Потом как-то очень обрывисто смолк.
И тогда с той стороны, куда ушел Павлик, донесся отчетливый знакомый треск — автоматная очередь.
Чей-то оклик, свист — и еще одна.
Илья, забыв про рюкзак, забыв про все приемы осторожной ходьбы, вскочил и ринулся вниз, проскочил под телефонными проводами, взлетел по пологому склону, мимо примятого мха на месте их последнего привала и, задыхаясь, припадая за стволами, не чувствуя хлещущих веток, побежал — вперед? назад? просто не зная куда? — и так несся, пока не увидел бегущего ему навстречу человека — в изодранной одежде, со всклокоченной бородой, прихрамывающего, сжимающего в руке окровавленный охотничий нож.
Июль, четвертый год после озарения, Нью-Йорк
1
Сотни кондиционеров надсадно гудели, выкачивая жару из залов и переходов аэропорта Кеннеди, но снаружи она накапливалась пластами, сгущалась, как кисель, зыбкой массой в июльском безветрии.
Пассажиры, выходя из дверей, чуть не бегом припускали к своим машинам, автобусам, такси, на ходу сбрасывая пиджаки, закатывая рукава, расстегивая пуговицы рубашек и платьев.
По телефону Лейда заверила Эмиля, что встречать ее не нужно, что она без труда найдет отель «Синий каньон», что все равно она не будет знать заранее, каким рейсом прилетит. Даже приплела что-то насчет возможной промежуточной посадки в Олбани — ненадолго, по делу. Конечно, выигрыш был ничтожен — побыть одной те лишних полчаса, что такси будет пробираться в водоворотах нью-йоркских улиц. Но голос Эмиля так был искажен чересполосицей разных интонаций, так быстро перескакивал от просительной, извиняющейся нежности к тону сердитого и не подлежащего обсуждению приказа, что ей нестерпимо захотелось отсрочить встречу. Раз уж нельзя отказаться совсем.
Такси ей досталось потертое и прокуренное, как старый бильярд. Тройная лента машин на шоссе подмешивала к жаре потоки выхлопных газов. И все же несколько сортов травы и кустарника научились каким-то образом выживать и в такой атмосфере — откос справа уверенно зеленел. Даже какие-то цветочки проглядывали там и тут, даже какие-то птицы вылетали прямо на асфальт, крутились там, сверкая красными грудками, и лишь в последний момент, с увертливостью матадоров, выпархивали из-под несущихся на них машин.
Лейда вдруг поймала себя на каком-то странном нетерпении. Нет, не Эмиля увидеть, еще чего не хватало, а другое: получить привезенные им распоряжения. Да, она получит очередные команды, инструкции и будет знать, как ей прожить следующий день, следующую неделю. В простом подчинении начальству и дисциплине явно крылось неведомое ей раньше освобождение от самой себя. Вечно колебаться, вечно выбирать между тем и другим, вечно вслушиваться в скрипучие качания внутренних весов… Сколько можно, зачем, ради чего так терзаться? Тем более что и весы, похоже, незаметно поистерлись, сломались посредине, и обе чаши упали вниз, оставив ее в полной растерянности, — кораблик без компаса, обломок крушения, который любая волна и любой порыв ветра крутили как вздумается.
Безоглядное подчинение, оказывается, имело и другие выгоды. Ведь стоило ей принять правила, установленные далеким московским начальством, заговорить его языком — и удалось добиться того, что было не под силу ни Архиву, ни полиции штата Ныо-Хэмпшир. Кажется, за всю жизнь она не испытала такой вспышки счастливой гордости, как в то утро, когда Сильвану, живую и невредимую, нашли в запертом фургоне, брошенном на поле для игры в гольф. Газеты хвалили шерифа за энергичные розыски. Архив пожертвовал пятьдесят тысяч долларов на закупку новых полицейских машин, но Лейда была уверена, что ни усиленные патрули на дорогах, ни специальные проверки в аэропортах и на автобусных вокзалах не заставили бы похитителей отказаться от их планов. Что просто сработал ее звонок из ресторана с омарами и кто-то крикнул зарвавшимся гангстерам по-хозяйски: «Фу! Оставить! К ноге!»
Она испытывала какую-то покровительственную нежность к Сильване, пыталась чаще видеться с ней, придумывать какие-то общие развлечения. Но та соглашалась неохотно, больше отмалчивалась. О Джерри вообще не хотела упоминать, сразу обрывала разговор. Она и Цимкер почти всюду появлялись теперь вместе — усталая, немолодая чета, поседевшая, много пережившая, все знающая друг про друга. Два раза в неделю Цимкер возил ее на прием к психиатру.
Такси прошмыгнуло в щель между двумя грузовиками, чиркнуло по пуговицам вывешенных на распродажу пиджаков, остановилось. Шофер обругал инфляцию, городской совет, водителя фургона, закрывшего ему выезд, мексиканцев, пролезших во все щели. Деньги принял важно и пренебрежительно. После прокуренной раскаленной коробки даже нью-йоркский воздух показался Лейде волшебным.
Эмиль был в номере не один.
С первого взгляда Лейда не узнала, даже улыбнулась слегка, но, когда человек быстренько перетасовал свое лицо в «сколько лет, сколько зим», чуть не отдернула руку.
— Да, вот так, Лейда Игнатьевна, — говорил Мышеедов, успевая поймать и цепко удерживая ее ладонь, — как говорится, «гора с горой, а человек с человеком…» А вы молодцом — не постарели, не растолстели… Да, от полковника сердечный поклон и всякие новости. Большие-пребольшие. Перемены предстоят, Лейда Игнатьевна, и какие!..
Он был все тот же — слабый актер из клубной самодеятельности, — только теперь к каждому штампованному ходу добавлялась почему-то еще и очень заметная порция подобострастия.
— Капитан, — вмешался Эмиль, — давайте уж так, как было уговорено. Не надо забегать вперед. Вы ждете в соседней комнате, мы тут спокойно разговариваем. А уж потом сядем вместе и обсудим детали.
— Я понимаю, я же не против. Тем более дела лирические, как в песне поется — «после стольких разлук»… Вот только…
— Никаких «только». Времени у нас — чуть не полдня. Вполне успеваем.
Мышеедов подхватил со стола пачку «Плейбоев» и «Хастлеров», попятился, кивая, к дверям, исчез.
Эмиль заставил Лейду сесть к столу, сам сел с другой стороны — прямо напротив, глаза в глаза, без всяких заигрываний. Что ж, и это ее устраивало. Начальник и подчиненная — чего проще.
— Первым делом про Сильвану твою. Клянусь, я даже не знал, что они сделали себе отпечатки с моих снимков. Хочешь верь, хочешь нет. Они, конечно, когда деньги нужны, не очень церемонятся, пользуются любыми методами. И любым сбродом. Но тут они почувствовали, что с Архива им не перепадет. Да и ты позвонила вовремя. Так что, слава Богу, все обошлось.
— Погиб невинный человек — это называется «обошлось»?
— Ах, тот… Любовник ее… Да, бывает, конечно… Ну да что вспоминать. Ты лучше о себе расскажи. Как тебе там, в Архиве? Ты прижилась, интересная работа? Нашла наконец себя?… Нет, ты не поднимай брови, я не зря спрашиваю. Мне многое поручено тебе объяснить. Но я еще не знаю как: коротко объяснять или длинно. Потому и важно понять про тебя.
— Может, просто скажешь, чего от меня хотят на этот раз. А я скажу, по силам мне или нет. Если по силам, я сделаю. Теперь уж понятно, что Илью они не отдадут. Что все разговоры про «три года, а там отпустим» были чистый блеф.
— Нет, ты подожди. К Илье мы тоже еще вернемся в свое время. Но сначала мне важно узнать: ты на работу с легким сердцем ездишь или нет?
— Все лучше, чем одной дома маяться. Люди кругом, разговоры. Отвлекаешься на них… Таборяне, правда, одолели нас в последнее время, сильно на нервы действуют.
— Это кто?
— Беднота всякая, которой место в Архиве не по карману. У них целый дикий город вырос, там уже тысяч двадцать скопилось. Всех цветов, всех наций. Теснота, ссоры начались, драки. Вот-вот эпидемия какая-нибудь вспыхнет, а обвинят нас. Настоящие трущобы. Не лучше, чем в Бразилии или Индии. Едешь утром на работу, а они вдоль обочины на коленях стоят и руки тянут. Иногда детей. И так километр за километром.
— Одна жизнь не задалась — хотят попытать счастья в другой?
— Половина специально в Америку приехала за этим — за билетом в воскресение. Многие — незаконно. Теперь еще какие-то самозваные проповедники среди них развелись. Разжигают страсти, кричат о равенстве. Что, мол, либо всем воскресать, либо никому. Но вообще верят очень сильно. Причем не только христиане. Полно и мусульман, и иудеев, и буддистов.
— А ты?
— Что я?
— Ты сама уверовала? Что-то я не помню, чтобы ты в какую-нибудь церковь ходила.
— Это, знаешь ли, такие тонкие материи…
— Мне не понять? Не дорос, примитивен, неразвит? Но я только хочу знать: в само воскрешение ты веришь? В возможность его с чисто научной точки зрения? Пусть хоть в далеком будущем?
— Если говорить чисто умозрительно…
— Поверь — я не из праздного любопытства. Это все для дела.
— …Умозрительно можно допустить, что наука разовьется и до такого. Если научились восстанавливать облик доисторических зверей по обломку зуба, почему не научиться восстанавливать живой организм по капле крови?
