал туда: махорку, чай, мыло, зная, что все это уйдет «под крышу», и никуда более, так как этот закон взаимовыручки всегда был свят у арестантов. Затем, когда коробка наполнялась или появлялась реальная возможность переправить ее «под крышу», грев разными путями не без помощи арестантской смекалки уходил по назначению. И каждый, даже «петyx», нaxoдившийcя пoд замком, имел возможность покурить и хотя бы раз в сутки чифирнуть. А это по лагерным меркам того времени было не так уж мало, учитывая то обстоятельство, что только недавно вышел закон, официально разрешающий чай осужденным, но только по две пачки в месяц, тем, у кого был ларек, точнее, тем, кто не был лишен отоварки. До этого чай в заключении приравнивался к спиртным напиткам. За его употребление сажали в карцер и бур, а некоторые получали дополнительные лагерные сроки. Помимо общего гре-ва посылался также грев личный, то есть люди, находящиеся в зоне, посылали его своим близким «под крышу», независимо от того, бур ли это или изолятор. Помимо всего того, что необходимо было арестанту, находящемуся в буре, в общаковых гревах посылали бумагу, клей, битые стекла и многое из того, что нужно для изготовления стир, так как бур считался в порядочной зонє «фабрикой по изготовлению стир». Зa сутки буровские камеры запускали по пятьдесят колод и отправляли их в зону без всякой оплаты за труд, тогда как в лагере колода стоила от рубля до трех в зависимости от качества. Стиры из рентгеновской пленки были самыми дорогими и в массовом порядке не выпускались. Девиз был один: «больше игры, больше нарушений». А нарушения подобного рода подтачивали любой режим, как бы строг он ни был и какой бы деспот его ни внедрял. Очень редко, если какой-нибудь месяц у нас обходился без 10–15 суток, проведенных в изоляторе. Обычно сажали туда за игру в карты, но иногда и за что-нибудь другое. Как-то Юзик превзошел самого себя в изобретательности и ненависти к определенному кругу людей. Когда однажды Хозяин проверял на обходе постановления на водворение в изолятор, в моем он нашел свою же формулировку: «Ходил по зоне с черными мыслями». Смеялись все, в том числе и сам Хозяин с контролерами, но мне было не до смеха, так как я уже отсидел почти 13 суток, но меня все же Хозяин выпустил в зону. По прошествии нескольких дней после выхода из изолятора я, подкараулив Юзика возле столовой, спросил у него: «Ты что, Господь Бог, чтобы ведать, какие мысли у меня рождаются в голове?» Он ответил: «Я больше чем Господь Бог, я ваш кум». Последующая перепалка с этим сатрапом привела к очередным 15 суткам. Сейчас, по прошествии нескольких десятков лет, вспоминая то шебутное время, а главное — условия, в которых мы находились, я все больше убеждаюсь в том, что выжить и остаться человеком нам помогла Вера в Идею. В то время, когда я сидел в карцерах и бурах-бараках, которые построили когда-то политические заключенные, я мысленно переносил себя в те далекие времена — и мне становились понятны их стойкость, мужество и самопожертвование ради единоверцев. Однажды утром при выходе на биржу перед нами предстала ужасная картина: возле ворот лагеря лежал мертвый, уже давно окоченевший, синюшного цвета беглец. Такие смотрины частенько практиковала администрация северных командировок. Редко кого из тех, кто совершил побег, при поимке оставляли в живых, а труп обычно бросали у вахты на сутки-другие, чтобы отбить охоту у заключенных совершать что-либо подобное. Но таких смотрин не было давно, тем более что погода стояла теплая, холодов уже не было, а смотрины проводились, как правило, зимой. Во-первых, на морозе труп не разлагался, а во-вторых, побеги были чаще зимой, чем летом. О весне и осени говорить не приходится, так как это времена распутицы, и ни один беглец и никакая техника не могли бы пробраться по тайге. А продовольствие и обмундирование, так жє как и смену конвоя, присылали на вертолетах. Если же была нелетная погода, приходилось ждать. Даже комяки — эти природные охотники — далеко в тайгу в это время не ходили. Исключением являлось для них лишь одно обстоятельство. Когда совершался побег, а конвой был не в силах что-либо предпринять, то этих северных следопытов за большое вознаграждение посылали по следу беглеца. Большим же вознаграждением они считали мешок муки и ящик протухшей селедки (комяки едят селедку только с тухлецой). Даже их дети, видя, как волокут несчастного беглеца к вахте — живого или мертвого, кричали: «Вон мешок муки и селедку тащат!»

1 ... 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Бродяга - Заур Зугумов бесплатно.

Похожие на Бродяга - Заур Зугумов книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Красный сад - Элис Хоффман - Современная проза
Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш - Современная проза
Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси - Луиза Вильморен - Современная проза
Дом на берегу лагуны - Ферре Росарио - Современная проза
Сожженная заживо - Суад - Современная проза
Жить и умереть в Париже - Надя Лоули - Современная проза
Остров. Тайна Софии - Виктория Хислоп - Современная проза
Дом на равнине - Эдгар Доктороу - Современная проза
Реки - Евгений Гришковец - Современная проза

Оставить комментарий