Он поднял вверх руку с зажатым хлыстом, и голубой ужас вытянул корд в прямую линию, растянувшись за големом в торжественную процессию обещанной славы. Шарканье ног расплывалось неуловимым ритмом, оставляя позади непривычную тишину глухо стонущих утилизаторов и батареечных отверстий. За арьергардом наступающей в безвестность армии разлился авангард животной стаи, почуявшей застоявшиеся лужи крови и куски иссохшей плоти. Черный шевелящийся ковер залил пол, проступая сквозь дырчатые плиты дренажа липкими фонтанами глазастой, слизистой, клешнястой нечисти еще одного адского кружка для эволюционного бреда галлюцинирующего творца.
Сокровенная щель корабельной архитектуры древнего толкача завершалась непроходимой складкой — метки встречи с небесным камнем, разворотившим нечто бесполезное в юдоли вечного странствия, и теперь коридор опадал странными полосами неловких заплаток и кривых крепежей с гроздьями сверкающих точек радиоактивной стали. Шум движения разбавился писком персональных дозиметров — единственной персональной вещи злобного издевательства над самой идеей разума и человечности — и инстинктивный страх напружинил покорную стихию, замедлил ход, генерируя новые и новые тычки болевой плетки, искупая страх отчаянным хором жуткого воя. Но голема препятствие не смущало. Привычно укладываясь в неэвклидовую логику экономной организации обитаемых полостей стандартного толкача, он подтянул поближе бессмысленно верещащую малую силу в сцепке с карликом-клоном, схватил их за космы и шагнул на невероятную высоту вздымающейся к свету стены.
Чем проще проявленность бытия, тем меньше апофатической таинственности в вечном становлении ограниченного символа Хрустальной Сферы, сворачивающей квантовую матрицу виртуальных возможностей в жухлую убогость логики и рациональности, инстинкта и глупости. Толкач не хранил иных тайн, и любой шаг заставлял выдавать их податливости и извращенной убогости ступающих по стенам карликов. Чудо не могло достучаться сквозь каменные двери механизированных душ, символичности человечности, которую и путали тупые демиурги в своих генетических лабораториях с банальным слиянием сперматозоида и яйцеклетки, утыканных тонкими нитями золотых скальпелей, препарирующих предзаданность величия с функциональной ограниченностью искалеченных творений. Нечто отвлеченное, смущающее еще хранилось под спудом карликовых представлений о вселенной утилизаторов, но оно испарялось мучительными зубами захватов и вытаскивало их из идеальной емкости стальной биосферы в новый срез полутонов и непредсказуемости стены, послушно расстелившейся под кривыми ногами.
Цепочка рабов преломлялась под прямым углом, и идущие впереди тупо тянули упирающихся в душное и затхлое пространство между двух бесконечных стен. Мир разительно менялся, оставляя всех равнодушными, и лишь малая сила с упакованным сознанием возможного возвышения по лестницам Ойкумены нечто улавливала в перевернутой, смещенной перспективе, лишним мазком опрокидывающей все представления о гармоничной отделенности презренного низа от почитаемого верха. Теперь дно было лишь начальной точкой нового восхождения к туманной синеве обиталища великих, нижним пределом падения, с которого только и мог начаться подъем прочь от ужаса злых щелей, утилизаторов, батарей и дренажа. Мучительное постижение простой сложенности ограниченного мира под удушающей хваткой шагающего голема и тяжести вцепившихся челюстей держателя перфорировало психологический блок, отрывая большие куски заботливой забывчивости, только и позволявшей существовать там, где жить оказывалось невозможным.
Безъязыкая и бессловесная сущность поддавалась все новым и новым ударам кружащих в неге бабочек, поднимающих амбру издыхающих душ в высоты равнодушных богов, забывших, что значит быть человеком под Крышкой, и желающих вкусить мимолетную память рассыпавшихся времен. Разноцветие крыльев с расходящимся шлейфом галлюциногенов над чернотой вьющейся грязной многоножки, покусившейся на стерильность божественного предустановления, взрывали тревогу в охранительных системах корабля, поднимая из криогенных гробов мстительных архангелов карликовой вселенной.
Холод выпадал синими лужами на серый пол, и голые тела выкидывались в стояки экипировки, хищно разводящих шипованные клешни с разъятой броней для просыпающихся телохранителей. Вечность проходила под крышками родильных ванн, прежде чем ненадобность нарушалась случайностью или глупостью забредшего не туда карлика. Мономолекулярная нить хитрым движением полосовала убогое тело, недостойное энергии, безвозвратно впитанной космическим холодом, чтобы вновь позволить впасть в черноту благого бездействия.
Складка искажала перспективу и казалось, что черные, зачехленные фигуры уплотнялись прямо на глазах остановившейся процессии. Долгожданный свет разбавлялся сумраком мрачных безликих творений, расслабленно и мрачно наблюдающих иррациональное тварей неведомого гения. Вьющаяся лента собиралась и укладывалась широкими полукруглыми полосами позади обтрепанного голема, одной рукой управлявшего кордом, а другой прижимающего к себе малую силу. Упругое спокойствие разливалось по этому действу, просачиваясь в промороженные головы хранителей сонливым недоумением — зачем? здесь? кто? И прочий словесный мусор кристальной ясности поставленной задачи и уверенности в своем стратегическом превосходстве.
Заиндевевший командир выступил вперед и поднял руку с растопыренными пальцами:
— Стоп, уроды, — восклицание казалось слишком большим уважением к компании. — Какого вас сюда занесло, ублюдки?
Уроды и ублюдки молча таращились на титанические фигуры, закованные в рельефную броню, тускло отсвечивающей мощью, силой, волей. Почтение и ужас растворялись в тупом равнодушии привычки подчинения непосредственной боли, а не непонятным словам, где искалеченность тел уже не несла эйдетической нагрузки инстинктивного поклонения пропорциональности мышц и сложения. Другой мир оборачивался туманом, миражом в таинственных лабиринтах вечной боли, этого бодрящего механизма вытягивания осколков и объедков человеческой сущности в безумие назойливой гипнотичности врезающихся в плоть и кости ржавых шестеренок, тупых ножей, винтов, вкручиваемых в фонтаны страданий и смывающих каждым движением любые попытки рефлексии. Только глухое подчинение, только тупая подчительность… Кто разберется в сложной иерархии властных приоритетов, условных правил и манер, когда надсмотрщик, питающийся твоим телом, грызет изнутри эту пустую оболочку, и даже внешние острые челюсти держателей оборачиваются лекарством, гомеопатией, отвлекающей от непрестанного ожидания рождения, выхода наружу утробной твари.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
